Девушки из Шанхая - Лиза Си

— Если вы подпишете эту бумагу, признавая, что прибыли сюда нелегально, — говорит он, — мы лишим вас гражданства, которое и так недействительно. Когда вы подпишете бумагу и признаетесь, вы получите неприкосновенность, новое, настоящее гражданство — при условии, что расскажете нам обо всех знакомых, родственниках и соседях, которые прибыли сюда незаконно. Особенно нас интересуют те бумажные сыновья, которых сюда ввез ваш так называемый отец.

— Он умер. Зачем теперь это?

— У нас есть его дело. Как у него могло быть столько сыновей и столько партнеров? Где они теперь? И не надо говорить нам о Фреде Лу. Мы о нем все знаем. Он получил свое гражданство по закону. Расскажите нам об остальных и о том, где можно их найти.

— Что вы им сделаете?

— Не беспокойтесь о них, беспокойтесь лучше о себе.

— Вы дадите мне документы?

— Вы получите легальное гражданство, как я и сказал, — отвечает Биллингс. — Но если вы не признаетесь, мы депортируем вас с женой в Китай. Разве вы не хотите быть рядом с дочерью, чтобы уберечь ее от беды?

Джой вытягивает шею от удивления.

— Она, конечно, отличница, но она учится в Чикагском университете, — продолжает Биллингс. — Все знают, что это коммунистская берлога. Вы знаете, с кем она общается, что она делает? Она член Христианской демократической ассоциации китайских студентов.

— Это христианская группа, — говорю я, но вижу тень на лице своей дочери.

— Они называют себя христианами, миссис Лу, но это прикрытие коммунистов. Именно из-за того, что ваша дочь связана с этой группой, мы и заинтересовались делом вашего мужа. Она участвовала в демонстрациях и собирала подписи на петициях. Если вы нам поможете, мы закроем глаза на эти нарушения. Она родилась здесь, и она всего лишь дитя. — Он смотрит на Джой, всхлипывающую в центре гостиной. — Возможно, она сама не понимала, что делает, но как вы поможете ей, если вас обоих вышлют в Китай? Вы хотите разрушить и ее жизнь?

Биллингс кивает Сандерсу, и они встают.

— Мы уходим, мистер Лу, но эти беседы бесконечно продолжаться не могут. Либо вы сообщаете нам то, что мы хотим знать, либо мы пристальнее приглядываемся к вашей дочери. Ясно?

После их ухода Джой подбегает к креслу отца, падает рядом с ним и всхлипывает ему в колени:

— Почему они так с нами поступают? Почему? Почему?

Я опускаюсь на колени рядом с дочерью, обнимаю ее и пытаюсь встретиться взглядом с Сэмом в поисках надежды и поддержки, которую он мне всегда давал.

— Я покинул свой дом, чтобы заработать на жизнь, — говорит Сэм отстраненно, глядя куда-то во мрак отчаяния. — Я прибыл в Америку, чтобы попытать счастья. Я сделал все, что мог…

— Разумеется.

Он бессильно смотрит на меня.

— Я не хочу возвращаться в Китай, — говорит он безнадежно.

— Тебе не придется туда возвращаться. — Я кладу руку ему на плечо. — Но если и так, я поеду с тобой.

Мы встречаемся взглядами.

— Ты хорошая женщина, но что будет с Джой?

— Я тоже с тобой поеду, папа. Я все знаю о Китае и ничего не боюсь.

Пока мы сидим рядом, я вспоминаю слова З. Ч. Он говорил про ай го, любовь к своей стране, и ай жэнь, любовь к близкому человеку. Сэм боролся с судьбой и покинул Китай и не перестал верить в Америку даже после всего, что с ним произошло, но больше всего в мире он любит Джой.

— Я хорошо, — говорит он по-английски и гладит дочь по голове. Затем он переходит на свой родной сэйяп. — Загляните к дяде Верну. Слышите его? Ему нужна помощь. Он напуган.

Мы с Джой встаем. Я утираю ей слезы. Когда она направляется в спальню Верна, Сэм берет меня за руку. Он цепляет пальцем мой нефритовый браслет, удерживая меня на месте, показывая, как он любит меня.

— Не беспокойся, Чжэнь Лун, — говорит он. Отпустив меня, он с мгновение смотрит на свою руку и вытирает с пальцев слезы дочери.

Войдя в комнату к Верну, я вижу, что он ужасно расстроен. Он невнятно бормочет про сотни цветов и Мао и про то, что председатель приговаривает к смерти всех, кого поощрял критиковать правительство. Верн так потерян, что эти мысли смешались у него с тем, что он слышал в гостиной. Пока он бормочет и жалуется — от страха он испачкал свой подгузник, и при каждом его движении мне в нос шибает омерзительная вонь, — я мечтаю о том, чтобы здесь была моя сестра. Наверное, в десятитысячный раз я мечтаю, чтобы она сама заботилась о своем муже. Мы с Джой долго успокаиваем и моем Верна. Когда мы выходим из комнаты, Сэма нигде нет.

— Надо поговорить о группе, в которой ты состоишь, — говорю я Джой. — Но подождем, пока вернется твой отец.

