Пружина для мышеловки - Александра Маринина

Читал дядя Жора быстро, все-таки он был профессионалом, заместителем главного редактора журнала, и привык в короткие сроки справляться с большими объемами текста. Майя добросовестно отсчитала тридцать страниц из той папки, что была у нее в руках, и когда дошла до тридцатой, то подумала, что дядя Жора уже должен быть прочесть столько, сколько наметил, даже больше. Но он продолжал читать, не отрываясь.

– Дядя Жора, нам ехать не пора? – осторожно подала голос Майя.

– Успеем, – буркнул он, не отрываясь от страниц.

Она пожала плечами и вернулась к своему занятию.

Часа через два Георгий Степанович сложил в папку последний лист и аккуратно завязал шелковые ленточки.

– Ну все? – Майя с облегчением отложила в сторону рукопись, которая показалась ей невероятно скучной. – Можем ехать?

Дядя Жора, однако, не торопился вставать с дивана. Он пристально смотрел на племянницу.

– Ты это читала? – негромко спросил он.

– Нет. А что? Что это? Разве не рукопись Лены?

– Рукопись, – медленно повторил он. – Лены. Да, наверное. Это история о том, как девушка наблюдает за своим братом, поведение которого кажется ей странным, и сначала понимает, что он психически больной, а потом – что он маньяк, убивающий людей. Не читала?

– Нет, – удивленно протянула Майя. – Я до этой папки еще не дошла.

– И раньше не читала?

– Да нет же. Я вообще все это читаю в первый раз. Лена никогда не показывала мне то, что она пишет.

– Понятно, понятно, – пробормотал он, думая о чем-то своем.

– Ну мы едем или нет? – нетерпеливо спросила девушка. – Скоро магазины закроются, а нам еще продукты надо купить, на даче есть нечего.

– Едем, – дядя Жора решительно поднялся. Майю удивило, что папку он взял, а не оставил на диване. – Едем, Майка. Купим продукты, а на даче поговорим.

– О чем? – испугалась она. – Что-то случилось?

– Ничего. Но поговорить надо.

Сердце ее радостно зашлось. Значит, дяде Жоре понравилось то, что написала ее подруга! Она ни минуты не сомневалась, что он предложит это опубликовать. Может быть, там потребуется редакционная работа, да, наверняка потребуется, и немалая, и может быть, он захочет, чтобы эту работу проделала сама Майя, и написала предисловие или даже – бери выше! – авторскую статью, и он поставит это в свой журнал. Журнал «Эпоха», шутка ли! Любимейший журнал советской интеллигенции, на которой подписаться можно только по блату или если ты приближен «к сферам». Его передают из рук в руки, как «Новый мир» или «Иностранную литературу», на него записываются в очередь в библиотеках. Опубликоваться в «Эпохе» – это дорогого стоит, пусть и всего лишь с предисловием, но зато в твоей библиографии будет стоять название знаменитого журнала.

Да, речь шла именно о публикации. Но совсем не о той, о которой думала Майя Истомина.

– Это нужно переделать от начала до конца, – строго говорил Георгий Степанович, когда они, приехав на дачу и выгрузив сумки с продуктами, уселись на веранде пить чай с вареньем. – Даже не переделать, а написать заново. Это все очень плохо. Но там есть зерно, на которое все клюнут.

– Какое зерно?

– Переживания человека, который понимает, что его близкий – страшный убийца, и непонятно, что с этим делать. Там есть вся гамма этих переживаний и эмоций. Сначала простое любопытство, потому что брат веред себя странно, неадекватно, и хочется понять, что за этим стоит. Потом жалость, когда приходит понимание, что он – душевнобольной. Сочувствие. Стремление помочь. Потом ужас, когда сестра узнает, что брат убивает детей и насилует их. Она не знает, что ей делать, то ли донести на него, то ли делать вид, что ей ничего не известно. Она взвешивает, что ей дороже, жизнь чужого ребенка, которого он обязательно убьет, если останется на свободе, или жизнь родного брата, такого любимого, рядом с которым она выросла. Она мучается, взвешивает все «за» и «против»…

Он внезапно замолчал.

– Ну? – напряженно спросила Майя, которую захватила рассказанная дядей Жорой история. – И что она решила?

– Неизвестно. Вещь не закончена. Нужно все переписать от начала до конца, выстроить композиционно, обдумать стилистику и приделать к этому идеологически выверенный финал.

– Если идеологически выверенный, то сестра, по идее, должна донести на брата в милицию, – задумчиво сказала она. – Но это тоже как-то… Не знаю. Сейчас не те времена, чтобы восхищаться Павликом Морозовым.

