«На полпути в ад» - Джон Коллиер

С этими словами он прикрыл дверь за посетителем, и тот удалился, упрямо и угрюмо покачивая головой. А хозяин кабинета сел за свой стол и сложил кончики пальцев, как это всегда делают психиатры при оценке стоимости нового пациента.

Его подсчеты прервала секретарша, чья голова показалась в дверях.

— К вам мисс Мимлинг, — оповестила она. — Ей назначено на два тридцать.

— Пусть войдет, — разрешил психиатр и поднялся навстречу новоприбывшей молодой женщине, похожей на встрепанную мышь, которой на голову выплеснули ведро перекиси водорода. Она была в чрезвычайном волнении.

— Ой, доктор, — сказала она, — ну я просто не могла вам не позвонить, потому что, когда ваша фамилия оказалась в телефонной книге, я, конечно, сразу поняла, что это вы. Я видела вашу фамилию на дверной табличке! Во сне видела, доктор! Во сне!

— Давайте-ка мы это спокойненько обсудим, — предложил целитель душ, пытаясь усадить ее в глубокое кресло. Однако ей там не сиделось, и она примостилась на краешке стола.

— Не знаю, вы, наверное, считаете, что сны вообще-то пустяки, — заговорила она. — Но это был такой, ну, необыкновенный сон.

Мне приснилось, что я подхожу к вашей двери и вижу табличку с вашей фамилией, такую самую, как и взаправду. Я потом полезла в телефонную книгу, а там оказалась ваша фамилия, такая самая, как во сне. Тут я и решила, что мне непременно надо с вами повидаться. Вот, а мне снилось дальше, что я зашла к вам в кабинет и сижу на столе, в точности как сейчас, и вам что-то говорю, и вдруг — я, конечно, знала, что это всего только сон — я ощутила такое чувство… ну вот даже стесняюсь вам сказать. Мне показалось, будто вы мой отец, мой старший брат и один мой знакомый, его звали Герман Майерс, и все они — это будто бы вы. Я не знаю, как я могла такое почувствовать, даже во сне, я ведь помолвлена и люблю своего жениха до потери сознания, а я думала, что до потери подсознания тоже. Ой, какая я гадкая!

— Милая барышня, — проворковал психиатр, — это всего-то навсего явление эмоционального переключения, которое может случиться с каждым и, как правило, с каждым случается.

— Но я не просто переключилась, — сказала она, — я пересела к вам на колени, вот так, и потом вот так обняла вас за шею.

— Ну, ну, — ласково остерег ее психиатр, — по-моему, вы воспроизводите свой сон под влиянием невротического импульса.

— А я всегда все воспроизвожу, — сказала она. — Поэтому меня зовут на любую вечеринку и называют душой общества. Но, доктор, потом я случайно обернулась к окну, вот так, и… Ай! Это он! Это был он!

Это был Чарли! Как он на нас страшно поглядел на лету!

МЭРИ

В те дни — надеюсь, и в наши тоже — среди холмов и долов Норт-Гемпшира процветала деревенька под названием Уфферлей. При каждом домике там был сад, а в каждом саду — по огромной яблоне. И вот, когда их ветви склонились под тяжестью красных яблок, а свежевыкопанный картофель сиял между гороховой грядкой и капустным участком, в деревню пришел некий молодой человек, до тех пор в нее не заглядывавший.

Он остановился на дорожке точнехонько у калитки миссис Хеджес и заглянул в садик. Рози — она как раз собирала горох — услышала его робкое покашливание, обернулась и перегнулась через плетень осведомиться, что ему нужно.

— Мне бы узнать, — произнес молодой человек, — не сдает ли кто в вашей деревне комнату.

Он посмотрел на Рози, чьи щечки были краснее самого красного яблока, а волосы неописуемо золотистого цвета, и добавил: — Может, у вас сдается?

Рози наградила его ответным взглядом. На нем была синяя фуфайка, какие носят матросы, но он совсем не походил на матроса. Лицо у него было загорелое, простое и милое, а волосы черные. Вид у него был неухоженный и застенчивый, но что-то в его облике решительно говорило о том, что он не заурядный бродяга.

— Пойду спрошу, — сказала Рози. С этими словами она побежала за матушкой, и миссис Хеджес вышла лично порасспросить молодого человека.

— Мне надобно с неделю пожить в ваших местах, — объяснил он, — но не хотелось бы останавливаться в городе Андовере.

— Кровать-то найдется, — сказала миссис Хеджес, — и коли вы не против питаться с нами за одним столом…

— Что вы, мэм, — возразил он, — конечно нет. Лучше не придумаешь.

Тут же и договорились. Рози собрала лишнюю горсть гороха, и через час он уже сел с ними ужинать. Он сообщил, что звать его Фред Бейкер, но больше ничего не сказал, потому что от вежливости слова у него застревали в горле, так что миссис Хеджес в конце концов напрямую спросила, чем он зарабатывает на жизнь.

