Утраченный Петербург - Инна Соболева

В 1748 году лаборатория была, наконец, построена (по чертежам Ломоносова) и оснащена новейшими приборами и реактивами. Она стала центром научных исследований и базой для теоретических и практических занятий студентов Академии. Это, наверное, и есть главное: в деятельности ломоносовской лаборатории были заложены принципы соединения науки и практики. Более того, она стала, в сущности, первым научно-исследовательским учреждением в России, праматерью всех русских лабораторий и научно-исследовательских институтов. Там Ломоносов с немногими помощниками работал с 1748 по 1757 год, проводил многочисленные исследования фундаментального и прикладного характера, выполнял анализы руд, солей, разработал методики получения окрашенных стекол, неорганических красителей, глазурей и сделал многое, многое еще. В 1757-м он был вынужден оставить свое любимое детище.

Лаборатория просуществовала до 1793 года, когда участок бывшего Бонова двора купил академик Николай Яковлевич Озерецковский, известный естествоиспытатель, знаменитый тем, что открыл место истока Волги. По его распоряжению в 1798-м к зданию лаборатории сделали две пристройки, каменную и деревянную. А в 1811–1812 годах дом удлинили и надстроили вторым жилым деревянным этажом. Капитальные стены при этом сохранили, но своды уничтожили, на месте очага построили лестницу на второй этаж. В XIX веке бывшая лаборатория несколько раз меняла владельцев, в советское время она превратилась в жилой дом.

В первую блокадную зиму верхний деревянный этаж разобрали на дрова. Остатки кирпичных стен первого этажа исчезли уже после войны, причем стены были разобраны не до фундамента, а только до уровня земли. Кирпичная кладка местами даже возвышалась над землей. Археологи обнаружили, что сохранился и фундамент, уходящий в землю на полтора метра, и поставили вопрос о проведении раскопок и консервации руин. Но. на месте бывшей ломоносовской лаборатории до конца 50-х годов XX века стояли дровяные сараи, потом там устроили спортплощадку. Кстати, поначалу находились скептики, которые сомневались, действительно ли эти остатки стен и фундамент — лаборатория Ломоносова. Мало ли зданий было построено и успело исчезнуть за столетия. И тут помог документ сколь уникальный, столь и неоспоримый: план Сент-Илера — аксонометрический (трехмерный) план Санкт-Петербурга 1765–1773 годов. Эта огромная карта-рисунок (масштаб невиданный: один метр в одном сантиметре; изображение Невского проспекта, к примеру, занимает на карте двадцать пять метров) хранится в архиве военно-морского флота. Получить к ней доступ трудно, ее берегут: за два с половиной столетия бумага обветшала и от лишних прикосновений может рассыпаться.

В 1765 году на улицах Петербурга появилась группа людей с планшетами, красками, грифелями, цепями и веревками: топограф и архитектор Пьер де Сент-Илер с пятнадцатью студентами Академии художеств. Они измеряли и с необыкновенной дотошностью зарисовывали все петербургские дома, один за другим, не пропуская ни забора, ни собачьей будки, с предельной точностью изображая лепнину фасадов, решетки балконов, деревья — каждую мелочь. Работали только зимой, чтобы зелень деревьев не закрывала детали фасадов. Заходили в сады, во дворы, вызывая раздражение хозяев. Екатерина II вынуждена была снабдить странных рисовальщиков специальными удостоверениями и издать распоряжение: «Чтобы никто не дерзал ни под каким видом препятствовать в исполнении сего важного мероприятия». Насколько важным было мероприятие, до конца оценить дано лишь через долгие годы — город двухсотпятидесятилетней давности перед нами как на ладони, и мы можем не предполагать, а сказать точно: было так. Вот и точное место химической лаборатории Ломоносова помог определить — вернее, подтвердить — план Сент-Илера. На нем точно запечатлено место, внешний вид и размеры строения (длина четырнадцать метров, ширина — десять, высота — четыре с половиной). При совмещении плана и проекта лаборатории, начерченного Ломоносовым, всякие сомнения отпали. Казалось бы, дорожить тем немногим материальным, что осталось от Ломоносова, этого символа русской цивилизационной мощи, естественно, особенно для людей, причастных к русской науке. Однако в Петербурге вокруг химической лаборатории Ломоносова — вернее, вокруг места, где она стояла, — уже давно идут битвы: то ли лабораторию воссоздать, то ли жилой дом построить. Попытки воссоздать первое в России здание, построенное специально для научных целей, неоднократно предпринимали разные инстанции, от Президиума Академии наук до Совета министров еще СССР (поводами были многочисленные юбилейные даты: 275-летие Ломоносова, 250-летие химической науки в России и уже совсем недавно, в августе 2008 года, 260-летие основания первой российской научно-исследовательской академической лаборатории). Время идет. 2011-й — год трехсотлетия великого ученого, действительно великого. Вероятно, именно в связи с этим говорят уже не просто о строительстве элитного дома — обещают обязательно сохранить обнаруженные остатки Ломоносовской лаборатории и даже их музеефицировать в подвале будущего дома. Хорошо бы только представить, как удастся сохранить эти остатки при рытье котлована.

