Том 15. Письма 1834-1881 - Федор Михайлович Достоевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К сему прошению Сибирского линейного батальона № 7 прапорщик Федор Михайлов сын Достоевский руку приложил.
Жительство иметь буду в столичном городе Москве.[60]{490}
63. M. M. Достоевскому
31 мая 1858. Семипалатинск
Семипалатинск, 31 мая 1858 года.
Спешу тебе отвечать, любезный друг, с первой же почтой. Удивляюсь тому, что мои письма так медленно до тебя доходят. А между тем я писать не ленив. Если ты обо мне беспокоился, то и я о тебе тоже. Особенно в последнее время. Я так и решил, что с тобой что-нибудь случилось, а главное — что ты болен. Известие о твоей потере (3000 руб.) меня очень огорчило. Ты говоришь, что не потеря денег тебя огорчала, а критическое положение и проч. Нет, брат, можно пожалеть и о деньгах. У тебя дети растут, а 3000 не скоро достанешь. Неужели нет никакой надежды воротить их? Мне досадно, друг мой, что я, как нарочно, подвернулся тут с моими комиссиями и просьбами. Но что делать! Ты пишешь, что скоро вышлешь. Благодарю тебя, брат. Надеюсь, что это в последний раз я тебя беспокою. Хотел было подождать вещей и тут и отвечать. Но вещи еще могут замедлить. Пишешь, что вышлешь фрак и одни брюки. По-моему, лучше бы сюртук. Ведь он всегда полезнее. Как-нибудь сколочусь и сделаю здесь, хотя в деньгах у меня большая крайность. Ты пишешь, друг мой, чтоб я присылал тебе написанное. Не помню (вообще у меня память стала очень плоха), — не помню, писал ли я тебе, что я открыл сношения с Катковым («Русский вестник») и послал ему письмо, в котором предложил ему участвовать в его журнале, и обещал повесть в этом году, если он мне пришлет сейчас 500 руб. серебр<ом>. Эти 500 руб. я получил от него назад тому с месяц или недель пять, при весьма умном и любезном письме. Он пишет, что очень рад моему участию, немедленно исполняет мое требование (500 руб.) и просит как можно менее стеснять себя, работать не спеша, то есть не на срок. Это прекрасно. Я сижу теперь за работой в «Русский вестник» (большая повесть);{491} но только то беда, что я не уговорился с Катковым о плате с листа, написав, что полагаюсь в этом случае на его справедливость. В «Русское слово» тоже пришлю в этом году; это я надеюсь. Но не роман мой, а повесть.{492} Роман же я отложил писать до возвращения в Россию. Это я сделал по необходимости. В нем идея довольно счастливая, характер новый, еще нигде не являвшийся. Но так как этот характер, вероятно, теперь в России в большом ходу, в действительной жизни, особенно теперь, судя по движению и идеям, которыми все полны, то я уверен, что я обогащу мой роман новыми наблюдениями, возвратясь в Россию. Торопиться, милый друг мой, не надо, а надо стараться сделать хорошо. Ты пишешь, дорогой мой, что я, вероятно, самолюбив и теперь желаю явиться с чем-нибудь очень хорошим и потому сижу и высиживаю это очень хорошее на яйцах. Положим, что так; но так как я уже отложил попечение явиться с романом, а пишу две повести, которые будут только что сносны (и то дай Бог), то и высиживания во мне теперь нет. Но что у тебя за теория, друг мой, что картина должна быть написана сразу и проч. и проч.? Когда ты в этом убедился? Поверь, что везде нужен труд, и огромный. Поверь, что легкое, изящное стихотворение Пушкина, в несколько строчек, потому и кажется написанным сразу, что оно слишком долго клеилось и перемарывалось у Пушкина.{493} Это факты. Гоголь восемь лет писал «Мертвые души».{494} Всё, что написано сразу, — всё было незрелое. У Шекспира, говорят, не было помарок в рукописях. Оттого-то у него так много чудовищностей и безвкусия, а работал бы — так было бы лучше.{495} Ты явно смешиваешь вдохновение, то есть первое, мгновенное создание картины или движения в душе (что всегда так и делается), с работой. Я, наприм<ер>, сцену тотчас же и записываю, так, как она мне явилась впервые, и рад ей; но потом целые месяцы, год обрабатываю ее, вдохновляюсь ею по нескольку раз, а не один (потому что люблю эту сцену) и несколько раз прибавляю к ней или убавляю что-нибудь, как уже и было у меня, и поверь, что выходило гораздо лучше. Было бы вдохновение. Без вдохновения, конечно, ничего не будет.
Правда, у вас теперь дают большую плату. Значит, Писемский получил за «1000 душ» 200 или 250 руб. с листа. Этак можно жить и работать, не торопясь. Но неужели ты считаешь роман Писемского прекрасным? Это только посредственность, и хотя золотая, но только все-таки посредственность. Есть ли хоть один новый характер, созданный, никогда не являвшийся? Всё это уже было и явилось давно у наших писателей-новаторов, особенно у Гоголя. Это всё старые темы на новый лад.{496} Превосходная клейка по чужим образцам, сазиковская работа по рисункам Бенвенуто Челлини.{497} Правда, я прочел только две части; журналы поздно доходят к нам. Окончание 2-й части решительно неправдоподобно и совершенно испорчено. Калинович, обманывающий сознательно, — невозможен. Калинович по тому, как показал нам автор прежде, должен был принести жертву, предложить жениться, покрасоваться, насладиться в душе своим благородством и быть уверенным, что он не обманет. Калинович так самолюбив, что не может себя даже и про себя считать подлецом. Конечно, он насладится всем этим, переночует с Настенькой и потом, конечно, надует, но это потом, когда действительность велит, и, конечно, сам себя утешит, скажет и тут, что поступил благородно. Но Калинович, надувающий сознательно и ночующий с Настенькой, — отвратителен и невозможен, то есть возможен, только не Калинович. Но довольно об этих пустяках.
Друг мой, жду отставки и не дождусь. Прямо жить в Москве я не просился, а прямо написано в