— Как же, мэм, — ответил он, глядя ей в глаза, — с малолетства занимаюсь то тем, то другим, но запала мне одна старая присказка про то, как преуспеть в жизни, — "Корми или смеши". Вот этим самым, мэм, я и занимаюсь. Я разъезжаю со свиньей. Миссис Хеджес призналась, что сроду о таком не слыхивала.

— Вы меня удивляете, — сказал он. — Вот ведь в Лондоне, мне рассказывали, они на подмостках состояния зарабатывают. Составляют слова разные, считают, складывают, отвечают на вопросы, да все что угодно. Но погодите, — улыбнулся он, — вот увидят они мою Мэри…

— Так зовут вашу свинью? — спросила Рози.

— Ну, — застенчиво произнес Фред, — так я ее называю вроде как с глазу на глаз. А на публику у нее имя Золя. На французский манер, как мне думается. Есть в этом имени изюминка, извиняюсь за выражение. Но в фургоне я зову ее Мэри.

— Так вы в фургоне живете? — воскликнула Рози, которой сразу пришел на ум кукольный домик.

— В фургоне, — ответил он. — У нее своя койка, у меня — своя.

— Нет, мне такое не по душе, — заявила миссис Хеджес. — Да еще чтоб со свиньей… Нет и нет.

— Она у меня чистенькая, — возразил он, — как новорожденная крошка. А уж время с ней проводить — все одно как с человеком. Но все равно, походная жизнь не совсем по ней, сами понимаете. Как там в поговорке — по горам, по долам. Между нами, я не успокоюсь, пока не пристрою ее в какой-нибудь роскошный лондонский театр. Вот посмотрите на нас в Уэст-Энде — то-то будет зрелище!

— А по мне, так лучше фургона ничего нет, — заметила Рози, у которой вдруг нашлось много чего сказать.

— Он у меня красивый, — согласился Фред. — Занавесочки, сами понимаете. Цветы в горшочках. Печурка. Я уж как-то и пообвык. Даже не представляю, как и жить буду в одной из этих громадных гостиниц. Однако Мэри о своей карьере позаботиться надо. Я ее дарованиям мешать не могу, так-то.

— Она большая? — спросила Рози.

— Не в размерах дело, — ответил он, — она не крупней Шерли Темпл [39]. Но зато каковы мозги и характер! Умна, как целый воз мартышек. Вам она понравится, да, верно, и вы ей тоже. Да, пожалуй, понравитесь. Мне порой сдается, что я для нее простоват, — с дамами мне не больно доводилось иметь дело.

— Так я вам и поверила, — игриво возразила миссис Хеджес, как того требовал этикет.

— Честное слово, мэм, — сказал он. — Все время, понимаете, в разъездах, с самых пеленок. Корзинки-веники, миски-горшки, да еще акробатический номер, да еще Мэри. Двух дней на одном месте не провел, где уж тут выкроить время для знакомств.

— Ну, здесь-то вы проведете целую неделю, — промолвила Рози без всякой задней мысли, и ее красные щечки разом вспыхнули в сто раз краше, ибо миссис Хеджес, наградив дочь бдительным взглядом, дала ей понять, что эту реплику можно истолковать превратно.

Фред, однако, ничего не заметил.

— Да, — согласился он, — я здесь неделю пробуду. А почему? А потому, что на рыночной площади в Андовере Мэри загнала себе в копытце гвоздь. Закончила номер — и свалилась. Сейчас она, бедняжечка, в ветеринарной лечебнице.

— Ох, бедненькая! — воскликнула Рози.

— Я было перепугался, что ее покалечило, — заметил Фред. — Но с ней, похоже, все обойдется.

Я воспользовался случаем — сдал фургон, чтобы подлатали, так что скоро мы снова отправимся в путь. Завтра схожу ее проведаю. Может, удастся набрать ежевики — снести ей, так сказать, побаловаться.

— Можжевеловая низина, — вставила Рози. — Вот где ежевика крупная да сочная.

— Ага! Знать бы только, как туда добраться… — забросил удочку Фред.

— Может, поутру, если время найдется, она вас — проводит, — сказала миссис Хеджес, начавшая проникаться к молодому человеку самыми теплыми чувствами.

Утром у Рози нашлось-таки время, она отвела Фреда в низину и помогла собирать ягоду. Вернувшись к вечеру из Андовера, Фред доложил, что Мэри славно попировала и, умей она говорить, велела бы передать за ягоды особое спасибо, в чем он нимало не сомневается. Ничто так не трогает, как благодарность бессловесной твари, и Рози посчитала своим святым долгом каждое утро ходить с Фредом по ягоды для больной свинки.

Во время этих походов Фред поведал ей очень много о Мэри, кое-что о фургоне и чуть-чуть о себе. Она поняла, что кое в чем он малый смелый и ловкий, а в другом, напротив, робкий и невероятный простак. Это, решила она, говорит о добром сердце. Неделя промелькнула во мгновение ока, и вот уже в последний раз они вместе возвращались из Можжевеловой низины. Фред заявил, что никогда не забудет Уфферлей и как он славно пожил в деревне.