Царские забавы - Евгений Сухов

— Будешь батьку обманывать! Будешь батьку обманывать! — сурово наставлял отец.

На следующий день Анна в церковь не пошла, продержал Данила Колтовский в горнице дочь и два последующих дня, а окна, что выходили на улицу, повелел завесить сукном.

На четвертый день к окольничему явился юный князь Андрей Воротынский.

Поклонился молодец Даниле и попросил кротко:

— Данила Гаврилович, отпусти ты со мной свою дщерь. В церкви мы помолимся. Зла я с ней никакого не сделаю, а потом обратно до ворот отведу.

Колтовский слушал Андрея Воротынского, стоя на крыльце, не всякий раз приходится так разговаривать с Рюриковичами. Чаще всего князья меньших чинов на свой двор не допускали, а если случалось прибыть по делу, то полагалось привязывать коня к забору и, сняв шапку, с почтением переступать вельможий двор. А Воротынский стоял просто, как будто не было в его жилах царской крови, и сам он, подобно холопу, терпеливо дожидался соизволения строгого господина.

Хмыкнул Колтовский, но с крыльца сошел, не решаясь и дальше бесчестить юного князя. Видать, и вправду припекла его Анна, если башку перед худородными посмел обнажить.

— Шапку на уши натяни, — хмуро посоветовал окольничий, — а то голову простудишь.

Улыбнулся Андрей. Красивый, статный, в серебряном расписном охабне, он напоминал знатного гостя, случайно оказавшегося на дворе простолюдина.

— Проходи в горницу, князь, не каждый день к нам с хозяюшкой такие гости заявляются.

Андрей Воротынский был молодец видный. Всем удался — пошел в породу, напоминал отца: Михаил Иванович Воротынский тоже высоченный, макушкой косяки сбивает, и силушка в его руках водится, на спор телегу с каменьями в прошлый год на Кремлевский бугор приволок. Вот, видать, и отпрыск его из таковых. А сами Воротынские ближе многих к государю стоят, вот через этого губастого отрока можно и роду Колтовских из захолустных подняться. Не век же на навозе сидеть да кур считать.

— Спасибо, хозяин, — улыбнулся Андрей Воротынский, выпятив вперед свои телячьи губы, — только ты меня хлебосолом не корми. Отпустишь со мной Аннушку?

И сам Андрей Воротынский выглядел так же богато, как дарованные государем имения. Ежели спросить, сколько у него в рубахе золотых ниток вшито, так и сказать не сумеет, как неведомо ему, сколько десятин земли имеет батюшка.

— Ишь ты какой! — неожиданно обозлился окольничий. — Дочку звать пришел, а отца ее уважить не желаешь. Или все Воротынские таковы? Это вам не Дума, я могу и от порога поворотить!

Андрей походил на телка — огромный, большеголовый, видно, он умеет ластиться, а таких девки любят особенно шибко. Сложил губы в трубочку, словно молока просит, а вместо того из горла поперло:

— Напрасно ты, Данила Гаврилович, сердишься, я ведь к Анне всерьез. Может быть, зятя от ворот спровадить хочешь. Или Анну в добре не желаешь видеть?

— Какому отцу дочь в счастье видеть не хочется? Только таких женихов, как ты, за Анной целый рой вьется! Посмотри, какого пса завел, чтобы женихов спроваживать. Поди разберись, кто из вас дщери моей добра желает, а кто напаскудничать хочет? Оглянуться не успеешь, как невинности лишат!

— Анна не из таковых, — раздвинул губы в улыбке отрок, и Даниле стало понятно, что добиться заветного Андрею не помогла даже телячья нежность.

— На каждый замок имеется свой ключ, — хмыкнул окольничий. — Ладно, так и быть, проводи Анну в церковь, и чтобы за руки не держались!

— Как велишь, Данила Гаврилович.

— Вот и славненько, чтобы девицу привел до вечерней молитвы. А теперь ступай с глаз моих!

Глава 6

Следующий день был банный. Любил его старый Колтовский, а потому всегда собирался загодя, допекая челядь заботой о чистой сорочке и мохнатых вениках.

Этот день нравился ему еще и тем, что он был едва ли не единственным, когда семья собиралась вместе. Так было заведено еще в молодости, когда детишки только подрастали. Теперь, когда сыновья вымахали, обзавелись своими семьями и народилась дочь, старый Колтовский привычный порядок ломать не стал и зазывал сыновей вместе со снохами в баньку. Не отставала от братьев и любимица-дочь — большая охотница до банного жару!