Строительство дома — дело полезное (кто же спорит?). А уж дома элитного — еще и выгодное. Это раньше, даже еще и не очень давно, при слове «выгода» академическая элита брезгливо поморщилась бы. А сейчас. Что же ей, элите, быть позади планеты всей? Уже больше десяти лет прошло с того момента, когда был предложен наименее затратный выход из создавшегося положения — поставить на месте лаборатории памятный знак: мол, тогда-то и тогда-то здесь работал такой-то и такой-то. Но даже этого сделать не удосужились. Зато говорят, при случае, многие и много — «наш первый русский гений», «светило мировой науки», «первый в России естествоиспытатель, химик, физик, астроном, географ, геолог, металлург, поэт, художник, просветитель». И всегда, перед названием каждой области творчества, в которой Ломоносов проявил свой поразительный дар, добавляют — «великий». А между тем уже очень мало тех, кто знает, где он работал, где сделал открытия, давшие ему неоспоримое право называться великим.

Зато на доме № 61 по набережной Мойки есть мемориальная доска: «На этом месте находился дом-усадьба, где жил и работал с 1757 по 1765 г. великий русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов». Тоже — только место. А мог бы быть один из самых значительных мемориальных комплексов города, да что города — страны. Почти полвека на это можно было надеяться — усадьба сохранялась в первозданном виде. Но в 1821 году правнучка Ломоносова, Екатерина Николаевна Орлова, продала усадьбу почтовому ведомству, которое, естественно, приспособило весь участок для своих нужд: что-то было снесено, что-то перестроено, осталась неразобранной только небольшая часть стен дома (их использовали при новом строительстве).

Почему Екатерина Николаевна продала усадьбу великого прадеда и тем самым обрекла ее на уничтожение? Понять это нелегко, тем более что материальных затруднений, которые могли бы объяснить эту продажу, она в то время не испытывала. Но, главное, была женщина умная, просвещенная и не понимать бесценность для России всего, связанного с Ломоносовым, просто не могла. Чтобы было понятно, что представляла собой эта женщина, расскажу о ней совсем немного.

Единственная дочь Ломоносова, дожившая до взрослых лет, — Елена Михайловна — вышла замуж за домашнего библиотекаря Екатерины II Алексея Алексеевича Константинова. У них было четверо детей. Софья Алексеевна стала женой генерала Николая Николаевича Раевского, прославленного героя Отечественной войны 1812 года. С их сыном Николаем дружил Пушкин, общеизвестна и его романтическая влюбленность в младшую дочь Раевских (будущую декабристку Марию Николаевну Волконскую). Но и к старшей, Екатерине Николаевне, он испытывал несомненный интерес.

24 сентября 1820 года Пушкин писал из Кишинева брату Льву Сергеевичу: «Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провел я посереди семейства почтенного Раевского. Я не видел в нем героя, славу русского войска, я в нем любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душою, снисходительного, попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина…

Княгиня Е. Н. Орлова

Все его дочери — прелесть, старшая — женщина необыкновенная». Есть все основания полагать, что за этими словами Пушкина восхищение не только красотой Екатерины Николаевны, но и ее умом и независимым нравом. Не случайно много позднее, работая в Михайловском над «Борисом Годуновым», он напишет Петру Андреевичу Вяземскому: «Сегодня кончил я 2-ю часть моей трагедии… моя Марина славная баба: настоящая Катерина Орлова! Знаешь ее? Не говори, однако ж, этого никому».

Екатерина Николаевна вышла замуж за генерала Михаила Федоровича Орлова. По большой любви. Орлов был замешан в деле декабристов, и только ореол славы героя наполеоновских войн спас его от самого сурового наказания. Николай I милостиво ограничился ссылкой в калужскую деревню. Екатерина Николаевна последовала за мужем.