Вкус к убийству. Сборник детективных произведений английских и американских писателей - Роберт Блох

— Кажется, я кое-что понял, — проговорил он.

— Э?

— Особый ракурс. Думаю, мне пришла в голову неплохая идея.

Фотограф что-то пробурчал себе под нос. Идеи его явно не интересовали, на пленку их не отснимешь. Роуз медленно двинулся в сторону пивной, мозг его лихорадочно работал. Он ни на миг не верил в то, что сам же хотел написать, однако сейчас это не имело никакого значения. Вполне возможно, читатели также не поверят написанному, но, едва увидев броские заголовки, тут же купят газету, и это станет звездным часом Арона Роуза. Ему не терпелось поскорее начать свой репортаж, но вместе с тем мучила досада от того, что он располагал лишь обрывками информации. Ему очень хотелось очутиться в Лондоне, отправиться в библиотеку и почитать подборку статей о ликантропии[14] — это прибавило бы хлесткости описаниям жутких убийств. На какое-то мгновение ему даже показалось, что он видит перед глазами эти заголовки… как они кричат с первых полос газет!

Неужели на болотах поселился оборотень?

К своему удивлению, Везерби обнаружил следы.

Почва вокруг была довольно жесткой, и Джон никакие надеялся разглядеть на ней какие-либо отпечатки, но они, тем не менее были, причем глубокие, ровные и вполне четкие. Вели они от коттеджа, хотя начинались на некотором удалении от него. Странно, но почва здесь оказалась такой же плотной, как у крыльца домика, однако у коттеджа их точно не было — они начинались в стороне от него и вели почти точно на север, после чего столь же резко обрывались. Следы шли в том же направлении, которые указали собаки, однако они брали начало как раз в том месте, где животные остановились. По всему выходило, что их или специально оставили лишь на небольшом участке местности, либо впоследствии умышленно вытравили с обеих сторон тропинки… Любой из этих вариантов явно сбивал с толку. Если неведомое существо способно передвигаться, не оставляя следов, почему же в отдельных местах оно изменяет этому правилу, словно нарочно совершает ошибку? Оставалось лишь предположить, что оно вполне сознательно шло на это, стремясь сбить с толку преследователей. Но даже и в этом случае они бы вели от самого крыльца дома, а не начинались где-то в стороне от него.

— Вот здесь оно проходило, — сказал Везерби.

— На двух ногах?

Джон кивнул.

Белл оглянулся на коттедж, в дверях которого стоял полицейский в форме. — Ни одно животное не способно делать таких прыжков.

— Да, из тех, которые нам известны.

— А не могло получиться так, что до этого места оно пробежало, а уже потом, перейдя на шаг, оставило первые следы?

Везерби пожал плечами.

— Мне начинает казаться, что оно способно выкинуть все что угодно.

— Собаки…

Везерби угрюмо кивнул.

Собаки шли по запаху до того пятачка, где появились следы, после чего принялись топтаться на месте. Получалось так, что они потеряли запах именно там, где следы отчетливо отпечатались на земле и где он попросту не мог отсутствовать, если, конечно, вообще существовал в природе. Даже Белл понимал, что это явная неувязка, причем столь серьезная, что отталкиваясь от нее, можно было прийти к самым фантастическим и невероятным выводам.

— Но ведь зверь или человек попросту не могут не оставлять запаха, — проговорил он. — Тем более там, где сохранились четкие следы.

— Согласен. И если собаки шли по запаху вплоть до этого места — по тому самому запаху, который вел их от самого коттеджа, сильному и хорошо различимому запаху, — а потом он внезапно изменился…

Везерби запнулся, словно подбирая нужные слова, хотя на самом деле он прекрасно знал, что именно хотел сказать, однако никак не решался произнести это вслух.

— Когда это существо встало на две ноги…

Белл внимательно смотрел на него.

— …Если наступила какая-то перемена, после которой это стало в некотором смысле уже не тем, прежним существом, которое бегает на четырех лапах…

— Это возможно, — почему-то прошептал Белл и, похоже, сам удивился своему голосу.

— Я знаю, — сказал Везерби.

Таким образом, им оставались следы, появившиеся именно там, где исчезал запах, где собаки остановились и где существо, совершившее убийство в коттедже, поднялось на задние лапы, чтобы передвигаться как человек…

Других следов Везерби больше нигде не обнаружил. Он принялся обследовать окрестности коттеджа, а Белл молча сопровождал его. Первая попытка не принесла результата, после чего Джон увеличил радиус поисков. Оба смутно чувствовали, что их усилия напрасны, однако ничего другого им не оставалось. Они удалились примерно на полмили от коттеджа — дальше идти попросту не было смысла, — и медленно двинулись по воображаемому кругу, который, по предварительным расчетам, составлял примерно три мили. Время от времени Везерби наклонялся и осматривал почву под ногами, раздвигал пальцами траву и мелкий кустарник, проверял жесткость земли. Сами они не оставили никаких следов, но и чужих не обнаружили. Их маршрут пролегал в нескольких сотнях метров от дома Байрона, после чего загибался на восток, некоторое время шел вдоль тропы, по тылам «Королевского торса», простирался до деревьев на обочине грунтовой дороги и возвращался к исходной точке. На всем пути они не заметили ничего, что могло бы привлечь их внимание. Небо потемнело, в воздухе запахло дождем. Они постояли, беспомощно глядя друг на друга, после чего так же молча вернулись к тропе.

