Труды по истории Москвы - Михаил Тихомиров

Грамотность имела несомненное распространение и среди горожан, в первую очередь купцов. Таковы были известные уже нам Ермолины. Письмо Василия Дмитриевича Ермолина, посланное им в Литву, обнаруживает в его авторе человека, владевшего некоторыми литературными способностями, во всяком случае, бойким пером.

Прибавим к грамотным людям небольшой по численности, но влиятельный круг княжеских «дьяков», писавших княжеские грамоты. Например, жалованную грамоту княгини Марии Ярославны подписал «дьяк Матфей», грамоту шехонских князей середины XV века подписал «Пантелей Медведев», грамоту Дмитрия Шемяки «писал княж Дмитриев Юрьевича дияк Алексей».[617]

Грамотность имела распространение и среди московских бояр. Сын московского боярина митрополит Алексей еще ребенком научился грамоте. Как видно из жития Сергия Радонежского, обучение грамоте вообще входило в программу воспитания боярских детей. Отрок Варфоломей (впоследствии инок Сергий) учился грамоте вместе со своим старшим братом Стефаном. Правда, у нас имеются и обратные свидетельства, говорящие о недостаточном образовании московских великих князей, причем эти свидетельства исходят из уст панегиристов московских князей, а не их врагов. Дмитрий Донской, по словам его биографа, недостаточно знаком был с книгами («аще бо и книгам не научен сый добре»), тот же отзыв слышим о Василии Темном. Показания эти, впрочем, не являются доказательствами того, что Дмитрий Донской и Василий Темный были людьми абсолютно неграмотными. Русские книжники, видимо, хотели только отметить недостаточное образование своих князей. Дмитрий Донской не научен был «добре» книгам, следовательно, в какой—то мере, хоть и «не добре», был грамотным. Только его образование казалось московским книжникам явно недостаточным.

Грамотность некоторых бояр засвидетельствована их подписями на грамотах. Василий Борисович Копнин, например, подписался на своей данной грамоте Троице—Сергиеву монастырю: «А подписал яз, Василей, сию грамоту». Среди грамотных людей найдем и Дмитрия Ивановича Нефимонова, который сам писал грамоты («а грамоту писал Дмитрей сам»).[618]

Обучение детей грамоте начиналось рано. Исключительную по своей простоте картину начального обучения отроков дает Епифаниево житие Сергия Радонежского. Родители отрока Варфоломея отдали его вместе с братом Стефаном «учиться божественным писанием». Стефан быстро научился читать, а Варфоломей учился «не скоро и косно». Учитель обучал «со многим прилежанием», отрок же плохо внимал и сам говорил: «Никако же могу разумети, о них же ми сказуют». Только чудесное вмешательство некоего старца помогло отроку одолеть грамоту.

Из жития Сергия видно, что под обучением грамоте понималось не простое чтение псалтыри, а уменье читать и петь псалмы – «псалмопение глаголати», «стихословити зело добре и стройне».[619] Здесь—то мы и находим объяснение тому, что Дмитрий Донской «не добре» владел книжным чтением. Это значит, что он не был обучен всем тонкостям псалмопения и стихословия. Конечно, для полного усвоения такой премудрости требовались и прилежание, и своего рода способности. