Умри красиво - Irene

Сначала Наташа растеряно сидела посреди игровой комнаты, окруженная радостными маленькими обитателями интерната, и неуклюже пыталась поиграть с ними. Честно говоря, я сама никогда не визжала от восторга при виде детишек, но это был совершенно другой случай. Эти ребята улыбались, возились с игрушками, бегали по комнате, запрыгивали Наташе на шею, ни разу в жизни не слышав ни одного звука. Мы рыдаем о разбитом сердце, о том, что потеряли одного из семи миллиардов человек нашей планеты, и считаем, что на этом наша жизнь закончена. Но на самом деле, бывает, она даже еще не начиналась. Мы не умеем радоваться простым вещам. В то время как рядом с нами живут те, кто плакал бы от восторга, если бы хоть раз в жизни услышал музыку. И через пару дней, когда Наташа сама напекла дома кривых коржиков в шоколадной глазури, и мы отнесли их детям, я увидела в ее глазах то, чего раньше там не было. Восхищение. Радость. Кажется, в ту секунду я почувствовала и нечто другое — во мне самой будто что-то починилось, будто вернулась домой птица, сбежавшая из разоренного гнезда. Кто знает, может быть, это и было то самое потерявшееся чувство уважения к самой себе, доказательство того, что я — не такой уж плохой человек, раз способна понимать боль и страх других. С этих пор я не заставляла Наташу ходить в интернат — она сама стала пропадать там после уроков, вышивать платочки и лепить фигурки из пластилина вместе с детьми.

Я тем временем все чаще появлялась в главном корпусе, около кафедры философии. В этом семестре эстетики у нас не было, поэтому я не имела сомнительного удовольствия видеть Елену Владимировну на занятиях, а значит, мне приходилось прохаживаться возле ее кабинета, выжидая минутку, когда она выйдет на кафедру по делам. Правда, забраться в ее «осиное гнездо» пока никак не удавалось. Единственное — рассмотрела сумку, и, как и ожидалось, на ней не висело никаких поясков, которые могли бы оторваться и остаться на мосту. Да и по цвету найденная мной «улика» абсолютно не подходила.

Затем я попробовала опросить ребят из общаги насчет репутации нашей эстетички, но они, сально гогоча и многозначительно поигрывая бровями, только рассказали мне пару баек и пересказов с чужих слов о ее ненасытном темпераменте, на том дело и кончилось. Как я и ожидала, реальных свидетелей найти не удалось: те парни, кто действительно попадал в поле ее внимания, уже давно выпустились из универа, а другие, возможно, просто не хотели рассказывать об этом посторонним — может, боялись, или, типа Саши, просто стеснялись говорить о своем пикантном опыте. Впрочем, за сексуальные домогательства Елене Владимировне грозило максимум увольнение. А это, если она действительно убила двоих людей и покалечила третьего, слишком мягкая мера. Итак, оставалось только продолжать рыться в собственной памяти и выписывать в тетрадку любые воспоминания, связанные с цепочкой нападений.

Возобновившееся расследование так захватило меня, что я снова с трудом настраивалась на разговор о моих эмоциональных проблемах с Валентином Константиновичем. Вот и на этой встрече, как раз когда мы должны были разбирать, почему на определенном этапе Алиса стала для меня целым миром, он выжидательно смотрел мне в лицо, иногда поправляя сползавшие по тонкому носу очки. И в этот момент меня осенило.

— Кого вы узнали на моей фотографии?

Психотерапевт удивленно моргнул.

— Какое это имеет значение к нашему разговору?

— Некрасиво отвечать вопросом на вопрос, Валентин Константинович, — резко заметила я и слегка наклонилась вперед. — Вы узнали Елену Владимировну Жилину?

Уголки его губ слегка вздрогнули, брови взлетели вверх и тут же вернулись в прежнее положение, а пальцы слегка стиснули подлокотник кресла. Психотерапевт действительно умел брать себя в руки — меньше чем за секунду явный испуг и неприязнь спрятались за привычным доброжелательным выражением лица.

— Послушайте, Вика. Ко мне приходят разные люди, но все они заинтересованы в том, чтобы говорить о себе и своих проблемах — только так я могу помочь им. Вы же постоянно пытаетесь задавать странные вопросы и вообще, относитесь к нашим встречам несерьезно. Не секрет, что я работаю с вами, потому что меня попросил Кирилл Петрович, но даже уважение к нему имеет свои границы. Надеюсь, вы меня поняли.

— Ага, — кивнула я. — Так что вы о ней знаете? Вы консультировали ее?

— Еще один вопрос по этой теме, и я прерву консультацию.

— Вполне возможно, она натворила кое-что ужасное, — холодно заметила я. — Вы бы хотели стать соучастником?

Психотерапевт взялся за трубку телефона.

— Ну, скажите же хоть что-нибудь! — не выдержала я. — Она была вашей пациенткой?! Вы ведь говорили, что работали с ней! Что у нее было?! Она психически нездорова? Поэтому вы так удивились, увидев ее в роли преподавательницы университета?!

— Галочка, проводи, пожалуйста, Викторию. Кто там у нас следующий? Борисов? Хорошо, пусть заходит, сегодня закончу немного…

— Валентин Константинович! — зашипела я. — Если вы не хотите говорить мне, я приведу сюда следователя, скажите ему!

— Вика, до свидания.

В кабинете появилась секретарша.

— Капец! Она же опасна! — окончательно вскипела я. — Я знаю, что она натворила кучу бед! Расскажите мне о ней! Ну, пожалуйста!

Галочка мягко положила руку на мое плечо.

— Это врачебная тайна.

— Так значит, вы узнали именно ее, — я торжествующе улыбнулась. — И она действительно была вашей пациенткой.

Терапевт только покачал головой, отвернувшись к окну, а мне не оставалось ничего другого, кроме как выйти из кабинета.

Утро пятницы выдалось на удивление ярким — солнце жгло с таким усердием, будто на улице стоял не март, а июль как минимум, при этом ветер по-прежнему оставался холодным, а в тени под ногами хрустела тонкая корка льда.

Аудитория была залита солнечным светом. Острые желтые пики пронзали воздух и когда ребята, смеясь и толкаясь, попытались отодвинуть подальше от первой парты преподавательскую кафедру, было видно, как в свете кружатся миллиарды мелких пылинок. Я невольно улыбнулась — сегодняшний день, со всей его суматохой и веселостью, наконец напомнил мне те картины, которые когда-то рисовались в воображении при слове «университет». Но в одну секунду все очарование было разрушено. В аудитории появилась бледная и заплаканная Даша «Рябинушка».

Ее не было на занятиях два дня, и вот сегодня она тихо села на заднюю парту, как будто могла не привлекать внимание своим невообразимо траурным видом. Несколько приспешниц тут же окружили ее: стали теребить и расспрашивать. Нет, такой траур не мог вызвать сломанный ноготь. Мое сердце забилось с такой скоростью, что я едва не лишилась сознания. Неужели…