Были и небыли. Книга 2. Господа офицеры - Борис Васильев

— Беги!..

Он спасся, хотя за ним гнались все турецкие парни. Сумел уберечься от их выстрелов, уйти от их коней и через три дня пробраться в горы. Неделю он блуждал там, кормясь у чабанов, пока его не свели с Меченым. Он неплохо отомстил за отца, и вот сегодня наконец-то турки рассчитались с ним.

— Уссур!..

Нет, они больше никогда не крикнут этого слова болгарам и никогда болгарин не станет на колени. Кирчо нес разведку, и не сегодня, так завтра последняя турецкая крепость обречена была пасть под ударами русских войск.

Кирчо уже не шел, а полз, разгребая руками снег. Он ясно понял, что ему не дойти до монастыря, но он должен был, обязан был пройти свою тропу и выйти на тропу Меченого. Только там Стойчо мог наткнуться на его тело и взять разведку, написанную Збигневом Отвиновским.

Ветер усиливался; голая, как череп, вершина перевала уже не проглядывалась за снежной завесой. Дышать стало совсем невмоготу, и Кирчо хрипел, с трудом втягивая воздух. А в груди клокотала и булькала кровь; он чувствовал, что задыхается, но должен был, обязан был проползти последние сотни шагов, чтобы выйти на привычную для Меченого тропу. Он сбросил с себя все, что мешало, — ремни, одежду, оружие, — оставшись в одной окровавленной, заколодевшей на морозе рубашке. И туманно подумал: хорошо, что рубашка в крови, — Меченый скорее заметит ее среди ослепительно белого, горного снега.

Он раньше почувствовал, чем увидел, что дополз до приметного, корявого дерева: отсюда начиналась тропа Меченого. А сознание уже мутилось, воздух с трудом, с хлюпаньем и свистом проникал в переполненные кровью легкие, но Кирчо ощутил облегчение. Больше не надо было ползти: он дошел туда, куда хотел дойти. Завтра утром Меченый найдет его тело и разведку Отвиновского, передаст ее русским, и никакая Волчья крепость не спасет османов от разгрома. Кирчо оперся спиной о ствол дерева и хрипло рассмеялся: и в последнем своем бою он все-таки победил. И закрыл глаза: он заслужил спокойную смерть.

А снег валил и валил и с неба, и с гор. Кирчо не чувствовал холода — он чувствовал другой холод, изнутри, вечный холод смерти, — но в ускользающем, уже уходящем сознании мелькнула вдруг ясная мысль: снег. Снег заметет его тело, и утром Меченый, не заметив, пройдет мимо.

Он не мог этого допустить. И, собрав все силы, хрипя и судорожно выкашливая густую кровь, встал, цепляясь за дерево. Вынул из шаровар пояс, зажал в левой руке бумагу, которую должен был доставить, захлестнул ее у запястья петлей и накрепко привязал к обледенелому суку. И сполз в снег, в кровь обдирая спину о шершавый древесный ствол.

Митко разбудил Гавриила затемно. За крохотным окном кельи бушевал ветер, стекла звенели от колючего сухого снега.

— Кирчо не пришел. Воевода приказал идти искать.

— Думаешь, турки взяли? — спросил Олексин, быстро одеваясь.

— Кроме турок, командир, есть еще и пропасти, — вздохнул Митко.

У Петкова были Меченый и бай Георгий. Все трое лишь молча кивнули капитану.

— Ешьте поплотнее и ступайте искать Кирчо, — распорядился Петков. — Если найдете, отправите Митко с разведкой, а сами пойдете в чету. Я с отцом Макарием и Георгием выеду в Княжевицкие колибы: туда к полудню должен прибыть подполковник Сосновский. В перестрелки не вступать.

Олексин никогда не видел воеводу таким суровым, но сразу понял, чего он опасается. Если разведка, которую нес Кирчо, попала к противнику, приходилось на ходу менять весь план похода, а времени уже не было.

— Кирчо скорее бы бросился в пропасть, — сказал Меченый.

— Найди, — отрезал Цеко Петков и протянул руку Олексину: — До встречи в чете, капитан.

Когда вышли, чуть посветлело, перестал идти снег, но ветер по-прежнему яростно рвался с гор, сек лицо, не давал дышать. Митко шел впереди, утаптывая дорогу, и Гавриил никак не мог понять, по каким ориентирам гайдук находит заметенную тропу. Еще вчера, узнав, что Збигнев Отвиновский умудрился вторично пробраться к Цеко Петкову, он хотел подробнее расспросить о нем. Но разговор складывался по-иному, отец Макарий, воевода и бай Георгий обсуждали с капитаном пути движения колонн генерала Карцова, рассчитывали продовольствие и фураж, места лазаретов и перевалочных пунктов, потребное количество саней, волокуш, волов и буйволов. Он отложил расспросы до утра, а утро встретило таким неожиданным ударом, что сразу стало не до Отвиновского. Лучший, опытнейший гайдук четы не пришел в монастырь, имея при себе решающую разведку.

