Жизнь. Кино - Виталий Мельников

— Теперь буду мужу говорить, — пояснила сибирячка, — что целовалась со Смоктуновским, — пусть этот бабник казнится!

Сибирячка верила в воспитательную силу искусства, но понимала ее по-своему. Любимчик народа Слава Любшин, конечно же, понимал, что, сыграв у нас Федора, он потеряет толику прежней славы, но не испугался и от роли не отказался. Честь ему и слава!

Снимали мы картину «Ксения, любимая жена Федора» в Армении, на строительстве атомной станции. На этот раз наш директор Витя Бородин передал нас под опеку уже армянской милиции.

— Вон видишь? — спрашивал меня усатый армянский майор. — Эта гора называется Арарат. Это — наша армянская гора. Наш Ной спасал на ней людей и зверей от потопа. А Ленин отдал нашу гору туркам!

Водители и милиционеры обычно работали посменно, и каждый по-своему пересказывал нам исторические события.

— Про потоп слышал? — начинал издалека новый водитель, но заканчивали они все одинаково: «А Ленин отдал нашу гору туркам!»

Этим армянские водители очень походили на новосибирских гидов. У поста здешнего ГАИ водители всегда останавливались и с гаишником здоровались «за ручку».

— Почему? — спросил я.

— Деньги дарим, — пояснил водитель.

— А если не дадите? — допытывался я.

— Что ты! — ужаснулся водитель. — Он же обидится!

На съемочной площадке всегда знали, когда прилетит Слава Любшин. В такие дни огромный лайнер проносился над нами, покачивая крыльями. Делали это летчики по Славиной просьбе — чтоб мы не беспокоились. Здесь была какая-то своя, не вполне законная, но симпатичная этика. Я жил в интуристской гостинице «Ани». Во время очередного землетрясения обои в номере треснули и из щели высунулся здоровенный, с кулак, микрофон. Пришел армянский гебешник с извинениями. Он просил не обижаться, потому что микрофон «обслуживает» не меня, а иностранцев, «а ты наш и можешь болтать что хочешь» — разрешил гебешник.

Работалось в Армении славно, и премьера потом прошла хорошо. На премьере вместе с нами кланялся и Вас-Вас Меркурьев. Он снялся-таки у нас в обещанной маленькой «рольке». Мещерякова сыграла, по-моему, замечательно. Картину всячески приветствовал Саша Володин и расхваливал за острохарактерную роль Славу Любшина. Он хорошо знал Славу по «Пяти вечерам» и удивлялся происшедшей метаморфозе.

Я обнаружил, что у меня, от «Мамы» и до «Ксении», постепенно складывается своего рода киногалерея женских портретов и судеб. Я решил при случае ее регулярно пополнять в будущем.

Кино большое — кино маленькое

Однажды меня пригласили в партком «Ленфильма». Парторгом на студии была в то время Ада Алексеевна Лубянцева. Она выполняла свои обязанности бодро-весело. Из всех видов партийной деятельности она предпочитала дальние и долгие выезды в глубинку для творческих встреч, показа ленфильмовских картин и почетного представительства. Лубянцева заявила мне, что пора подумать о вступлении в партию. Я снова ответил, что недостоин и что у меня не все в порядке с биографией.

— Ты этим не спекулируй, — нахмурилась Ада, — партия давно об этом забыла и простила, а вы все еще выпендриваетесь!

У Лубянцевой выходило, что партия великодушно простила ею же репрессированных людишек.

— И вообще, — продолжала Лубянцева, — ты про Резо Эсадзе помнишь?

Про Резо я помнил. Он недавно появился на «Ленфильме» и сразу привлек к себе внимание. Резо Эсадзе взялся за сценарий про любовь между грузинским юношей и еврейской девушкой. Они с детства жили рядом, в интернационально населенном дворе старого Тбилиси. У молодых возникла любовь, а между взрослыми выросла стена из предрассудков и предубеждений. Это был кавказский вариант Ромео и Джульетты. Автором сценария был молодой драматург Эдик Топпельберг, впоследствии ставший американским писателем Эдуардом Тополем. Тема межнациональных отношений показалась на студии опасной, а Резо был парень упрямый и по-грузински вспыльчивый. Поскольку Эсадзе был кандидатом в члены КПСС, кто-то решил нажать на него через партком. Его вызвала Ада и грозно спросила, по-прежнему ли Резо рассчитывает на вступление в партию?

— В какую там еще партию-чмопартию? — страшно закричал Эсадзе.

Работу на «Ленфильме» ему больше не предлагали. Он уехал в Грузию беспартийным и безработным.

— Так вот, ты все-таки немного подумай, — продолжила беседу со мной Лубянцева, — и вступай-ка ты...

Я открыл было рот, но Ада меня прервала.

— И не вздумай спрашивать, в какую-такую чмопартию?! — крикнула она в точности так же, как когда-то кричал Резо.

В первый же год перестройки парторг Лубянцева тихо отбыла «за бугор». Все-таки, неладно было в КПСС с подбором кадров! Ох, неладно!

Руководствуясь теорией марксизма, в партийные ряды вербовали представителей правящего «рабочего класса». Но кто у нас на студии рабочий класс, а кто нет, понять было невозможно. Швеи в костюмерной мастерской — рабочий класс или нет? А дольщик, который возит операторскую тележку? Решили, в конце концов, отнести к пролетариям тех, кто имеет дело с чем-нибудь железным и занимается физическим трудом. Поэтому партийная организация «Ленфильма» теперь изобиловала слесарями, плотниками, механиками и кочегарами. Все важные творческие вопросы на студии обсуждали и решали эти симпатичные, но не очень компетентные люди.

Более того, искусственно насаждалось взаимное недоверие, закреплялось идиотское противостояние. Представители творческих профессий фактически потеряли возможность высказать свое мнение или оспорить вздорное решение. Конечно, по логике вещей и для пользы дела следовало ни в коем случае не пренебрегать членством в партии, разъяснять, так сказать, изнутри творческие, не всем понятные проблемы, отстаивать интересы своих товарищей. Но я знал еще и то, что членство в партии повязывает человека «партийной дисциплиной», а для творческого человека это — начало конца. Так что тут действительно нужно было, по выражению Лубянцевой, «немного подумать».

Проблема разрешилась, а правильнее сказать, развалилась неожиданно. Оказывается, на «Ленфильме» создавали новое творческое объединение. Оно должно было делать фильмы для телевидения. ТВ предложило меня на пост руководителя, а руководитель объединения непременно должен быть партийным — таково железное правило. Но тонкость заключалась в том, что объединение это напрямую подчинялось только телевидению. Парторг Ада и сонм ленфильмовских редакторов не властны были распоряжаться делами нового объединения. Равно бессильными тут оказывались и руководители из Смольного. Объединение возникло на стыке двух ведомств. А у семи нянек, как известно, дитя без глазу. В этом случае партийная принадлежность к «Ленфильму» стала для меня деликатной условностью. Это меня вполне устраивало, а новое дело было заманчивым. Правда, я не знал еще, что такая свобода будет у меня лишь до поры до времени.