Пыльная зима (сборник) - Слаповский Алексей Иванович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вдруг оказывается мил. Любезен.
– Кофе? Коньяк?
– Кофе, спасибо. Я, в общем-то, по делу…
– Извините. У нас сначала угощают, потом – о делах.
– Спасибо…
Озираюсь. Вижу скрипку.
– Это скрипка?
Он улыбается.
– Дурацкий вопрос, в самом деле. Играете?
Он опять улыбается.
– Опять дурацкий вопрос…
От кофе, от его улыбки становится тепло, приходится заставлять себя быть такой, какой нужно. Но – еще один вопрос…
– Для души играете?
– Конечно. И для людей.
И тут я вспоминаю, что где-то слышала его фамилию. И даже видела. Говорю ему об этом.
– На афише видели.
– Точно. Филармония. Честно говоря, сто лет не бывала. Вообще я в музыке…
– Не вы одна.
– Зато у меня хорошая зрительная память. Я помню, на афише было: лауреат международных конкурсов. То есть даже не одного?
– Вена, Нью-Йорк, Токио.
– Поэтому – дорогая машина?
– А что – машина?
И я рассказываю ему о том, как его тонкие талантливые пальцы выбросили банку, бросили в толпу тех самых людей, которым он служит своим искусством. Банка попала мне в лицо, и вот – шрам. Видите?
– Боже мой! – говорит он. – Боже мой! Я и не знал. Я был не в себе, честное слово. Я ехал – и ничего не видел. Я смял эту банку от злости. Меня обидели. Мне задержали визу, понимаете? Специально задержали, чтобы я не успел, чтобы сорвать гастроли. И я не успел… Боже мой, какая глупость, как стыдно…
Пауза.
– А шрам вам даже идет, – говорит он.
– Я должна вас за него благодарить?
– Нет. Что я могу сделать для вас? Хорошо, что вы меня нашли. Об этих вещах нужно знать. Человек должен знать о последствиях всего, что он делает.
– Это невозможно.
– К сожалению.
– Вы, однако же, моралист.
– Немножко. Традиции семьи.
– Хорошие традиции. А где семья?
– Там. Я здесь. Я учился здесь. Мои друзья здесь…
Не договорил. Пауза, в которой опущен рассказ о неудачной любви, неудачном браке. Что-то определенно было. Да и как не быть – человеку за тридцать уже.
– Так что же для вас сделать? – спрашивает он.
– Заплатите.
Пауза.
– Сыграйте.
Он бы сыграл – но гордость не позволяет. Скромная гордость. Я, дескать, не настолько высокого мнения о себе, чтобы считать себя способным музыкой загладить обиду. К тому же это не прикладное искусство, не разменная монета – даже и в благородных целях. После паузы спрашивает:
– Вам хочется?
– Не знаю. Просто я никогда не слышала скрипку вот так – живую, вблизи.
– Вам будет интересно, – обещает он.
Что ж, в этих словах никакой бравады. Будет интересно, почему бы и нет? Интересно смотреть в аквариум тому, кто никогда не увлекался рыбками. Интересно впервые рассматривать коллекцию монет. Вот и скрипку интересно послушать тому, кто вблизи ни разу, живую, не слышал.
Он играет.
Играет, не глядя на меня, глядя в окно, вполоборота ко мне.
И я не смотрю на него, чтобы не смущать.
Играет что-то мелодичное, лирическое, не очень сложное (чтобы не хвастать своим мастерством). Для средних умов.
Но мне и это немногое кажется волшебством.
– Спасибо…
– Еще?
– Нет. Для первого раза будет слишком много.
Он усмешкой оценивает этот комплимент.
А я чувствую, что краснею. «Для первого раза!» Заметил или нет?
– В следующий раз я сыграю вам свое самое любимое.
Заметил.
Наметил. В воображении уже видит, как он будет играть – после того, как. Благодаря меня. Платя мне. Именно платя, хоть речь идет о любимой музыке.
Вот так все и испортили – сами.
– Следующего раза не будет, – говорю. – Вряд ли выберусь. Я далеко живу. И вообще: муж, дочка, мать с отцом уже в возрасте. Живем вместе… Хлопоты… В общем…
– Жаль…
Не очень-то жаль, как видно. Было бы жаль по-настоящему – уговаривал бы.
Или я не в форме?
Или не хочет проблем, связи с замужней женщиной?
Или виза куда-то там его волнует больше, и он накануне отъезда не собирается заводить серьезного романа?