И снова уткнулись в знакомую цепочку следов.

— Думаю, надо будет прислать сюда своих парней, — сказал Белл. — Пусть сделают гипсовые слепки.

— Ну, для проформы можно, конечно, — согласился Везерби. — Ведь это те же самые следы, так что новые слепки ничего не дадут.

Белл посмотрел в сторону коттеджа. — Знаешь, Джон, я подумал над твоими словами. Но если… повторяю — если такое действительно возможно, как же получилось, что такие четкие следы вдруг оборвались?

Везерби тоже задумался. Ему явно не нравились собственные мысли, хотя выводы вроде бы и соответствовали фактам, они напрочь отметали все то, во что он всегда верил… и в довершение всего подтверждали то, во что он никогда бы не смог поверить. Чуть помедлив, Везерби проговорил:

— Если допустить подобную метаморфозу, хотя само собой, я ее отвергаю, то все становится на свои места. Существо-зверь, бегущий на четырех лапах, внезапно претерпевает перемену и приобретает способность перемещаться на двух. Подобная трансформация не может не сопровождаться сильнейшими побочными эффектами, возможно, даже потерей сознания. А потом, спустя некоторое время, то же существо, теперь уже изменившись до неузнаваемости, продолжает свой путь, чуть пошатываясь от недавнего оцепенения, может, даже не помня, как оно вообще оказалось в этих местах, а то и жестоко страдая от непередаваемого ужаса и раскаяний. В полубессознательном состоянии оно проходит какое-то расстояние, но наконец осознает, какими последствиями могут обернуться для него предыдущие его подвиги — в том, прежнем состоянии. Это может побудить его — отчасти из простейшего инстинкта самосохранения — тщательно замести следы. Но ты понимаешь, что все это — сплошные домыслы. Такого попросту не может быть…

— Вот только в раскаяние его я что-то не особенно верю, — заметил Белл. — Если бы оно действительно чувствовало раскаяние, то постаралось бы как можно дальше убраться от этих мест и забыть обо всем, разве не так?

Везерби кивнул.

— И не стало бы прихватывать с собой голову убитой жертвы как некий сувенир на память.

— Да, пожалуй, так, — согласился Везерби. Они вышли из кустов рядом с полицейской машиной. Водитель мирно похрапывал, надвинув головной убор на глаза.

— Надо выпить, — проговорил Белл.

Везерби снова кивнул. Они миновали машину и направились в сторону «Королевского торса». Обоим хотелось промочить горло, хотя жажды ни один из них не чувствовал.

Арон Роуз переживал внутренний конфликт между совестью и честолюбием. Он сидел в «Королевском торсе», рядом с кружкой пива лежал раскрытый блокнот. Тут же примостился и фоторепортер, хотя тот никаких укоров совести, по всей видимости, не ощущал. Он большими глотками поглощал пиво, тогда как Роуз явно предпочитал смаковать напиток — он обдумывал ситуацию, в которой, сам того не ожидая, оказался. Впрочем, едва ли было бы справедливо утверждать, что он имел какой-то выбор и мог самостоятельно принять решение, могущее существенным образом повлиять на события… Дело скорее было в том, что Роуз принадлежал к числу людей, которые привыкли беспокоиться едва ли не по любому поводу, но сейчас его страхи получили некоторое основание именно потому, что поставленная им перед собой цель вдруг раздвоилась. Сама по себе проблема была довольно проста, если, конечно, допустить, что могут существовать простые проблемы для совестливого человека. Как добропорядочный и вполне благонамеренный гражданин, Роуз искренне надеялся на то, что убийцу в конце концов поймают или уничтожат, не дав ему возможности совершить очередное преступление. Последнее убийство укрепило его в этой надежде, поскольку ему сопутствовали особенно отвратительные подробности — было что-то неприкрыто трагическое в том, что ни в чем не повинная женщина столь кощунственным образом погибла в собственном же доме. Однако, будучи только младшим репортером, получившим первое в своей жизни серьезное задание, Роуз все же уповал на то, что убийцу обнаружат только к концу недели и его статья успеет появиться в воскресном выпуске. Сообщение об аресте злодея оказалось бы отнюдь не столь волнующим и захватывающим в сравнении с описанием всех этих нераскрытых убийств, в первую очередь, именно в той статье, которую он только собирался написать. Любой, даже малейший намек на то, что полиция наконец напала на след садиста, неизбежно приглушит шоковый эффект, на который рассчитывал Роуз. Инстинкт никогда не подводил его, а кроме того, он уже успел понять, о чем именно любят писать газеты. И все же Роуза мучила совесть: он знал, что не в силах ничего изменить, и попросту разрывался от мучивших его противоречивых чувств.