Отпадение Малороссии от Польши. Том 3 - Пантелеймон Кулиш

Костка-Наперский был побочный сын Владислава IV, и назывался Симоном Бзовским. Младенцем был он отдан на воспитание в богатый дом панов Костков, весьма уважаемый за свою древность и за родство с патроном Польши, Св. Станиславом. В последствии взяли ребенка к фрауциммеру королевы Ренаты. Там он рос, и получил воспитание при королевском дворе. Не достигнув еще 20-летнего возраста, говорил он на нескольких языках, легко писал стихи и показал себя хорошим офицером. Весьма быть может, что Хмельницкий, бывая в Варшаве, познакомился лично с побочным королевичем.

По смерти короля Владислава, Костка пребывал не известно где, может быть, и среди казаков, а может быть — при дворе Ракочия, но в 1651 году появился в окрестностях Кракова, в виде бунтовщика черни, с намерением занять горные проходы для Ракочия и овладеть Краковом.

Сперва он, под именем Костки из Штернберка, проживал в панских домах, изучал города и делал знакомства. Часто гостил в Кракове, и везде казался человеком знатного происхождения. Роста был небольшего, щуплый. Черный ус едва пробился у него. Носил остроконечную бородку. Длинные курчавые волосы были пристрижены у него по-шведски. Одевался он также по-шведски в черный цвет. Обладал необыкновенной способностью сближаться со всякого рода людьми, причем держал себя, что называлось в Польше — великим паном, «который никогда не имел надобности показывать себя гордым и не был никогда смиренным».

В апреле 1651 года явился он в городе Новом Тарге, лежащем в центре Краковского Подгорья, в роли королевского полковника, имеющего повеление вербовать войско на оборону границ от Ракочия по выступлении в поход посполитаков. С этой вербовки и началась его работа. Он вошел в разбойные связи с карпатскими горцами, которые относились к жителям соседних городов почти так, как запорожцы к городовой Украине. Во времена оны эти горцы воевали вместе с нашими казаками против турок и Москвы. Они в своих горах привыкли к такому молодечеству, каким казаки отличались на Запорожье. Панские хозяйства они ненавидели по подобным же причинам, и часто имели с ними столкновения. Двоих предводителей горских шаек, которых уже вели в Новом Тарге на казнь, Костка освободил, под предлогом вербовки в королевские дружины, и посредством такого военного экзампта сделал их атаманами своих новобранцев разбойников.

В то же самое время познакомился он с наместником новотаргского старосты, паном Здановским, который уже тридцать лет сидел на своей должности и, будучи человеком спокойным, сделался образцом старопольской захолустной жизни. Старик подстаростий полюбил блестящего и угодливого полковника, как сына, верил ему простодушно во всем, и своим патриархальным авторитетом способствовал тому, что все кругом смотрели на молодого авантюриста его глазами.

В самозванстве своем Костка открылся только одному человеку. Это был учитель одной из солтысских школ, Мартин Радоцкий, титулуемый из учтивости ректором.

Радоцкий лет сорок учительствовал в селе Пциме Мышеницкой волости, и был горячим приверженцем секты анабаптистов, которой остатки сохранялись в краковоподгорской глуши. Он всею душою жаждал водворения в народах мира о Христе Иисусе, а мир этот, по его воззрению, мог быть достигнут лишь полною свободою труждающихся и обремененных, которая бы дала им возможность прийти ко Христу для евангельского упокоения. Панская де власть и крепостная от неё зависимость были препятствиями к тому, чтобы последовать гласу Спасителя: «Приидите ко мне вси труждающиеся и обремененнии, и аз упокою вы»... В сущности своей, идеал школьного ректора был анабаптическим воспроизведением грубого идеала казацкого: «коли б хліб да одежа, то й їв би козак лежа». Освецим называет Радоцкого «постоянным бунтовщиком простонародья против всех краковских кастелянов», без сомнения, в смысле распространения мысли о панованье черни, к которому панские завистники, казаки, стремились посредством набегов, поджогов и убийств [54]. Костка подъехал к ректору с этой стороны, и фанатик мечтательного блаженства труждающихся и обремененных согласился с ним в иезуитском правиле — «цель оправдывает средства». Будучи искусным калиграфом, Мартин Радоцкий скопировал приповедный лист короля, выданный год назад какому-то Наперскому, вставил в него имя полковника Александра Льва из Штернберка Костки Наперского и подделал с того же оригинала печать. С этим документом в кармане, Костка выступил открыто среди местной шляхты, и стал вербовать новобранцев по всему воеводству, а через своих агентов — и за границею, в Силезии.

Когда таким образом все было подготовлено к бунту, Радоцкий и Лентовский разослали от себя к меньшим солтысствам и по окрестным селам письма, взывавшие к народу, чтоб он соединялся под предводительством Костки против жидов и шляхты «во имя Христа, которого жиды замучили, и найяснейшего короля, против которого шляхта замышляет бунт». Сообщникам разбоя обещали освобождение от чиншей, надел шляхетскими полями и лесами, казацкую помощь, и велели им убирать свои хаты зелеными ветками, чтобы проходящие войска не жгли их и не грабили. Все кругом начало быстро покрываться зеленью.

