Маленький роман из жизни «психов» и другие невероятные истории (сборник) - Таньчо Иванса

Для того чтобы отдохнуть немного от переполняющих меня эмоций, следую дальше по улице, которая как написано на кованой дощечке, стоящей на разветвлении трех дорог, называется Улица Золотых Облаков. Умеют же люди придумывать столь точные названия!

Не проходит и нескольких минут, как я замечаю открытые настежь двери маленькой чайной. За столиками, стыдливо прячущимися в тени окружающих ее деревьев с большими оранжевыми листьями, уже сидит несколько таких же ранних пташек как я. Они приветливо здороваются со мной, да и я в долгу не остаюсь: «С рассветом вас!» – так звучит наше обоюдное приветствие, сопровождающееся искренними улыбками.

Хозяин чайной грациозно подплывает к моему столику – интересуется, чего я желаю этим солнечным утром больше всего. Ну, как тут не улыбнуться? Что я и делаю – кто я такая, чтобы отказывать себе в столь невинном удовольствии:

– Мне бы хотелось кофе… Но…

– Никаких но, будет вам самый лучший кофе, милая барышня!

Господи, неужели в этом сказочном мире, еще и кофе растет – вот это номер!

Через пару минут хозяин, предварительно одарив мою персону самой лучезарной из своих улыбок, ставит возле меня небольшой серебристый поднос с махоньким стеклянным кофейником и небольшой чашечкой. Рядом с кофе обитает небольшая тарелочка с печеньем: очень миниатюрным. Каждая белая печенюшка посыпана разноцветной пудрой и украшена маленькой желтой ягодкой. А на вкус… В общем, поверьте мне на слово, это нечто!

Закончив завтрак, возвращаюсь обратно к Мастерской. Двери уже отрыты настежь, как бы приглашая войти. Что я, собственно говоря, и делаю незамедлительно, прислонив велосипед к перилам небольшой лестницы и взяв с собой на всякий случай свою фотографическую машинку.

Внутри здание смотрится еще более великолепно и внушительно, нежели снаружи. По всему периметру окружности очень большой комнаты – огромные распахнутые настежь окна. Из мебели – только небольшое количество стульев и мольбертов. Прибавьте также винтовую лестницу на верхний этаж, так как холл (не знаю, как еще можно назвать это совершенное пространство) высотой этажа в два – и вы получите точную копию одного из моих сладостных предрассветных мечтаний.

Не решаюсь отказать себе в удовольствии сфотографировать эту наполненную светом и радостью пустоту. Увлекшись, я не сразу замечаю Мастера, который, стоя на вершине лестницы, с удивленным удовлетворением созерцает мои стремные манипуляции.

– Позвольте узнать, чем вы занимаетесь? – притворно строго провозглашает громовой голос, пробегаясь эхом по всему зданию.

Сердце мое с перепугу едва не решило сбежать в далекие края под названием Пятки. Однако я, набравшись решимости и оглядевшись в поиске источника звука, вижу милое улыбающееся морщинистое лицо Мастера, который бесшумно, словно тень Отца Гамлета, спускается по лестнице.

– Простите, – блею я, когда он окончательно спустился и остановился в полуметре от моей заикающейся тушки. – Я не должна была вламываться без спросу в ваше жилище и фотографировать, не спросив разрешения.

– Чем-чем вы занимались? – недоуменно подняв одну бровь, вопрошает Мастер.

– Фотографировала. Вот это, – снимаю с шеи Зенит и вкладываю ему в руку, – называется фотоаппарат. Он делает быстрые картинки. Вот здесь, – я показала ему на заднюю часть машинки, – находится пленка, с которой потом печатаются фотографии.

– Интересно, – заключает Мастер Гринч, – то есть это почти как рисовать?

– Не совсем. Фотоаппарат передает изображение предметов такими, каковы они на самом деле, а когда рисуешь, то стараешься передать настроение. И в зависимости от своего собственного видения предмета, получается либо реалистичное, либо идеализированное, либо нестандартное изображение.

– Да-да-да, что-то в этом роде, – обрадовался он. – Вы художник?

– Это очень громко сказано. Я видела ваши творения на крышах и не смею называть себя художником, – застенчиво улыбнувшись, отвечаю Мастеру. Видно, что ему приятна моя похвала.

– Покажите мне фо-то-гра-фии, – просит он.

– К сожалению сейчас это невозможно: нужны специальные составы, чтобы проявить пленку и напечатать их, и еще бумага – все это находится у меня дома. Но, как только я сделаю снимки, я привезу вам их.

– Вы не из Алвея?

– Нет, я приехала специально к вам, – говорю.

– А позвольте узнать причину вашего приезда?

