Том 7. Гидеон Плениш. Статьи - Синклер Льюис

— Верно! — сказал полковник Мардук с искренней убежденностью.

— Я думала, что все будет совсем по-другому — он, знаете, идеалист, ученый и все такое, и он так безумно был в меня влюблен, и — господи, мне до того надоело самой зарабатывать, а он был так влюблен и… Но ничего не вышло. Бедный, он старается, как может, но он такая рыба, и потом он хочет, чтобы я вместе с ним становилась на колени и молилась. Вы только представьте себе!

— Кто же это сокровище?

— Это мой непосредственный начальник — мистер Карлейль Веспер.

— Веспер? А, это служитель в ДДД, то есть, простите, я хотел сказать клерк. Да он же в миллион раз старше вас!

— То-то и есть.

— Да он еще и проповедник какой-то липовый, что ли?

— Не знаю я, кто он такой, только… О полковник!

Он поцеловал ее так беззастенчиво и так явно не считаясь с посетителями, переполнявшими зал, что никто не обратил внимания. И поцелуй полковника был отнюдь не рыбьим.

Он привез ее в помещение, которое ей показалось самыми роскошными покоями, а ему — самой отвратительной нью-йоркской пародией на роскошь; двухкомнатный номер, набитый секретерами из дерева пяти сортов, украшенными резьбой трех видов, кофейными столиками в виде барабанов и креслами, которые представляли комбинацию из кресла, радиоприемника, курительного прибора и этажерки для газет. В ванной было множество всякой косметики и висели нарядные женские ночные рубашки, а в кухне рядом с обыкновенным здоровым виски имелись изысканные французские и немецкие ликеры.

Молодая женщина расплакалась у полковника на груди, но то не были слезы отчаяния.

Когда он в третий раз встретился с Флод в баре Викунья, у него мелькнула мысль, не шпионит ли за ними сидящий у стойки человек с приплюснутым носом, но пожатие мягкой молодой руки заставило его забыть об этом. Мужа нет дома, сказала Флод, он ушел на какое — то дурацкое вечернее заседание… Полковник заранее позаботился о том, чтобы у Карлейля Веспера в этот вечер было какое-то дурацкое заседание.

Он хотел побывать у Флод дома, посмотреть, как она живет, в частности проверить ее гардероб на предмет пополнения.

Когда они вошли в убогую квартирку на шестом этаже без лифта, неподалеку от Восточной реки, сердце у него сжалось от сострадания. Здесь даже не пахло дешевой косметикой, как он ожидал, не стояло даже ни одной золоченой корзинки, перевязанной розовой лентой! Гостиная была заставлена старыми серыми книгами, а между двумя узкими закопченными окнами, выходившими во двор, помещался низенький аналой.

Он пробурчал:

— Ну и трущоба! Пойди сюда скорей, я тебе кое — что дам в виде возмещения.

Целуя Флод, он через ее плечо увидел, как в дверях спальни медленно и бесшумно возник человек, похожий на захолустного проповедника, худой, изжелта-бледный, с жидкими вислыми усами.

Это был Карлейль Веспер. Он держал в руках старомодную бритву, лезвие которой зловеще блестело даже при скудном вечернем освещении. Рот у него был открыт и губы дрожали.

Как-то в одном гарлемском притоне на глазах у полковника бритвой зарезали человека, но сейчас он с интересом отметил, что не чувствует страха. Неторопливым движением он повернул Флод так, что она оказалась позади него. И тут он рассмеялся.

Действуя уверенно, методично, но быстро, человек, стоявший за окном на пожарной лестнице, скользнул через подоконник, спрыгнул в комнату и схватил Веспера сзади. Это был тот самый, с приплюснутым носом, в котором полковник заподозрил сыщика.

Полковник дал Флод триста долларов, больше даже, чем требовалось на дорогу домой, в Стэнсбери Сентер (прадед Флод был основателем поселка, дед — бездельником, отец — пьяницей). Он помог ей уложить два ее чемодана.

Детектив между тем внушал Карлейлю Весперу, что ему необходимо усвоить одну истину: если он не будет держать язык за зубами, его убыот.

— Понятно? У-бьют! — весело повторил детектив и стал отгибать Весперу средний палец на левой руке до тех пор, пока Веспер не закричал:

— Не надо, ой, не надо! Я буду молчать. Поймите, я сам не хочу причинить ей больше зла, чем уже причинил.

Когда они уходили, он лежал на своей постели и рыдал.

Полковник сказал:

— Мозгляк несчастный! Кстати, приятель, как лучше всего убить человека?

— Понятия не имею. Я просто читал про это в детективных романах, так же как и вы. Люблю хороший детективный роман, хотя хороший ковбойский, пожалуй, даже лучше. И откуда у людей выдумка берется на все эти вещи?

Когда они уже сидели в задней комнате ближайшего салуна, полковник мягко начал:

— Ну-с, итак. Кто вас приставил ко мне и сколько вы хотите?