Между тем Костка занял во имя короля Чорштын, и сам послал в Краков донесение, что сделал это в предотвращение возможного посягательства на него со стороны венгров. Замок этот лежит под Дунайцем, на скалистой горе. Он замыкал тогда дорогу из Венгрии в Краков. Староста чорштынский, молодой Платтенберг, королевский покоёвый, отправился с королем в поход, и противозаконно оставил столь важный стратегический пункт без гарнизона. В пограничной крепости Польши, выставленной на первое нападение страшного уже тогда Ракочия, жило только несколько жидов, арендовавших старостинские имения.

В Кракове, между тем, получились отовсюду донесения, что народ по селам таинственно вечует и необычно убирает зеленью хаты. Краковский бискуп, Гембицкий, смекнув делом, послал к Чорштыну небольшой отряд конницы, под начальством добчиского старосты, Гордола. Но Костка отразил нападения, и описал свой подвиг приятелю своему, Здановскому, в стихах. Он изобразил себя львом, который залег на скалах, доступных только для орлицы. «С кем Господь Бог» (писал он), «против того трудно воевать», и окончил указанием на панское корыстолюбие и надменность, как на причину бедствия Польши:

«О nieszczesne lakomstwo! о przekleta pycho!Ktoras w Polske, — ach! ach! ach! wprowadzila licho» [55].

В универсале своем, сохранившемся вполне, молодой сподвижник старого Хмеля объявляет мужикам, что шляхта задумала поднять рокош против короля, обещал всем всяческие вольности, дарил своим соратникам шляхетские дворы и все, что в них находится, и советовал не верить королевским универсалам, с какими бы подписями и печатями они ни были: ибо король должен был выдавать по принуждению шляхты.

Ректор-анабаптист Радоцкий сделался, можно сказать, кратером бунта. От 20 июня писал он к своему соумышленнику:

«Великомилостивый ко мне пан Леон, etс. По получении такого известия через это ваше писание, буду со всяким старанием и поспешностью объявлять о нем поспольству вместе с верными приверженцами Христовой правды, преданными также его милости найяснейшему пану Яну Казимиру, милостью Божиею королю польскому. Поспешите же снова обослать поспольство в своих краях вашим писанием, которому дадут иную веру, и потому охотнее будут соединяться. Ибо прежде сего многие из них говорили, что если бы слышали дозволение, или голос его милости короля, тогда бы даже сами, наступая на шляхетские дворы, уничтожали их, дабы не пановала на земле гордость и высокомерие с тиранскою злостью. Затем униженно отдаюсь милости вашей. В Пциме, die 20 Iuni 1651. W. R. rector scholae pcimensis. Следует вручить моему пану, господину Льву, верному подданному его королевской милости».

Согласно этому письму, Костка прислал Радоцкому следующий универсал:

«Мир Христов! Всем вообще и каждому в особенности подданным его королевской милости, нашего милостивого пана, желаю, при добром здоровье, от Всевышнего Господа Бога свободы и вольности, объявляя сперва волю Божию, а также и его милости короля, что шляхта хочет поднять рокош против его милости короля, милостивого нашего пана, и потому, кто привержен к его королевской милости, пускай ютится под мои крылья, под Чорштын, при пане ректоре пцимском, который, как верный подданный его королевской милости, приведет вас ко мне и будет вами региментовать, давая во всем наставления. При этом его королевская милость, милостивый наш пан, обещает все вольности всем тем, которые теперь будут при мне стоять, и дворы шляхетские, и что в них, все будет ваше, и потому-то сами старайтесь выбиться из этой тяжкой неволи, дорожа нынешним временем. Вместо того, чтоб они обратили вас в ничто до остатка, лучше вы их обратите. Довольно уже намучили вас эти панки, что уже голос ваш, плачущихся на них, взывает к Богу. А потому, отписывая уже другой раз его милости пану ректору, выдаю этот универсал, предостерегая и в том, чтобы вы, как это мне повелено от его милости короля, не давали веры никаким универсалам, хотя бы и с печатью и с подписью его королевской милости: ибо он принужден их выдавать, боясь шляхты. Но мы делаем, что должны делать, как возможно скорее, а на Св. Яна пойдем под Краков. Уже я разослал всюду универсалы к мужикам, которые охотно являются, а в новотаргском панстве все, а пан Станислав, маршалок, будет их полковником. Только прошу, чтоб идучи через Новый Тарг, не трогали его милость пана Здановского и тех всех, где увидите на шестах венки. Прошу также, чтобы костелам всегда была оборона: ибо мы будем воевать из-за Бога и кривды людской, из-за неповиновения королю его милости. Дан в Чорштыне 22 июня 1651. Доброго здоровья вам желающий Александр из Штернберка Костка, староста Чорштынский».