Тамбур - Анна Малышева

То, что она устроила в метро, называется «алиби».

Правильно? Она просто пыталась привлечь к себе внимание.

Знаете, я чувствую себя такой старой… Будто у меня в груди не сердце, а сушеный гриб.

Не знаю, заметила ли мама, — что я помыла камень?

Наверное, да. Она все последние дни смотрела на меня так странно… Это было похоже на гинекологический осмотр. Наш класс — девочек — уже водили. Мне было ужасно стыдно, хотя я ни в чем не виновата. Она как будто хотела о чем-то заговорить, и не могла. И я не могу.

Я больше не могу и нею говорить. Пока останусь у отца.

Спасибо, мне намного лучше.

Она созналась? Она в самом деле созналась? Но она же не виновата!

Виноват только я. Я один его убил, слышите?!

Простите, я сейчас успокоюсь…Зачем, зачем она это сделала, ведь я уже взял на себя вину… Ну зачем?! Ведь у нее ребенок!

Вы говорите — Светлана что-то видела, какие-то улики. А убил Алексея Михайловича все равно я. Мать Светы созналась? Вы меня не обманываете?

Простите… У меня глаза постоянно на мокром месте. Не знаю, в чем дело, наверное, нервы. Господи, что я натворил!

Вы говорите — улики, и еще личное признание. Зачем? Потому что дочь больше не хочет жить с убийцей?

Потому что мать поняла, что Алексей Михайлович вовсе не…

Постойте! Я расскажу все, как было, и эту женщину, вы слышите, должны отпустить! Да, она убила его физически, камнем каким-то, как вы говорите, но виноват все равно я! Есть вещи потяжелее камня. Я один убил его!

Я его любил. Ладно, это в сторону, хотя… Я всегда чувствовал себя не таким, как другие. Только не подумайте, что между нами была какая-то грязь. Я не знаю, что это было. Я обожал его, боготворил. Наверное, я просто умею любить слишком сильно. Слишком. И та любовь, которую я получал в своей семье, меня не устраивала. Мне было мало этой обычной любви. Я хотел чего-то необыкновенного. Пол, возраст — все это было не важно. Я был как голодный человек, который хочет поесть, а что именно — ему все равно. Не знаю, отчего, всегда так было. Наверное, сейчас я нахожусь именно в том месте, которое мне и нужно. «Любовь, любить велящая любимым…» Я здесь уже всем надоел с этой цитатой. Но есть и другая.

"Они сказали мне: «Ты стал безумен из-за Того, кого ,ты любишь». Я им сказал: «Одним безумцам дано изведать сладость жизни».

Это из древней арабской поэзии. Иаффи… Впрочем, не важно. Я хотел любить так, как никто никогда не любил. И чтобы меня любили безумно. Меня — и больше никого. У меня получилось. «Падающего толкни» — вот вам еще цитата. Какое-то время я был счастлив. Наверное, уже тогда и сошел с ума, разве я отрицаю?

А у него не получилось. Он даже не догадывался ни о чем. Был со мной ласков, но держал на расстоянии. Я был и счастлив, и несчастен. Вторник, среда, четверг…

Дни наших занятий. Точнее, ночи.

"Во мне живет и горек мне сейчасВаш отчий образ, милый и сердечный,Того, кто наставлял меня не раз…"

Я, и только я, убил его. Потому что хотел его только для себя. К институту не ревновал — это была его работа. Но были и частные ученики, а ведь я — один из них. Я хотел быть единственным, но как это скажешь? Я хотел, чтобы он любил только меня. Наконец, получилось вам все объяснить. Вы понимаете?

Я не гомосексуалист. Так и запишите. Я полюбил его, как человек человека, как душа — душу. Как Данте — Беатриче, а ведь он и руки ее никогда не касался! Несовременно, скажете? Ну и пусть. Каждый идет своей дорогой. О, теперь я это очень хорошо понимаю!

Моя соседка ни в чем не виновата. Повторяю в сотый раз — ни в чем!

Дело было так. Я зашел к Алексею Михайловичу за неделю до того… У него как раз занималась Света, девочка двенадцати лет, ну, вы ее знаете. Дверей в нашем тамбуре никто не запирал, так что я просто вошел в квартиру, заглянул в комнату… Я вообще-то хотел спросить, нельзя ли прийти вечером чуть пораньше — ко мне родители собирались заглянуть. И увидел, что он ее целует.

Я не отрицаю, что он поцеловал ее в лоб. Ничего больше. Но у меня в груди будто серная кислота зашипела. Он не видел меня, девочка тоже. Алексей Михайлович сказал ей — и так ласково! — «повтори!» Так ласково!

И она прочитала наизусть отрывок из Данте. Не знаю, что со мной было. Помню, что едва устоял на ногах и с трудом вышел. С чем это сравнить? Скажем, можно ЗНАТЬ, что тебе изменяет любимый человек, но ВИДЕТЬ это — совсем другое.