— Да что же, полковник, обманывать вас не стоит. Дорого я с вас не спрошу, две-три сотни хватит, потому что послала меня всего-навсего ваша дочка, миссис Хомуорд.

— О-о… Уинифрид… Добрая девочка… Фантазерка.

— Что верно, то верно. Но и язык же у нее! Можно чеком, полковник. Надеюсь, вы не аннулируете его задним числом.

— Пока не собираюсь.

— Ну то-то.

Оба деловых человека дружно захохотали.

Когда чей-то незнакомый голос по телефону сообщил доктору Пленишу, что мистер Карлейль Веспер вынужден прекратить свои служебные занятия и не будет ли доктор любезен распорядиться, чтобы его вещи переслали по следующему адресу, доктор Плениш был крайне недоволен.

В столе у Веспера доктор и Бон ни Попик нашли маленький томик «Imitatio Christi»[151] в кожаном переплете.

Добрый доктор укоризненно качал головой.

— Ну, подумайте только, у человека нет ни цента за душой, а он идет и тратит деньги на такой дорогостоящий хлам! При его-то жалованье! А самое главное, с его стороны очень неосмотрительно было жениться на этой рыжей Стэнсбери. Если б он у меня спросил, я бы ему отсоветовал. Я всегда готов был помочь ему — советом, конечно, — но, может быть, вы думаете, он это ценил? Вот теперь эти милые супруги будут колесить в свое удовольствие по всей стране и даже не подумают о том, в какое положение они меня поставили, бросив вдруг одного, когда у меня столько работы. Недаром я всегда говорил: скудость воображения, неблагодарность и вероломство — преступления даже более тяжкие, чем… чем…

— Баратрия, — подсказала Бонни.

— Что? — переспросил доктор Плениш.

Полковник пригласил дочь к себе в контору распить бутылочку.

— Я всегда говорила, что у тебя премиленькое гнездышко, — сказала она.

— С каких это пор контора называется «гнездышком»?

Она залилась серебристо-звонким смехом — во всяком случае, она предполагала, что смех у нее серебристо-звонкий, как писали газетные репортеры.

— В самом деле. Ах, какая я глупая!

— Что это ты сегодня точно миллионерша с Парк — авеню? Или разыгрываешь английскую леди? Наверно, шаталась где-нибудь с новым любовником — может, даже с собственным мужем?

— Милый папа, что означают все эти грубости, к чему ты клонишь?

— Какого черта ты меня вздумала ловить? Не проще ли было прямо прийти и спросить о моих делах, если они тебя интересуют? Я тебе гораздо больше могу рассказать, чем твой инспектор Скинк из агентства О Пук.

Взгляд у нее стал стеклянный и непроницаемый.

— Теперь деньги ему плачу я. Но что же все-таки у тебя на уме, доченька? Хочешь раздобыть компрометирующий материал, чтобы можно было наступить на меня и лезть выше, как ты всю жизнь делала с другими людьми, начиная с подруг по школе мисс Митч и кончая мужем? А то уж не подумываешь ли ты об отцеубийстве?

— Знаешь, папа, когда ты заводишь эти нелепые, мелодраматические разговоры, я с трудом заставляю себя помнить, что ты мне отец — как будто. Да, я старалась быть в курсе твоих похождений. Я должна охранять тебя от тебя самого, я должна знать все твои очередные проявления ребячества и каждый раз решать, доводить ли их до сведения тех людей, которым приходится иметь с тобой дело. Дорогой мой папа, если бы ты мог себе представить, сколько сил я вынуждена тратить на то, чтобы удержать при тебе твоих старых друзей, даже твоего доктора…

— Ты вынуждена?!.

— Если б ты знал, сколько раз мне приходилось выслушивать, что им надоели твои вечные попойки, твои сомнительные похождения, твои разговоры, разговоры, разговоры без конца об иностранных делах, в которых ты ничего не понимаешь…

— Мои разговоры?!.

— Но я спорила с ними, я их уговаривала, просила не забывать, что при всех твоих старческих причудах…

— Старческих?!.

— …у тебя все же благородное сердце и неплохая голова, по крайней мере для коммерческих дел. Это я-то наступаю на людей? Я стараюсь лезть выше? Господи, да мое самое большое желание в жизни — быть любящей женой и дочерью, сидеть дома и все приносить в жертву ради блага мужа и отца, и если я стала проявлять какой-то интерес к общественной деятельности, так только потому, что не могла спокойно смотреть, как вы, двое взрослых мужчин, строите из себя пьяных шутов. Я просто больше не в силах была сидеть дома и ничего не делать. И только своими непрестанными трудами и стараниями я уберегла вас обоих от тюрьмы или лечебницы для алкоголиков; что же касается тебя, то предупреждаю, что отныне я полностью беру на себя заботу о твоей политической карьере. Полностью!