Царство юбок. Трагедия королевы - Эмма Орци

еще раз попробовал вмешаться. Это было чудовищно, ужасно! Это было возмутительное, грубое убийство!

— Граф де Стэнвиль знает свои пистолеты! — внушительно сказал он. — Он сегодня утром сам разрядил один из них и…

— Милорду следовало подумать об этом раньше, — свирепо возразил Стэнвиль.

— Возражение было сделано не мною, граф, — безучастно произнес Эглинтон, — и, если вам угодно выбрать пистолет, я буду вполне удовлетворен.

Его серьезные глаза успели послать добрый, благодарный взгляд молодому де Мортемару. Сердце последнего усиленно билось: он готов был пожертвовать всем своим состоянием, чтобы только предотвратить страшную катастрофу.

— Если ты будешь вмешиваться не в свое дело, Мортемар, — сказал Гастон, угадывая его мысли, — то я опозорю тебя пред всем Версальским двором; а если ты боишься крови, так убирайся ко всем чертям.

На основании неизданных законов, которым были подчинены подобные дела чести, Мортемар не имел права вмешиваться. Он не знал, кто из этих двух враждующих мужчин был прав, кто виноват; он только угадывал, что одна неудача с отплытием «Монарха» не могла возбудить такую смертельную ненависть, и смутно чувствовал, что главной, тайной причиной была женщина.

Гастон без малейшего колебания взял левой рукой один из пистолетов: правая все еще мучительно болела, отчего в его глазах все более разгорались ярость и жажда мести.

Он сам возбуждал в себе ненависть. Деньги иногда этому способствуют: исчезнувшая надежда получить целое состояние убила в нем всякие человеческие инстинкты; кроме одного — жажды мести. Он был уверен в себе. Пистолеты, как сказал Мортемар, были его собственные, несколько часов тому назад он держал их в руках: по их весу он мог судить, который из них заряжен — и он чувствовал в душе полное удовлетворение.

Одно было противно ему — нанести удар умирающему человеку. Эглинтон с направленным на него дулом заряженного пистолета на один фут от груди мог считаться почти мертвым, да еще с пустым пистолетом в руках; но Гастона раздражало его хладнокровие; кровь, бившая ключом в его жилах, почти ослеплявшая его, возбуждала в нем желание видеть пред собою трепещущего врага, а не деревянную куклу, спокойную и бесстрастную даже пред лицом верной смерти.

Боль, испытываемая им, когда он заложил руку за борт одежды, была нестерпима, но она вносила странную радость в его возбуждение, когда он доставал из внутреннего кармана пачку бумаг. Несмотря на боль, он крепко сжал в руке эту пачку, повертел ее и разгладил на ней все складки.

Это были доказательства, написанные собственной рукой маркизы Эглинтон, что она принадлежала к шайке, намеревавшейся продать за деньги принца Стюарта: карта, указывавшая место, где скрывался принц, и собственноручное письмо маркизы, в котором она просила принца довериться подателю, тогда как этот «податель» должен был выдать молодого претендента английским властям.

То обстоятельство, что лорд Эглинтон помешал передаче «Монарху» этих бумаг, не могло спасти репутацию Лидии: все же будет известно, что она была заодно с Гастоном де Стэнвилем, маркизой Помпадур и королем.

Не мудрено, что Гастон, играя с этой связкой бумаг, орудием своей мести, забыл на время физическую боль.

Наконец-то он уловил легкую, едва заметную перемену в спокойном лице Эглинтона и легкое дрожание его руки, державшей пистолет. Равнодушие исчезло при виде этой пачки бумаг.

— Милый Мортемар, — весело сказал Гастон, не спуская в то же время взора со своего противника, — так как возможность быть убитым для меня такая же, как и для лорда Эглинтона, ввиду того, что, клянусь честью, мне неизвестно, какой из двух пистолетов заряжен, я прошу тебя взять этот пакет. Обещай мне в случае моей смерти передать его в собственные руки моей жены. Графиня де Стэнвиль будет знать, что делать с этими бумагами.

Мортемар взял у Гастона пакет и холодно сказал:

— Я сделаю так, как вы желаете.

— Ты обещаешь, что никто, кроме моей жены, графини Ирэны де Стэнвиль, не дотронется до этих бумаг? — торжественно проговорил Гастон.

— Даю вам честное слово, — ответил молодой человек.

Просьба была вполне естественна при подобных обстоятельствах, и Мортемару ничего не оставалось, как согласиться. Он не подозревал, что исполнением своего обещания навлечет публичный позор на невинную, благородную женщину ради утонченной мести обманувшегося в своих ожиданиях предателя.

Если Гастон ожидал от своего противника протеста, гнева, возбуждения, то ему пришлось горько разочароваться. Эглин-тону невозможно было вырвать у Гастона эти бумаги, также, как и невозможно было помешать Мортемару принять и исполнить этот, по-видимому, священный завет.

Эглинтон знал, что лишил целого состояния человека, для которого деньги и власть, зависящая от них, были — все; но, будучи сам честным человеком, он и представить себе не мог такую гнусную месть.

В то время, как Мортемар тщательно прятал пакет во внутренний карман камзола, Гастон не спускал с противника язвительного взгляда.

— Вы готовы, милорд? — спросил он, подчеркивая наглость своего тона.

— К вашим услугам, — спокойно ответил тот. — Мсье де Мортемар, вы дадите сигнал?

Оба противника стояли друг против друга; их разделял только стол меньше четырех футов шириной. Каждый держал пистолет в левой руке.

Мортемар очистил стол, отставил в сторону графин с вином, бокалы и чашу с пуншем. Окно все еще было отворено, и из внешнего мира, казавшегося троим участникам предстоявшей драмы чем-то бесконечно далеким, до их слуха долетел звон колоколов с соседней старой церкви.