Старую баньку пришлось сломать, а вместо нее выстроить новую, которая по вычурным наличникам, по высокому рундуку и шатровой крыше больше напоминала терем, чем парильню. Но это совсем не смущало старого Колтовского, который относился к чистому телу так же свято, как поп к Светлой седмице. Не пожалел окольничий на устройство баньки и сосновых стволов — длинных, как мачты, стругов и толстенных.

Вот и разродились они свежеструганой банькой, дух от которой шел такой же ядреный и чистый, как от церквушки, обкуренной ладаном, грех было пройти мимо, чтобы не обласкать теплой водичкой опоганенное тело.

Очередного мытья Данила Гаврилович дожидался с особым нетерпением, а потому уже с утра торопил челядь, чтобы просушили сухим теплом половицы, обкурили баню благовониями, а еще чтобы укрепили в предбанничке иконку — на тот случай, если под лавкой будут сидеть бесы. А когда камень раскалился и стал напоминать о себе тихим потрескиванием, старый Данила счастливо потер руки и крикнул жене:

— Зови сыновей и дщерь, мылиться пойдем! — и первый ступил в обжаренную сухим воздухом баньку.

Старый Колтовский разнагишался, посидел в теплом предбаннике, а потом, не зная срама, вышел во двор на прохладный ветер.

— Где же вас черти носят?! Долго ли еще мне дожидаться?!

— Идем, батюшка! Спешим! — раздался голос престарелой женушки, а вслед за тем на крыльце показались старшие сыновья со своими женами.

— Анну покличьте, нечего ей в девичьей комнате отсиживаться, — напоследок велел Колтовский и плотно прикрыл за собой дверь, опасаясь выстудить тепло.

Заявились сыновья с женами. Они походили один на другого — были такими же скуластыми и большеротыми, как сам отец; от матушки отроки унаследовали огромное рыхлое тело, чем напоминали стоведерные бочки, в которых государь выставляет на базарах пиво в день церковных праздников; и снохи, уподобившись мужьям, несли на своих коротеньких ножках такое толстое брюхо, как будто собирались родить целый выводок. В сравнении с ними Анна казалась ромашкой с тоненьким стебельком, выросшей среди задиристых бутонов репейника.

Данила Гаврилович лежал на самом верху, задрав распаренный зад к потолку. Жар забиякой покусывал раскрасневшиеся ягодицы. Колтовский временами плескал на каменную кладку ковш студеной воды, чтобы вытащить из печи огненное жало.

Если кто и способен был еще выдержать банное пекло, так это хрупкая Анна, которая от жара становилась почти прозрачной, она, не уступая батюшке в упрямстве, никогда не покидала раскаленный полок; сыновья уходили в предбанничек после третьего пролитого ковша и долго не могли отдышаться, услаждая утробу прохладным пивом.

Сейчас появление дочери Данила Гаврилович ожидал с особым нетерпением, и когда она предстала в дверном проеме, старик крякнул от неожиданности. Никогда Данила не смотрел на ее тело с тем интересом, с каким разглядывал нынче. Вдруг неожиданно для себя он отметил, что дочь приобрела формы, которыми должна быть славна девица: ни худа, ни толста, в грудях опрятна, а в бедрах такова, что любого мужа упрячет.

— Ну чего на дочь-то вылупился, старый! — прикрикнула со своего места старуха-мать. — Прямо пакостником бесстыжим смотришь! А ты, девка, полезай на лавку, нечего выставляться. Не ровен час, черт-банник может испортить. Да еще у твоего батьки глаз дурной!

— Ты чего, старая! — вскочил Колтовский, будто голым задом присел на раскаленный гвоздь. — Неужто ты думаешь, что я своей дочери зла желаю! Щипки на ней смотрю, что ухажеры оставили. Вон на ляжке синячище здоровенный! Видать, кто-то из молодцев пятерней ухватил… Ты, девка, не балуй. Свою честь до венца донеси, а иначе прокляну! Не будь бестолковой и своей красой как надо распорядись. А теперь поддай из ковшика пару да полезай ко мне наверх, веничком по плечам постучишь.

Глава 7

Князь Михаил Воротынский зачал старшего сына в самый разгар царской немилости: когда дворец наполнился худородными; когда вместо чинного сидения в Думе государь предпочитал бесовские пляски и когда Иван Васильевич, по наущению низших чинов, норовил выставить князей за шиворот со двора, а то и вовсе запирал в родительских имениях.

Вот тогда, возможно от большой тоски по прежней чинной службе, народилось третье чадо Михаила Ивановича — Андрей. Первенец Гавриил и дщерь Лада померли много лет назад, оставив навсегда в душе стареющего князя печаль, и Михаил Воротынский окружил наследника такой заботой, какой не бывает даже у птиц, стерегущих первый помет.