Зарождение добровольческой армии - Сергей Волков

На Таганрогском направлении бои продолжались. Добровольческие части таяли с каждым днем от боевых потерь, болезней, обмораживания и утечки более слабых, потерявших душевное равновесие в обстановке, казавшейся безвыходной.

Войска Сиверса овладели постепенно Морской, Синявской, Хопрами, и к 9 февраля отряд Черепова [189], сильно потрепанный — в особенности большие потери понес Корниловский полк, — под напором противника подходил уже к Ростову, обстреливаемый и с тыла… казаками Гниловской станицы, вторично бросившими обойденный правый фланг Неженцева. На Темернике — предместье Ростова — рабочие подняли восстание и начали обстреливать вокзал.

В этот день Корнилов отдал приказ отходить за Дон, в станицу Ольгинскую. Вопрос о дальнейшем направлении не был еще решен окончательно: на Кубань или в донские зимовники.

Хмурые, подавленные, собрались в вестибюле Парамоновского дома чины армейского штаба, вооруженные винтовками и карабинами, построились в колонну и в предшествии Корнилова двинулись пешком по пустым, словно вымершим, улицам на соединение с главными силами.

Мерцали огни брошенного негостеприимного города. Слышались одиночные выстрелы. Мы шли молча, каждый замкнувшись в свои тяжелые думы. Куда мы идем, что ждет нас впереди?

Корнилов как будто предвидел ожидавшую его участь. В письме, посланном друзьям накануне похода, он говорил с тревожным беспокойством о своей семье, оставленной без средств, на произвол судьбы среди чужих людей, и о том, что больше, вероятно, встретиться не придется…

Сохранились строки, написанные к близким рукой другого вождя, генерала Алексеева, которые как будто служили ответом на мучивший многих тревожный вопрос:

«…Мы уходим в степи. Можем вернуться, только если будет милость Божья. Но нужно зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы…»

А. Богаевский

ВОСПОМИНАНИЯ (продолжение)

В Новочеркасске

На другой день мы были уже в Новочеркасске. Повидав семью, которая уже не чаяла видеть меня в живых, я в тот же день представился атаману.

Алексея Максимовича Каледина до этого я знал очень мало, хотя и слышал много о нем как о блестящем кавалерийском начальнике во время Великой войны, вообще не богатой талантливыми кавалерийскими генералами. B армии много говорили о его 12–й Кавалерийской дивизии, ее блестящих действиях на фронте. Генерала Каледина мне пришлось видеть единственный раз уже командиром 12–го армейского корпуса в 1916 году в районе м. Черновицы, где я был вместе с походным атаманом Великим Князем Борисом Владимировичем, который был шефом Азовского пехотного полка, входившего в состав 12–го корпуса. Во время представления Великому Князю полка я увидел на его правом фланге сумрачную фигуру, среднего роста, довольно полного генерала с двумя орденами Святого Георгия и надвинутой на лоб фуражкой, как‑то нескладно сидевшей на его голове. Это и был A. M. Каледин. Кроме официальных приветствий, ни Великий Князь, ни командир корпуса, кажется, не обменялись тогда ни одним словом.

Генерал Каледин, несмотря на свое спокойствие, не в силах был долго выносить новые порядки, внесенные в русскую армию революцией. Уже в начале мая 1917 года он ушел в отставку и приехал на Дон, где вскоре, почти единогласно, был выбран войсковым кругом Донским атаманом. Я не буду касаться здесь его деятельности как войскового атамана. Я был свидетелем ее, да и то не близким, только один месяц — январь 1918 года. Но это была уже агония атаманской власти на Дону. О работе Каледина как атамана расскажут ближайшие ее свидетели, которых было много в числе его сотрудников.

Алексей Максимович принял меня приветливо, со своим обычным сумрачным, без улыбки, видом. Он произвел на меня впечатление бесконечно уставшего, угнетенного духом человека. Грустные глаза редко взглядывали на собеседника. Тихим голосом, медленными, отрывочными фразами он рассказал мне об общей обстановке в России и на Дону и в конце предложил мне принять должность командующего войсками Ростовского района. Ни минуты не колеблясь, я согласился. Атаман приказал мне через день выехать к месту службы в Ростов.

Попрощавшись с ним, я спустился вниз к брату Митрофану Петровичу, который занимал нижний этаж атаманского дворца.

В последний раз я видел брата в октябре 1916 года в Каменской станице, где он был директором гимназии. Человек высокого образования, глубокий патриот, большой знаток истории Дона, много поработавший над ее изучением, прекрасный семьянин и отличный педагог, он быстро продвигался по учебной карьере и, несмотря на свою молодость, уже занимал высокое место директора гимназии — предел мечтаний огромного большинства педагогов. Революция открыла в нем талант замечательного политического оратора, создала ему массу восторженных поклонников, но и немало злобных врагов. Однако как те, так и другие одинаково признавали его нравственную чистоту, неподкупность и прямоту. К глубокому сожалению, мне никогда не пришлось слышать его как оратора перед многолюдным собранием. Но слышавшие его с восторгом отзывались о его удивительной способности владеть вниманием толпы, подчинять ее дисциплине, прекращать одним мановением руки всякую попытку к беспорядку.

Глубокий знаток истории и казачьей психологии, в живых образах воскрешая в своей речи славную седую старину, строго логическим построением ее, искренностью и твердым убеждением в правоте того, о чем говорил, покойный брат умел поддерживать внимание к своей речи иногда в течение нескольких часов и заставлял слушателей одинаково думать и соглашаться с собой.

«Баян земли Донской», как его называли почитатели, был искренним, верным помощником Алексею Максимовичу, горячо его любившим. Видимо, и атаман платил ему тем же чувством. Мне только два раза, и то очень краткое время, пришлось видеть их вместе. Несмотря на разницу лет, профессий и недавнего, перед революцией, общественного положения, они удивительно дополняли друг друга: насколько A. M. Каледин был спокоен, молчалив и сумрачен — настолько брат был живым, полным энергии и подвижности человеком. В их взаимных отношениях не было видно ни тени начальственного покровительства и угодливости подчиненного, но вместе с тем и никакого амикошонства и слащавой нежности. Это не были суровый и требовательный начальник и беспрекословно исполнительный чиновник, скорее — давно ставшие друзьями отец и сын. Алексей Максимович не стеснялся иногда говорить с братом в довольно резком тоне, если был чем‑нибудь недоволен; брат подчас отвечал ему почти в таком же тоне, обезоруживая его своей искренностью и правдивостью доводов; но никогда ни тот, ни другой не подрывали авторитета и достоинства друг друга. Они нередко спорили между собой с глазу на глаз или в присутствии близких людей, но при посторонних Митрофан Петрович был всегда тактичный и строгий исполнитель приказаний атамана.