Твои верные друзья - Борис Рябинин

Дома, на Вишере, у него жена, красавица-дочь на выданьи, сынишка двенадцати лет. Старший сын, призванный в действующую армию, как и отец, сражался на фронте; Тимофей время от времени получал от него весточки по полевой почте. Дома имелась хорошая двухстволка, купленная несколько лет назад в магазине Охотсоюза в Чердыни; дома, наконец, ждала лайка Белка, отличная зверовая собака, которую только кликни, и она побежит за тобой в тайгу. Вот Белку-то и напоминал Тимофею безродный черно-пегий Малыш.

Правда, Белка вся белая, лишь около ушей серые пятнышки, и вообще она чистокровная промысловая лайка, заполучить которую стремится всякий мало-мальски уважающий себя охотник, а Малыш всего только походил на лайку, — но то, чего ему не доставало до настоящей лайки, дополняло воображение бронебойщика. От Малыша мысли его тянулись к крепкой пятистенной избе на крутом берегу над быстрой порожистой Вишерой, к знакомой до каждого бревнышка лесной деревеньке, где все — Двиняниновы...

Тимофей Двинянинов был членом охотничье-промысловой артели; как знатный охотник-промысловик, постоянно перевыполнявший нормы сдачи государству «мягкого золота» — пушнины, он ездил перед войной в Москву на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку, где был выставлен и его портрет. В советское время он стал жить зажиточно, в советское время стал неузнаваемо меняться облик родного края. В деревне организовалась артель, появилось электричество, радио. Ближе к устью в годы пятилеток был заложен Красновишерский бумажный комбинат; вскоре около него вырос город Красновишерск. И теперь там, в верховьях северной красавицы Камы, в которую впадает Вишера, делают бумагу, добывают соль и калий, сплавляют лес. Труд пробудил некогда дремавший глухой край, заставил служить народу его богатства. Этот труд, и все, что он дал, защищал сейчас Двинянинов с оружием в руках.

Прошло несколько дней, и между Двиняниновым и Малышом установилась тесная дружба. Малыш еще издали чуял приближение бронебойщика и встречал его радостным повизгиванием, прыжками, бесконечным вилянием хвоста.

У Тимофея Двинянинова были свои причины любить собак. Собака спасла ему жизнь.

Однажды зимой в погоне за росомахой, хитрым, увертливым зверем, который нередко уводит охотника за много километров от дома, Тимофей зашел на лыжах далеко в тайгу; зимний день короток — решил заночевать у нодьи́[35]. Белка была с ним.

Ночью поднялся сильный ветер. Бурей свалило громадную сухостойную ель. Тяжелое дерево упало прямо на спящего охотника и, придавив, погребло его под собой.

Сколько ни бился Тимофей — не мог освободиться. Одна нога была сломана, он потерял много крови. Попал, как в капкан. Пропадать в тайге!..

Вот тут-то Белка и показала свой ум. Она долго крутилась около беспомощного хозяина, скребла когтями мерзлую землю, пытаясь помочь ему, с жалобным повизгиванием лизала его в лицо. Понимала, что попал в беду... Но что может сделать собака, если бессилен человек? Оказалось — может...

Инстинкт подсказал ей, как следует поступить. Оставив лежащего хозяина, она пустилась прочь от него. Сперва Тимофей решил, что она зачуяла зверя и по своей ловчей привычке не удержалась от преследования, но лайка долго не возвращалась, не слышалось и ее лая, которым она обычно давала знать, что нашла добычу... Куда она? Тимофей ума не мог приложить, что сделалось с лайкой.

Прошел час, прошло два часа — собака не возвращалась. И вдруг после полудня он заслышал голоса людей, поскрипывание снега под лыжами, звонкий собачий лай, — к нему спешила помощь. Оказалось — Белка направилась прямехонько домой, подняла там тревогу и привела людей на выручку охотнику. Спасла хозяина!

И вот теперь, сидя в землянке близ переднего края, поглаживая жесткой рукой мягкую собачью шерсть, Тимофей вспоминал и это памятное событие, и многое другое. Перед глазами возникала таинственно-молчащая и такая понятная ему зимняя тайга; вот он берет ружье, надевает лыжи и отправляется в лес. Ровный прямой след ложится позади, Белка то умчится вперед, то возвратится к хозяину, легко и привольно дышит грудь...

— Э-эх, Малыш, — исторгая вздох из глубины груди, раздумчиво говорил в такую минуту Двинянинов, — пошли бы мы с тобой в урман...[36] И Белка, само собой, с нами... Охота там у нас — знатная!..

Он умолкал, так как не привык говорить много, а Малыш смотрел в глаза человеку добрыми, сочувствующими глазами, лизал руку, — словно понимал.