Заснеженная тропа круто поднималась в горы; с непривычки Гавриил задыхался, но внимательно смотрел по сторонам, надеясь заметить хоть какой-нибудь след. Вокруг было пустынно, от яростной белизны слезились глаза, и следы Кирчо, даже если он и добрался сюда, давно уже были занесены пушистым, всю ночь валившим снегом.

Спутники молчали. Шедший позади Меченый изредка останавливался, тщательно обшаривая биноклем белое безмолвие склонов, заметенные деревья и черные обломки скал.

— Если услышите окрик или выстрел, сразу падайте в снег, — сказал он Олексину в начале пути и более не разговаривал.

Они поднялись довольно высоко, когда Меченый впервые дал капитану передохнуть. Воздух здесь был реже и морознее; Олексин еще не приспособился к высоте; кровь часто била в виски, и кружилась голова. Опершись о палку, которой его снабдил Митко, капитан старался дышать глубже.

— Ты знаешь, каким путем он ходил в монастырь? — спросил Меченый.

— У Кирчо — свои тропы, — вздохнул Митко: сегодня ему было не до обычных шуток.

Ветер стал сникать, а тропа все круче забирала в горы. Митко старательно утаптывал снег, идти с каждым шагом делалось все труднее. Олексин, оступаясь и проваливаясь, упрямо шагал и шагал, хотя дышать было уже нечем. Меченый нагнал его.

— Посмотрите вперед: голая гора — вершина перевала. Вот там-то и расположен Курт Хиссар, где нас ожидают турки.

— Надо обойти, — задыхаясь, сказал Олексин. — Можно ее обойти?

— Нужно, — вздохнул Стойчо. — Если расселины забило снегом…

— Рука! — вдруг крикнул Митко. — Рука у дерева!

Из снега торчала голая рука, примотанная к обледенелому суку. Из-под захлестнувшей ее ременной плети виднелся конверт. Митко уже торопливо разгребал снег.

— Это Кирчо, — задыхаясь, бормотал он. — Кирчо, командир.

Меченый попробовал вытащить из-под петли конверт, но ремень был затянут намертво. Стойчо достал нож, разрезал ремень, бережно развернул смерзшуюся бумагу.

— Да, это Кирчо. Читайте, Олексин.

Он отдал донесение капитану и стал помогать Митко разгребать снег. Гавриил хотел помочь, но Меченый сурово повторил:

— Читайте, капитан.

— «Курт Хиссар: два ряда окопов, семь каменных укрытий для стрелков, — читал Олексин. — Правее его — редут Картал. Турки охраняют перевал шестью таборами и сотней султанской гвардии. Расположение: Курт Хиссар — три табора, два орудия. Редут Картал — один табор, орудий нет. Резерв — в деревнях Текке и Карнари — два табора и гвардейцы султана. Командир Рафик-бей: служака из солдат. Смел, опытен, но не дальновиден, и в бою, как правило, решений не меняет. Схему обороны прилагаю, обходные тропы ищу. Здравко».

Олексин опустил письмо и впервые увидел окаменевшее тело Кирчо. Мертвые остекленевшие на морозе глаза смотрели в упор на капитана, изодранная окровавленная рубаха ярким пятном выделялась на чистом снегу, а нелепо и страшно заломленная, вывернутая в плечевом суставе левая рука указывала ввысь. На Волчью крепость турок Курт Хиссар.

Западный отряд, под командованием генерала Гурко на рассвете 13 декабря выступил в направлении на Софию. После неимоверно трудных десятидневных боев и маршей утром 25 декабря Кавказская казачья бригада первой вошла в Софию. В тот же день великий князь Николай Николаевич старший телеграфировал военному министру Милютину:

«…Войска от стоянки и работы на высоких Балканах и при походе через них остались в эту минуту — равно офицеры и нижние чины — без сапог уже давно, а теперь окончательно и без шаровар…»

Отряд Гурко первым проломил забаррикадированную льдами, морозами и снегом дверь Балканского хребта: очередь была за отрядом генерала Карцева.

В ночь на 23 декабря никто не спал на биваке у Княжевицких колиб. Артиллеристы разбирали два девятифунтовых орудия, предназначенных к подъему на вершины. Стволы орудий укладывались в долбленые дубовые лубки, а передки, лафеты, колеса и прочее — на салазки; И в лубки, и в салазки впрягали волов и буйволов: пробовали, подгоняли упряжь, приноравливались. К каждой такой волокуше отряжалось по шестьдесят человек болгар, пехотинцев и казаков: волы должны были лишь удерживать тяжесть на крутых обледенелых склонах — тащить приходилось людям.