Она не покоряется и не извиняется. С абсолютной уверенностью, присущей молодости и всем, кто вырос в Америке, она заявляет:

— Все мы — граждане свободной страны. Они ничего с нами не сделают.

Я вздыхаю:

— Потом. Потом поговорим вместе с папой.

Я направляюсь в ванную рядом с нашей спальней, чтобы смыть с рук запах Верна. Я мою руки и умываюсь в раковине и, подняв глаза, вижу, что в зеркале, в котором виден чулан, отражается…

— Сэм! — кричу я.

Я бегу в чулан, где висит Сэм. Я обнимаю его болтающиеся ноги и поднимаю их, чтобы освободить его шею. Перед глазами у меня все темнеет, сердце гремит в груди, а уши глохнут от моих криков.

Безбрежный людской океан

Я не отпускаю Сэма, пока Джой не приносит стул и не перерезает веревку. Я не отхожу от него, когда приходят люди и забирают его в похоронное бюро. Я как могу забочусь о теле Сэма, выказывая ему любовь и нежность, которую не могла показать, когда он был жив. Потом Мэй забирает меня из похоронного бюро и отвозит домой. В машине она говорит:

— Вы с Сэмом были всегда вместе, как пара уток-мандаринок. Как пара палочек — идеально подходящих друг другу, гармонично сочетающихся.

Я благодарю ее за традиционные слова, но утешения они не приносят.

Всю ночь я не сплю. Верн мечется в соседней комнате, Мэй тихо утешает мою дочь на веранде, но постепенно весь дом замирает. Пятнадцать ведер, чтобы набрать воды из колодца: семь движутся вверх, а восемь вниз. Меня переполняет мучительное беспокойство, сомнения, я не могу провалиться в сон, где меня будут преследовать кошмары. Я стою у окна, легкий ветер треплет мою сорочку. Кажется, будто лунный свет освещает меня одну. Говорят, что браки совершаются на небесах, что судьба сводит даже далеких друг от друга людей, что все предопределено еще до нашего рождения и как бы мы ни отклонялись от своих троп, как бы ни менялась в лучшую или худшую сторону, наша жизнь, все, что нам доступно, — это следовать своей судьбе. В конечном итоге это наше спасение и наше проклятие.

Раскаяние опаляет мое лицо и сверлит мое сердце. Я редко занималась с Сэмом постельными делами. Я слишком часто смотрела на него как на простого рикшу. Моя тоска по прошлому заставляла его чувствовать, что мне недостаточно иметь его, нашу семейную жизнь, Лос-Анджелес. И что хуже всего, я не сумела его поддержать в последние дни. Мне следовало проявить больше твердости в сражениях с ФБР и службой иммиграции. Почему я не заметила, что он больше не в силах нести наши общие тяготы на своем стальном веере?

Ранним утром я, не заходя на веранду, выхожу во двор и огибаю наш дом. В нашем сообществе уже произошло множество самоубийств, и смерть Сэма словно добавила соли в этот безбрежный людской океан горя и страданий. Моему воображению представляются наши соседи, стоящие перед увитым розами сетчатым забором и оплакивающие вековые страдания. В этот момент тишины и скорби я понимаю, что мне надо сделать.

Вернувшись в спальню, я нахожу фотографию Сэма и ставлю ее на алтарь, который он устроил в гостиной, между фотографиями Иен-иен и отца. Я разглядываю вещи, которые Сэм поставил на алтарь в память о потерянных нами людях: моих и его родителях, его братьях и сестрах и нашем сыне. Я надеюсь, что Сэм воплотился в загробном мире, встретился со всеми ними и теперь наблюдает за нами сверху. Я зажигаю благовония и трижды кланяюсь. Во что бы я ни верила, я буду делать это каждый день до самой смерти — до того дня, когда мы с Сэмом встретимся вновь, в его раю или в моем.

Я верю в единого Бога, но я китаянка, поэтому я следую обеим традициям во время похорон Сэма. В Китае похороны являются самым значительным ритуалом: в последний раз мы выказываем уважение тому, кто нас оставил, воздаем ему должное и рассказываем молодым о его достижениях и поступках. Все это должно состояться для Сэма. Я выбираю костюм, в котором он будет покоиться в гробу. В карманы ему я кладу наши с Джой фотографии, чтобы мы сопровождали его на пути в китайский рай. Мы с Джой, Мэй и Верном будем одеты в черное, а не в белое, как это принято в Китае. Мы молимся, благодарим за то, что нам была дарована жизнь с Сэмом, прося прощения и милосердия. Вместо духового оркестра Берта Хом исполняет на органе гимны «О, благодать!», «Ближе, Господь, к Тебе» и патриотическую песню «Прекрасная Америка». Затем в ресторане «Сучжоу» проходит простой и скромный траурный обед на пять столиков. Присутствует всего пятьдесят человек: несравнимо меньше, чем на похоронах отца Лу, даже меньше, чем на похоронах Иен-иен. Причиной этого стал страх, охвативший наших соседей, друзей и клиентов. Когда ты процветаешь, люди с радостью придут к тебе, но и не мечтай, что кто-то пошлет тебе уголь во время снегопада.