— Э, дядя, совсем разбалуешь собаку, — замечал вожатый Малыша, почему-то с первого дня называвший бронебойщика не иначе, как «дядя». Вероятно, причина была в разнице возрастов.

— А тебе уж не жалко ли? — басил тот.

— Не жалко, а — непорядок, — говорил вожатый с подчеркнутой строгостью, но, впрочем, не мешал.

Малыш, прислушиваясь к их речам, ластился то к одному, то к другому, поблескивая черными бусинами глаз и виляя хвостом, выпрашивал подачку или ласку, а получив либо то, либо другое, а то и все враз, блаженно замирал...

III

Недолгое затишье взорвалось новым яростным натиском гитлеровцев. Передышка была нужна противнику для того, чтобы перегруппировать свои силы и подтянуть свежие резервы.

Сначала они решили прощупать советскую оборону. Видимо, с этой целью послали они десяток танков, которые, появившись от далекого, черневшего на горизонте леса, медленно приближались рассыпным строем, время от времени останавливаясь и стреляя, поводя по сторонам короткими злыми рылами пушек — словно нюхая воздух.

В окопах был дан приказ: до поры не стрелять, подпустить ближе, чтобы поразить вернее.

С напряженным ожиданием советские бойцы следили за приближением бронированного неприятеля. Пора бы уж открывать огонь... Но лейтенант молчит и с закаменевшим лицом не отрывается взглядом от медленно надвигающегося врага...

Танки — ближе, ближе... Поглощенные видом наступающего, противника, бойцы не заметили, как в окопах появились собаки. Их привели вожатые по ходу сообщения. Они были в боевой готовности, каждая с небольшим тючком на спине.

Внезапно все увидели их. Четыре собаки, раскинувшись веером на снегу, мчались навстречу головным танкам. Двинянинов сразу узнал черно-пегого Малыша, и сердце бронебойщика болезненно сжалось.

— Смотри, смотри! — переговаривались в окопах.

Из танков тоже заметили животных и открыли по ним ураганный огонь. Но трудно попасть из танка в такую небольшую и быстро передвигающуюся мишень...

Собаки уже пересекли половину пространства; еще десять-двадцать секунд, полминуты и... Но что это? Танки один за другим быстро разворачиваются; их пушки уже не смотрят вперед, а обращены назад; они прибавляют ходу... Они уходят! Уходят!

Это было так неожиданно и удивительно: танки — эти грозные самодвижущиеся крепости, вооруженные пушками и пулеметами, — испугались собак! Есть отчего придти в изумление.

Кто-то не выдержал и крикнул:

— Ура-а! — И его крик подхватила сотня голосов. Громкий и страшный для врага клич этот разнесся над окопами и словно подстегнул убегающие танки, заставив их увеличить скорость.

Раздался резкий переливчатый свисток — приказ собакам вернуться. Три из них повиновались немедленно; только одна пробежала еще десяток метров, затем, как бы нехотя, повернулась и направилась на призывавший ее свист.

Двинянинов с блеском радости в глазах следил за тем, как Малыш достиг окопа и, целый, невредимый, бодро помахивая пушистым хвостом, спрыгнул вниз; за ним попрыгали в окоп и остальные три.

— Дела! — обсуждали вечером солдаты дневное событие. Испугались собак, а? Чудеса! Вот так вояки, здорово пятки смазали!

Минутами Двинянинову казалось, что всякая опасность миновала, теперь уже ничто не грозит Малышу, и бронебойщик был счастлив. Повидимому, нечто вроде этого испытывали и вожатые, потому что старались всячески обласкать собак. В действительности, все случившееся было для Малыша и его трех товарок всего лишь небольшой отсрочкой.

Точно в тот же час, на следующий день, на позиции советских войск обрушился ливень огня и металла. После артиллерийской подготовки гитлеровцы снова пошли в атаку. На этот раз, наверное, не меньше сотни танков одновременно двинулось из леса, за ними, пригибаясь, бежала пехота.

Словно черная туча высыпала из дальнего леса, растянувшись до края горизонта. По ним открыла огонь противотанковая артиллерия, скрытая в кустарнике. Вспыхнул один танк, другой, третий... Но остальные движутся, осыпая позиции защитников Москвы градом термитных и осколочных снарядов. Их поддерживали из глубины немецкого расположения орудия крупного калибра и тяжелые минометы.

Горячий, смертельный бой закипел по всей линии советской обороны. С привычным самообладанием Двинянинов ждал, когда сможет вступить в дело и его бронебойка, которую за ее отличную «работу» бойцы называли «золотым ружьем».