Загадка Отилии - Джордже Кэлинеску

— Вот он, — загудел Стэникэ, — мой двоюродный братец, дикарь. Весьма сожалею!

Феликс огляделся и увидел Вейсмана, стоявшего возле стены, еще какую-то развалившуюся на стуле тощую и костлявую личность с веками, нависшими на глаза, потом девицу за роялем, продолжавшую выстукивать одним паль­цем «Как я тебя любил», и вторую девицу, которая, усев­шись на широком подоконнике раскрытого окна, болтала ногами. Девицы показались ему безобразными. Вид у них был вызывающий. Та, что сидела на окне, была чернобро­вая, с выпяченным жирным подбородком; другая, брен­чавшая на рояле, тонкая и длинная, обладала слишком развитыми, толстыми конечностями. Феликс их не знал, он растерянно посмотрел на дядю Костаке, которого Стэникэ удерживал на пороге другой двери, ведущей во внутренние комнаты.

— Как, — обратился возмущенный Стэникэ к Фе­ликсу,— вы не знаете этих девушек и этого домнула?

— Я думаю, что он их не знает, — скромно заметил Вейсман, — ведь они со старших курсов.

Стэникэ тревожно посмотрел на дядю Костаке, кото­рого, по-видимому, уверял, что гости являются друзьями Феликса, и быстро поправился.

— При чем тут курс? У них, — обратился он к дяде Костаке, — все перемешалось. Пусть себе смеются.

Не вступая в разговор, присутствующие вели себя так, как будто были давно со всеми знакомы. Феликс никак не мог понять, что заставило Стэникэ привести их сюда. Объяснялось все, по-видимому, довольно просто: Стэникэ страдал неизлечимой страстью вмешиваться во все и создавать самые нелепые ситуации, чтобы иметь возмож­ность поговорить с различными людьми и разузнать обо всем.

— Вы курите, не правда ли? — спросил Стэникэ и сам же ответил: — Ну как же можно не курить!

Он притворился, что ищет в карманах, потом изви­нился:

— Я тоже своего рода богема! Думал, что у меня есть табак, а его, оказывается, нету. Однако у моего дядюшки есть крепкий табачок, нечто страшное! Только не для девушек.

— А почему не для девушек? — покачивая ногой, спросила низким голосом студентка, сидевшая на окне.

— Вы слышите, дражайший дядюшка! — воскликнул Стэникэ. — Дайте нам, пожалуйста, немного вашей ма­хорки. Явилась молодежь, студенчество, надо их угостить. Честь вашего племянника и моего любимого кузена Фе­ликса в опасности.

Дядя Костаке растерялся, хотел что-то сказать, но Стэникэ не дал ему и рта раскрыть.

— Не беспокойтесь, ведь я знаю, где вы его держите. В коробке на комоде.

И он тут же исчез за дверью. Встревоженный Костаке чуть было не бросился за Стэникэ, но его остановил го­лос девицы, сидевшей за роялем:

— А для кого у вас этот инструмент? Вы сами играете?

Старик, у которого от волнения перехватило горло, просипел:

— Играет моя дочь!

— Ага! Значит, у вас есть дочь! И большая?

— Она уже барышня, — прошептал Костаке, который чувствовал себя как на иголках и не сводил глаз с двери.

— Какой у вас странный голос! — заметила другая де­вица, спрыгивая с окна. — Видно, вы много курите. Откройте-ка рот.

Застигнутый врасплох этим требованием, старик от­крыл рот.

— Вообще мне кажется, — заявила девица, — что у него воспаление миндалин. Как по-вашему?

Все окружили Костаке и по очереди заглядывали ему в рот. Старика спасла появившаяся в дверях Марина.

— Мне сказал Стэникэ, — произнесла она хмуро, как всегда, — чтобы я приготовила кофе. Так сколько же при­готовить?

— Какое кофе? — испугался дядя Костаке.

— Приготовьте побольше, чашек десять, — прервала перепуганного старика девица, сидевшая за роялем.

Он попытался хотя бы уменьшить количество:

— Почему десять?

— Ну, дед, — вмешалась чернобровая девица, — не скупись на кофе!

Вся эта сцена произвела на Феликса неприятное впе­чатление, и он в душе ругал Стэникэ самыми последними словами, на какие только был способен. Что касается Стэ­никэ, то в комнате для карточной игры он сразу же нашел кисет, из которого пересыпал в брючный карман добрую пригоршню табаку, прихватив и несколько листов кури­тельной бумаги «Жоб». Однако он задержался в комнате, побуждаемый желанием пошарить здесь. Он дернул не­сколько раз ручки ящиков, которые оказались запертыми, заглянул под мебель, повернул обратной стороной кар­тину, немного подумал и стал искать, нет ли у стола снизу тайника, выдвинул, чутко прислушиваясь, единственный незапертый ящик, в котором аккуратно лежали игральные карты и разные безделушки, быстро и воровато оглянулся, взял только неотточенный красно-синий карандаш и снова задвинул ящик.