Вечером я пришел к нему заниматься в обычное время. Но со мной что-то случилось, я не мог держать себя в руках и все выплеснул. Видели бы вы его глаза! Он смотрел на меня, как на сумасшедшего! Собственно…

Наверное, правильно смотрел. А потом сказал: «Такое ощущение, что ты можешь меня убить». А я ответил:

«Никогда!»

И все-таки убил.

Больше я не ходил к нему на занятия. Пропустил и следующий вторник, и среду. Начал покупать коньяк и каждый вечер напивался до беспамятства. Я ждал, что он придет объясниться, поговорить… Он не пришел.

Даже когда я не являлся на занятия. И я понял, что безразличен ему.

В четверг, пятнадцатого декабря… Было ровно одиннадцать вечера. Я надел костюм, как всегда, когда шел на урок. Это был ритуал, и я следовал ему, несмотря на то что бросил итальянский. Ждал, что он придет напомнить о занятиях. Следил за часовой стрелкой. Когда она коснулась цифры, встал и пошел за очередной бутылкой. Для меня все было кончено. В тамбуре встретил мать Светланы, она шла с пакетом, выносить мусор.

Я остановил ее. Сказал, что Алексей Михайлович слишком тепло относится к ее дочке. Слишком. Я все видел.

Глаз ее никогда не забуду. Я смотрел в них и ощущал что-то очень похожее на счастье. Я заставил ее страдать, но ведь и сам страдал!

Я не говорил, что Светлану совратили. Мать сама спросила об этом, еле слышно. Ее глаза! Я ничего не ответил и ушел. До магазина не добрался — на полпути вспомнил, что забыл деньги. Стоял на улице, где-то с полчаса, просто стоял, пытался дышать. Думал, что нужно как-то изменить, исправить жизнь, но это как будто думал не я, кто-то другой. Мне было уже все равно.

Потом вернулся домой. Мне стало, страшно при мысли, что я не напьюсь этой ночью. Иначе я спать уже не мог. Вошел в квартиру. Снял пальто, зашел в комнату, взял деньги-. Потом заглянул в ванную, помыть руки. Я после денег всегда мою руки. Мало ли кто к ним прикасался, ведь они, как проститутки — общие.

Там лежал Алексей Михайлович. Мертвый.

Помню, что опустился на колени, тронул его голову.

Рука оказалась в крови. На полу была небольшая лужица, совсем маленькая. Удивительно, как устроен человек! Как мало нужно, чтобы он умер….; Кто это сделал, я понял сразу. Но что было делать мне? Я пошел было к двери, вернулся, снова отошел от трупа. И бросился на улицу, как был, в костюме. Купил коньяк в ночном магазине. Не помню, чтобы кого-то встречал, не помню ничего. Весь мир был, как декорация. Казалось, ткни, его пальцем — все повалится. Все было ненастоящим — и дома, и луна, и снег…. :.

"Я вернулся домой и выпил. Что мне было делать? Я знал, что Алексея Михайловича убила мать Светы Убила из-за нескольких моих слов. Из-за невинного поцелуя. Он был мертв, и теперь невозможно к кому-то ревновать… На миг я обрадовался; Считайте меня чудовищем, это будет только справедливо. Кто так любит, то так и ревнует. Только смерть освобождает от ревности.

Теперь он был моим, только моим, даже несмотря на то, что не я его убил;

Он лежал у меня в ванной комнате. В сущности, мне было все равно. Я даже сам собирался вызвать милицию и во всем признаться. В тамбуре было так тихо. Я еще раз сходил в ванную и посмотрел на него. И вдруг понял, как он здесь оказался. Он ведь пришел напомнить мне о занятиях! Он… Сделал то, о чем я мечтал, на что надеялся, а я убил его! Убил чужими руками! Заставил убить мать, — которая одна воспитывает ребенка! Она наверняка пошла к нему сразу после нашего разговора.

А он в это время шел ко мне. И погиб у меня. Наверное, даже ничего не понял.

Я сел на пол. Пьян был уже порядочно. Помню, что по лицу катились слезы. Я их даже не вытирал.

В этот миг я все ему простил. Видите, я нуждался в немногом…

Но тогда зачем, зачем я так поступил с ним, и с нею, с этой женщиной?! Его воскресить было невозможно. Я решил спасти хотя бы ее.

В нашем тамбуре жила женщина, которая никак не могла вызвать подозрений в убийстве. Света и я занимались у Алексея Михайловича. Та вряд ли помнила его имя. Труп нужно было перебросить к ней. А вину я решил взять на себя. То есть я сейчас пытаюсь оправдаться, выглядеть героем. На самом деле, когда я обернул ему голову полотенцем и потащил к Татьяне, то думал, что и мне удастся выйти сухим из воды. То есть из крови.

Мне вдруг захотелось жить. Инстинкт, наверное. Нелепость.

Дверь у нее была незаперта. В комнате я слышал тихие рыдания и понял, что она дома. Потащил труп на кухню. Снял полотенце, вышел на площадку, выбросил в мусоропровод. Все было кончено.