Но кто ему сказал – то есть…
Ладно, проехали.
Я ухожу.
Он подает мне пальто, с грустью глядя на свои тонкие пальцы, сжимающие дешевенький драп. Смущается. Мнется.
Все-таки хочет назначить свидание?
Решился.
– Извините…
– Да?
– Извините, я не понял: зачем вы все-таки приходили?
– Скрипку послушать.
И – вниз по лестнице.
Студенческое самодовольство, будто на экзамене: каков ответ!
И тут же досада на себя: ответ-то ответом, а каков мужик! Какие руки, какой взгляд. Море нежности. Вот кто умеет любить. Скорее всего. Наверное. Никогда. Ни за что. Ни с кем. Ни с чем. Вы с чем?
Женщина в белом халате стояла передо мной.
– Вы с чем?
Я отняла руку от глаза, показала бровь.
– Как это вас?
– Да стукнули случайно…
– Хорошо стукнули. Пойдемте.
В кабинете было зеркало, и я впервые увидела, что у меня, и ужаснулась. Шрам наискось, глубокий, кровавая вмятина в брови, волосы спутались, кровь так и льет, не унимается. У меня вообще свертываемость крови плохая.
– После будете любоваться, – сказал хирург, усталый пожилой человек.
Он усадил меня. Ему подали шприц, он ввел новокаин.
Я потеряла сознание.
Я очнулась.
Я лежала на кушетке. Было очень жестко. Яркий свет слепил глаза. Почему-то болел висок.
– Что ж вы не сказали, что не переносите новокаин? – сердито спросил врач.
– Я переношу. Мне и зуб удаляли, и руку я ломала, обезболивали, все было нормально.
– Тогда в чем дело?
– Не знаю. Голова кружилась еще до этого. Сейчас тоже. И болит. А вы зашивать хотели? Так серьезно?
– Может, еще серьезней. Сотрясение мозга, например.
– Откуда? Меня же знаете чем? Пивной банкой! Она же легенькая!
– И чайной ложечкой убить можно, – заметил врач. – Смотря как ударить.
– Сколько времени? – спросила я.
– Одиннадцатый час.
– Это я столько в обмороке была!
– Из обморока перешла в сон. Очнулась, сказала два слова – и на бочок.
– Не помню.
– Я посплю, сказала. И калачиком свернулась. Голова очень болит?
– Да.
– Где?
– Вот здесь.
– Ясно.
– Что?
Не ответил.
Подумал. Спросил:
– Дом далеко?
– Да. Первый микрорайон.
– Телефон есть?[6] – Нет. Дом недавно сдали.
– А у соседей?
– Нет. Микрорайон новый. Один-единственный телефон поставили в соседнем подъезде кому-то, мы один раз ходили позвонить: «скорую» матери нужно было, а автоматы все…
– Номер знаете?
– Вообще-то знаю. Я на крайний случай записала, хотя пользоваться не собиралась.
– Почему же не собиралась?
– Что вы! Это такие люди!
– Сейчас узнаем, какие люди, – сказал врач. – Номер?
Я вспомнила номер. Я вспомнила и номер их квартиры, а вот как их зовут – не вспомнила.
– А твоя какая квартира?
– Шестнадцать.
Он набрал номер.
– Прошу прощения. Квартира двадцать восемь? Вам из больницы звонят. Хочу попросить вас об одной человеческой, так сказать, услуге…
Он осекся.
– Трубку бросили?
– Да.
– Я же говорила. Оне какое-то начальство.
– Оне? – переспросил он без улыбки. – Ладно…
Набрал номер. Долго не подходили.
Подошли.
– Не бросайте трубку, – торопливо сказал он. – А если отключите телефон, я в газету напишу, у меня там знакомые, напишу о доброте некоторых ответственных работников.
Пауза.
– Все сказали? Теперь слушайте. Запишите или запомните. Соседний подъезд, квартира шестнадцать. Это займет у вас пять минут.
Пауза.
Туда пять минут, сюда пять минут, всю ночь бегать?! – легко представила я.
– Скажете, – выслушав, продолжал врач, – чтобы не беспокоились, скажете родителям или (он взглянул на меня, я дважды кивнула)… скажете родителям, что дочь во Второй горбольнице, ничего страшного, легкое сотрясение мозга, но оставили на ночь. Запомнили? Вторая больница, отделение травматологии, палата… Люся! – крикнул он в коридор. – В какую палату положим?