— Вот чертов старик, — пробормотал он, — до чего похож на мою тещу! Откуда он берет эти новые каран­даши? А попробуй попроси у него, не даст ведь!

Снова выйдя к гостям, Стэникэ благородно разделил между всеми табак, предложив, словно в насмешку, самому последнему — дяде Костаке. Тот был явно недоволен таким разбазариванием табака и, ссыпав остатки, свернул себе сигарету гораздо толще, чем все остальные.

— Значит, у вашего дяди, — заметила медичка за пианино, — есть барышня?

— И еще какая! — продекламировал Стэникэ. — Доамнишоара Отилия — девушка редчайшей красоты. Будем надеяться, что скоро сыграем свадьбу.

— Свадьбу? А за кого она выходит? — спросила та, что сидела на окне.

— Если бог даст, то за него, — сказал Стэникэ, показывая рукой на Феликса и подмигивая старику.

Феликс так помрачнел, что все гости покатились со смеху.

— Не понимаю, как это получается, — между двумя затяжками сказала девица за роялем. — Вы говорите, что он племянник, а барышня — дочь. Какой же может быть между ними брак?

Запутавшийся Стэникэ попытался выйти из положения:

— Пейте кофе, а то остынет, это во-первых, и давайте оставим моего двоюродного братца Феликса в покое, а то он слишком застенчив. Здесь случай такого родства, что я не могу вам даже объяснить.

Девица, сидевшая за роялем, полистав ноты Отилии, лежавшие на полу, пихнула их ногой, от чего Феликс содрогнулся.

— Сколько тут нот, и все какие-то претенциозные вещи. У вашей дочери совершенно устарелые вкусы.

— Она талантливая пианистка, — запротестовал Стэ­никэ. — Учится в Париже.

Девица рассеянно посмотрела на него и стала, фальшивя и сбиваясь, наигрывать «Осеннюю мечту». Тощий студент фамильярно перегнулся через плечо музыкантши и при явной ее благосклонности прильнул к ее щеке. Другая девица спрыгнула с подоконника и стала вальсировать.

— Танцуете? — спросила она Стэникэ.

— Молодость, молодость! Я как будто снова стал студентом! — воскликнул Стэникэ, многозначительно по­глядывая на дядю Костаке и пускаясь вальсировать со; студенткой.

Медичка через плечо Стэникэ спросила старика:

— Дедушка, у вас нет еще сигаретки?

Испуганный старик, выпучив глаза, ничего не отве­тил, когда же она отвернулась, бросился к двери и исчез.

— Где же старик? — бесцеремонно спросила девица.— А что, дед очень обидчив?

Даже Стэникэ понял, что она хватила через край, и сделал девице знак, чтобы она замолчала. Шепотом он сказал ей:

— Дядюшка мой немножко болен, не нужно его раз­дражать.

— Что правда, то правда, будьте уверены, — бросила девица равнодушно. — У него такое воспаленное горло, просто ужас. Долго он не протянет.

— Серьезно? — спросил Стэникэ, скорее заинтересо­ванный, чем испуганный или возмущенный ее цинизмом.

— А вы, домнул Феликс, — заговорила девица, сидев­шая за фортепьяно, — как мне кажется, неважно себя чув­ствуете с нами. Вы целомудренны и не выносите женского общества?

— Да нет, нет, — машинально забормотал Феликс.

— Что вы говорите! — подпрыгнул Стэникэ. — Мой двоюродный брат не переносит женщин? Тю-тю! Да он потрясающий сердцеед! Если бы я вам сказал, сколько у него на счету, вы бы переменили о нем мнение.

— А вы болели когда-нибудь? — самым серьезным то­ном спросила девица за пианино.

Все покатились со смеху (надо отдать Стэникэ долж­ное, он смеялся сдержаннее всех), а Феликс застыл, ока­менев, не в силах ничего понять.

— Ах, милашка, какие он сделал глаза! — проговорила девица, задавшая вопрос, словно Феликс в своем соб­ственном доме был чудаком, над которым все потеша­лись. — Il faut absolument le dйniaiser [23].

Французская фраза еще больше оскорбила Феликса: он заподозрил, что девица рассчитывает на его невежество. Он почувствовал ненависть ко всем и задрожал от возмущения, когда заметил, что тощий тип, поискав глазами, сунул окурок в подсвечник на рояле. Девица заиграла «Ты никогда не узнаешь».

— Котик, — сказала она, оборачиваясь к тощему студенту, — эта песенка очаровательна.

И они без всякого смущения поцеловались долгим, вызывающим поцелуем.

— Вы целуетесь? — удивилась другая девица.—Это пре­дательство, домнул Рациу, — обратилась она к Стэникэ.