– Это верно, – усмехнулся Георгий Степанович. – Но оставлять его на свободе, чтобы он продолжал убивать детей, тоже нельзя. Это не по-советски. Надо, чтобы он умер. Сам по себе. Под машину попал, например, или утонул, или заболел чем-нибудь неизлечимым. Тогда все будет правильно. Зло наказано, а сестре не придется быть доносчицей. И волки, как говорится, сыты, и овцы целы. Ну как, возьмешься?

– Конечно. А какие сроки? – деловито спросила Майя.

– Сроки? – он удивленно приподнял брови над толстой оправой модных очков.

– Я имею в виду, в какой номер ты это планируешь поставить?

– Ты что, решила, что я это буду публиковать у себя в «Эпохе»? – изумился Георгий Степанович. – Да ты с ума сошла! Меня в тот же день с работы уволят и из партии выгонят.

Теперь пришел черед удивляться ей.

– Почему? Что тут такого крамольного?

– Ну как же ты не понимаешь? Ведь все знают, что ты – моя племянница, я тебя устраивал на работу. У тебя пока нет никакого имени как у писателя, а я тебя сразу – раз! – и в дамки. Это называется протекционизмом. За это по головке не погладят. У нас маститые автора годами в очереди стоят, чтобы опубликоваться, и если я сейчас поставлю тебя в номер с первым опусом, не потому, что это гениально, а только лишь потому, что ты – моя родственница, меня просто не поймут. Ты хочешь меня поссорить со всей литературной общественностью?

– Погоди, дядя Жора, – Майя потрясла головой, – при чем тут я? Речь же не обо мне…

– А о ком, по-твоему, речь? Именно о тебе. Ты должна это, – он стукнул ладонью по лежащей перед ним на столе папке, – переделать, переписать и опубликовать под своим именем. Ты что, не поняла?

– Нет, – она окончательно растерялась. – Почему под моим именем? Почему нельзя это опубликовать под именем Лены? Да, я проделаю большую работу по редактированию, это можно указать в предисловии…

– Дурочка, – он мягко улыбнулся. – Ты ничего не понимаешь. Это будет твой прорыв в литературу. Ты очень способная девочка, ты замечательно пишешь, ты – прирожденный литератор, у тебя прекрасный слог, у тебя есть свой собственный стиль, но то, что ты пишешь, никому не интересно и не может быть интересно.

У Майи на глазах выступили слезы.

– Почему?

– Да потому, что человек в твоем возрасте не может быть интересен тем, кто читает мой журнал. Ты еще так мало видела, так мало пережила, так мало знаешь о жизни, что тебе просто нечего сказать читателям, которым за сорок. А мой журнал читают те, кому за сорок, люди серьезные и много чего повидавшие. Ты, Маечка, философ, мыслекопатель, но чтобы грамотно подать свои мысли, нужен хороший сюжет, а сюжеты ты придумывать не умеешь. У тебя бедная фантазия. А у твоей подруги она богатая. Она сумела придумать историю, более того, она сумела влезть в шкуру своей героини, стать ею, жить ее жизнью, думать ее головой, чувствовать ее сердцем. Понимаешь? Тебе этого не дано. Потом, когда ты станешь известной и всеми любимой, тебе простят все, и отсутствие фантазии, и бедность сюжетных линий, тебя полюбят за твой стиль и твои мысли. Но чтобы это произошло, нужно сначала стать известной и любимой, нужно заставить читателя прочесть то, что ты напишешь, и запомнить твое имя. Более того, нужно, чтобы он запомнил, как читал твой роман, не отрываясь, ночь напролет, потому что ему было интересно, потому что роман его захватил. И ты сможешь сделать это, если возьмешь рукопись своей подруги и переделаешь ее. А я, со своей стороны, постараюсь сунуть роман в какой-нибудь приличный периферийный журнал, где никто не будет бухтеть, что ты – моя племянница. Я организую хорошую прессу, критиков, о тебе заговорят. Все получится, Майка, все получится, если будешь меня слушаться.

– Но ведь это… воровство, – пробормотала она.

– Почему воровство? Вовсе нет. Ты идешь по лесу, видишь валяющийся на земле сучок и понимаешь, что он как раз такого размера и формы, какой тебе нужен, чтобы вырезать деревянную фигурку, которую ты уже давно задумала. Либо ты берешь сучок, приносишь домой и создаешь шедевр, либо не берешь, и тогда он продолжает валяться на земле, никому не нужный и никем не видимый. Разве это воровство, если ты возьмешь сучок и сделаешь прекрасную статуэтку, которой будут любоваться люди?

– Сучок никто не делал, в него никто не вкладывал свой труд, – упрямо возразила Майя.

– Хорошо, – покладисто согласился Георгий Степанович, – пуст будет не сучок. Пусть будет деревянная фигурка, корявая, неуклюжая, плохо сделанная, которую кто-то выбросил на помойку за ненадобностью. Ты видишь ее и понимаешь, как ее можно довести до ума, чтобы получилось произведений искусства. Разве это воровство?