Беспокойное сердце - Владимир Семичастный

Жестокость этого «борца за мир» видна и в его предложении (в реализации которого он сам предлагал свои услуги западным спецслужбам) установить в различных городах СССР ядерные мини-заряды, которыми одновременно можно было бы уничтожить все руководство Советского Союза, стереть с лица земли Москву и все главные стратегические объекты. А то, что при этом будут уничтожены миллионы мирных жителей, его не интересовало!

Таков портрет этого «миротворца».

Дело Пеньковского стало одним из самых известных в истории КГБ. Разоблачение Пеньковского было весьма чувствительным ударом для Запада.

Нам же, кроме горьких чувств, вся эта история принесла и некоторое удовлетворение. Как агент он мог бы работать и пять, и десять лет, однако раскрыт был уже на второй год. А это означало, что наша контрразведка зря хлеб не ела.

Кроме того, арест Винна мы использовали для вызволения из плена еще одного нашего разведчика — Гордона Лонсдейла.

После ареста Гревила Винна мы были уже мудрее.

Гревил Винн, связной Пеньковского, был признан виновным в шпионаже и приговорен к трем годам тюрьмы плюс к пяти годам исправительных работ.

В то время в тюрьме в Великобритании находился заключенный по имени Гордон Лонсдейл, выдающийся советский разведчик. Это был советский гражданин, агент-«нелегал», с настоящим именем Конон Молодый.

К.Молодый вначале успешно работал в США. С 1955 года — в Англии под видом бизнесмена, сдающего в аренду музыкальные автоматы. Для того чтобы вызволить его из английской тюрьмы, где он должен был, по решению английского суда 1960 года, провести 25 лет, мы несколько ужесточили меру наказания для Винна, доведя ее до верхнего предела.

Значимость разведчиков при обменах начала вычисляться с лабораторной точностью.

Для того чтобы обмен все-таки состоялся, мне пришлось даже уговорить министра внутренних дел ГДР Эриха Мильке освободить двух западных немцев, отбывающих свои сроки в ГДР.

В 1964 году обмен состоялся.

Дела Абеля и Лонсдейла вызвали интерес во всем мире. Именно в связи с ними и начали говорить о нашей необычной технике подготовки агентов-«нелегалов» больше, чем когда-либо до тех пор.

Некоторые удивляются, почему мы не присвоили таким разведчикам-асам, как Абель, Молодый, Блейк и Филби, генеральских званий. Прежде всего потому, что они не занимали соответствующих должностей.

Спрашивают также, почему Филби оказался невостребованным в Советском Союзе. Дело в том, что в любой разведке, в том числе и нашей, к такого рода людям не принято проявлять как недоверие, так и чрезмерное доверие. Обычно у нас их награждали орденами, но звание Героя Советского Союза не присваивали и в центральный аппарат не брали. Но они много сделали в качестве консультантов в подготовке кадров новых разведчиков…

Диссиденты

Не хочу уходить от упоминаний о людях, которых позже, в семидесятых годах, стали называть «диссидентами». Хотя, как я уже об этом говорил выше, при Хрущеве и в начале «правления» Брежнева публичные проявления несогласия с политикой властей были явлениями исключительными и в международной пропаганде против СССР использовались крайне редко. Это было, видимо, связано с тем, что тональность и общий ход десталинизации убеждали Запад, что речь идет об ораторских упражнениях, а не о серьезных стремлениях к демократизации жизни советского общества. Контрпропаганда перенесла прицел на внешнюю политику.

Но уже во времена хрущевской «оттепели» американские политические стратеги начали предпринимать попытки перенести игру на наше поле, приступив к созданию «организованного движения сопротивления».

В этом деле ЦРУ заручилось поддержкой одной из самых квалифицированных разведок мира — израильской Моссад. С помощью еврейских диссидентов из Советского Союза, Польши и Венгрии Моссад создала в Центральной Европе активную сеть, по каналам которой передавалась информация, нелегально переправлялись люди и т. д.

Уильям Кейси — директор ЦРУ, член правительства США, Совета национальной безопасности и Рабочей группы по национальной безопасности — писал: «Я считаю, что в наше время очень важно понять, насколько нужны разведка, тайные операции и организованное движение сопротивления… Их успешность подсказывает нам использование диссидентов против мощных центров и тоталитарных правительств» (цитируется по книге П.Швейцера «Победа». Минск, 1995. С.43).

Все это вписывалось в более позднюю доктрину Рейгана — план поддержки антикоммунистических выступлений во всем мире…

Писателя Александра Солженицына следует отнести к самой серьезной категории врагов режима. Всемирно известным он стал после того, как ему в 1970 году в Стокгольме была присуждена Нобелевская премия по литературе. В своих работах он обличал сталинские трудовые лагеря. Однако свое отношение к Советской власти, пожалуй, наиболее открыто он высказал в своем стихотворном произведении «Пир победителей», полном нескрываемой ненависти к советскому строю. В нем Солженицын объявил выдумкой подвиги Александра Матросова, Зои Космодемьянской, Олега Кошевого. Разнес «в пух и прах» весь командный состав армии.

Я тогда посоветовал собрать писателей Москвы и почитать им выдержки из этой книги. Но К.Симонов и А.Твардовский возражали: «То, что из рук КГБ, мы читать не будем». И ушли от этого вопроса. Хотя эту поэму, насколько мне известно, Симонов и Твардовский видели и даже помогали ее редактировать. По нашим материалам, Солженицына раза два приглашал генеральный прокурор и предупреждал, что он нарушает существующие законы и может быть привлечен к судебной ответственности.

Во время Великой Отечественной войны Солженицын был на фронте в рядах Красной Армии и не проявил себя как настоящий патриот. В напряженной обстановке, какой является война, совершенно ясно, что власти вводят строгую цензуру и карают за проявления безответственности. В 1945 году Солженицын был арестован за пораженческие настроения и за то, что в своих письмах расхваливал немецкую армию и немецкую технику. Поэтому, я считаю, был Солженицын осужден совершенно логично и с полным основанием. Другое дело, в каких условиях он оказался. Однако нельзя забывать, что жестокость и беспощадность лагерей позже были подвергнуты осуждению со стороны самой партии.

В те дни, когда постепенно открывались ворота лагерей, высшему партийному руководству в Москве было ясно, что все то страшное, что пришлось пережить заключенным в этих лагерях, найдет свое отражение во многих областях, и в сфере культуры тоже. И так же хорошо руководство страны понимало, что если все эти чувства открыто не будут высказаны, то они, так или иначе, все равно выйдут на поверхность, но подпольно и в намного более напряженных обстоятельствах.