Кажется, я за последние пару минут побила все мыслимые рекорды в жанре доведения ближних до крайней степени изумления. И это только начало, господа хорошие, что дальше-то будет?!

– Вы только не удивляйтесь… – предварительно предупреждаю Мастера.

Вместо ответа он приоткрывает небольшую стеклянную дверь – точную копию окон, кстати, так что если не знать, то и не найдешь – и жестом приглашает присесть за плетеный столик в саду. Затем устраивается в кресле напротив, всем своим видом выражая готовность слушать.

Сама того не желая, рассказываю ему все: и то, что я из другого мира, и что сбежала от мужа и встретила Диму, и о своих снах. Слова помимо моей воли выдуваются, изливаются на бедного ни в чем не повинного Мастера. Рассказываю ему о разговоре с Файяном и о том, что именно он подсказал мне к кому обратиться за помощью. Заканчиваю свой монолог вопросом о Лиловой Двери. Мастер молчит, задумчиво качая головой, затем, словно что-то вспомнив, сообщает:

– Да, я видел дверь, о которой вы говорите. Только она не в Алвее. Она украшает вход в Театр Белых Теней в Ллине. Я расписывал его свод лет, эдак, пятьдесят назад. Заодно подкрасил. Невообразимо прекрасная вещь – эта дверь. Она мне запомнилась не столько неповторимым цветом, сколько изображением каких-то странных птиц с большими распущенными хвостами. Я таких никогда не видел, а они, словно бы танцуют друг с другом.

– Да, это точно она. Именно. С переплетающимися в танце павлинами. – Я чуть не плачу от радости. – А как мне добраться до Ллина?

– О, это просто. Ты ведь на велосипеде приехала? – интересуется Мастер.

– Да, – выдыхаю.

– Ну, вот, доедешь до южной окраины Алвея, увидишь Цветочный Холм, за которым начинается Голубой лес. Он называется так, потому что засажен исключительно керниями – это деревья с жесткими треугольными светло-синими листьями. Езжай по земляной дороге, она выведет тебя на другую, которая выложена квадратными бледно-желтыми камнями, которая и приведет тебя сперва в небольшой городок под названием Биллей, ну а через два дня пути, окажешься в Ллине.

– А вы случайно не знаете, у кого в Алвее я могу остановиться? – робко спрашиваю его. – Мне бы хотелось привести себя в порядок… кроме того, у меня почти закончились припасы, в общем…

– С вами все ясно, барышня, – улыбается Мастер моей нерешительности.

– Можете остановиться у меня. Жена испечет вам филисных коржиков в дорогу, а пока комната на втором этаже и ванна в вашем распоряжении.

– Ой, спасибо вам огромное! – радуюсь такому простому и, чего там скрывать, желаемому решению моей маленькой проблемы. – Я вам не помешаю? У вас же, наверное, занятия…

– После обеда. Кстати, если вам интересно, можете присоединиться.

– Это не передать как здорово! С большим удовольствием!

Мастер провожает меня в небольшую светлую комнату. Видимо, жители мира из моих волшебных снов, не подозревают о существовании такой удобной и совершенно бесполезной, если речь идет о настоящем искусстве, вещи как обои, посему округлые стены комнаты представляют собой изображение бесконечного зеленовато-голубого моря и сиреневого неба над ним. Такое ощущение, что находишься на пляже и наблюдаешь эту необыкновенную красоту вживую. Даже запах какой-то особенный.

Мастер удовлетворенно хмыкает, видя мое восхищенно-пораженное выражение лица, и неслышно удаляется, оставив меня наедине с моими эмоциональными переживаниями и Виром, протиснувшимся в слегка приоткрытое окно комнаты.

– Привет, – говорю тихонько, дабы, не приведи господь, не спугнуть своего невесомого яблочно-мятного спутника.

Он лепечет что-то невразумительно-шелестящее мне в ухо и облетает вокруг моей, старающейся не шевелиться тушки, оставляя за собой шлейф неповторимого запаха с привкусом морского песка и слез.

– Если я когда-нибудь проснусь и вдруг забуду все это: и Туйян, и Алвей, и Грету, и этот радужный мир с сиреневым небом и двумя солнышками, и фиолетовые сумерки с огромной синей луной на беззвездном небе… Вернись за мной, ладно? Не оставляй меня одну, очень тебя прошу…

Вир возмущенно выдыхает в мое лицо порыв мятно-яблочного недоумения, потом внезапно успокаивается и, улетая, небрежно цепляет оконную ставню, что с полной ответственностью можно принять за утвердительный ответ. Мне становится немного грустно. Грусть эта – скорее светлая, чем похожая на черную меланхолию, неоднократно посещавшую меня в худшие моменты моей странной жизни. Она сродни летнему ветру – теплая и легкая.