Душа дракона - Тамара Воронина

– А Диля непременно надуют, потому что он не умеет торговаться, – подхватил Илем.

– Да пусть сколько угодно надувают, дело в другом: Диль не сумеет сыграть богатого покупателя. А я сумею. Здесь ярмарка, и торгуют именно лошадьми. Я куплю десятка два, тогда уж точно никто не обратит на меня внимания… Ваша задача – оставаться незамеченными. То есть сидеть на месте и не шуметь.

Франк привел их к заброшенному, но не разрушенному дому, запретил разводить огонь, зато оставил фляжку, в которой оставалось еще немало горячительного. Они не стали разбредаться по комнатам, уселись на уцелевшие лавки так, чтобы видеть окна. Лири не отходила от Диля, а когда Илем начал с преувеличенной заботливостью спрашивать, не надо ли высокородной принцессе поменять штанишки, его осадил Кай. Ра Кайен. Илем бросил что-то едкое, и Кай прямо спросил:

– Что так тебя злит? Что девочка держится не хуже мужчин? Что ее вина кажется тебе тяжелее? Что она принцесса? Ко мне ты не цепляешься, хотя я тоже по-вашему принц. И знаешь, мне надоела твоя мелочность.

– И что? – подобрался Илем. – Голову оторвешь? Или я от одного твоего недовольства должен немедленно затрепетать, раскаяться и начать отвешивать ей поклоны.

Лири легла на лавку, устроила голову у Диля на коленях и устало попросила:

– Оставь его, Кай. Он и сам не знает, отчего так меня ненавидит. Я, имея все, чего никогда не имел он, не захотела этим воспользоваться. Может, он ставит себя на мое место и понимает, что никогда бы не решился сделать то же самое. Легче быть героем, когда терять особенно нечего. И нет ему дела до жертв войны. Все упирается лишь в то, что я принцесса, но не сижу во дворце в окружении фрейлин, а тащусь по той же грязи, что и он, что так же не моюсь неделями и расчесываюсь пятерней. Не соответствую привычному представлению о принцессах. Потому что народ может относиться к королевской дочке как угодно, неизменна только уверенность в ее избалованности. Ну что замер? Встань, надавай мне по шее, на это твоего героизма непременно хватит. Со мной ты и одной рукой справишься. Ты ведь и правда трус, Илем, и даже не скрываешь этого. Ты дерешься из страха быть убитым. Ты кусаешься из страха быть укушенным. Как одинокая дворняжка.

Диль закрыл ей рот ладонью, но она спокойно и уверенно отвела его руку.

– И оставь его, Кай. Пусть развлекается. Честное слово, мне все равно. У меня есть дела поважнее. Расслабься, Диль. Илем умный. Действительно умный, умнее нас всех, вместе взятых, включая и Франка. Он знает, что я права. К тому же он тоскует по Ори, но не хочет признаваться даже самому себе, что ему, цинику, вору и одиночке, жаль простака-орка, так жаль, что глаза жжет и горло сжимает…

Колену стало мокро. Она плакала, не всхлипывая и не вытирая слез.

– И это единственное у нас с ним общее – я тоже тоскую по Ори. И если завтра убьют Илема, буду тосковать и по нему тоже. Потому что я поняла: неважно, какие мотивы нами движут. Неважно, что мы думаем и говорим, важно только то, что мы делаем. И что мы должны сделать.

На Илема было жутко смотреть. Не потому, что он был потрясен или особенно переживал. Жутко не в смысле жалко, а в смысле озноб вдоль позвоночника. Он действительно был страшным человеком, где-то глубоко внутри, а все, что они видели, все, что он им показывал, – наносное, внешнее, и эта его склонность с издевкам, и эта его отчаянная храбрость в бою, и хладнокровие, с которым он перерезал горло Хантелу.

И тут же Дилю стало его отчаянно жаль, потому что Илем не мог быть другим. То есть мог… и это было бы гораздо хуже. Он мог стать всего лишь мелким подлецом, которого сломали братья храма одиноких душ, мог даже себя не защищать…

Кай был наготове, но Илем так и не встал.

– А знаешь, – тем же ровным тоном продолжила Лири, – я рада, что наши пути пересеклись. Ты не можешь мне нравиться, но нравишься. Ты позволил… нет, ты заставил меня на многие вещи посмотреть иначе, заставил научиться ценить то, что я имею. И самое лучшее в моей жизни – это вовсе не горячие ванны в любое время, наряды, балы и прочие дворцовые развлечения. Самое лучшее в моей жизни – это Диль. И в твоей тоже.

Илем опустил глаза.

– Ладно, кукла, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Нового ты ничего не сказала, я и сам в герои не записывался. Не испытывать страха не значит не быть трусом. Я это очень хорошо понял, когда увидел Силли. И Ори… Да, мне жаль Ори. Славный был парень. Без затей.

– Он был такой, каким тебе никогда не стать, – согласилась Лири. – И мне тоже. Ты думаешь, я считаю себя лучше, чем ты? Да нисколечко. Хочешь узнать? Да, я чуть не описалась. Я ужасно боюсь высоты. Мне хотелось спрыгнуть, потому что даже свалиться с такой высоты не так страшно, как там быть. Так что говори что угодно.

– Не буду, – засмеялся Илем, и принужденности в его смехе не было. Почти. – Но раз уж мы стали такие откровенные и прямые, скажи мне вот что. Неужели это лучше, Лири? Холод, голод, комары, грязь, волки, необходимость прятаться, скрываться, убегать? Неужели быть королевой настолько хуже?

– Да, хуже!

– Дура ты, хоть и принцесса. Запомни: государством правит, конечно, король. А умная королева правит королем. Поздно об этом говорить, конечно, но почему ж твоя мама не внушила тебе такую простую мысль?

Лири долго молчала, продолжая беззвучно плакать. А потом все же сказала:

– Я не знаю. Но даже если бы внушила… Я все равно сбежала бы. Я и подумать не могла…

– А должна была, – жестко бросил Илем. – Я свою жизнь провел на дне или в храме, что еще хуже, но очень хорошо…

– Она была наивной и чистой, – перебил его Кай. – И именно этого ты не можешь вообразить, потому что никогда не только таким не был, но таких и не встречал. Таких не бывает на дне или тем более в храме. Франк прав: ты неизменно ждешь от мира подлости, а она ждала любви.

Странно, но Илем не огрызнулся, вообще не ответил, лег на лавку и повернулся носом к стене. Кай укрыл его своим плащом. А Диль подумал, что штаны ему придется сушить, потому что слезы продолжали литься ему на колени.

– Я все время думаю… – глухо начал Илем. – О Хантеле. Нет, не раскаиваюсь, само собой, и снова то же самое бы сделал. О том, что с ним случилось. О лютине. Я не знаю… может, мы тоже затронуты этой лютиной. То есть потеряли свободу воли.

– Может быть, – согласился Кай. – Я тоже думал об этом. Ты ведь тоже наблюдал? Я не заметил ни в ком особенных перемен, которые бы свидетельствовали о лютине… Но знал вас я не настолько хорошо.

– Да брось. Мы изменились. То есть не ты, не Ори… может, эта дрянь только на людей влияет.

– Вы изменились, – кивнул Кай, не сводя невыносимо синих глаз с Диля. Почему? – Но я бы сказал, в лучшую сторону. Конечно, и лютина может так действовать, это необязательно зло, однако она непременно действует одинаково на всех. А вы изменились по-разному. Словно шагнули навстречу друг другу. Словно поделились друг с другом частью себя. Поэтому я думаю, что вас изменил наш путь.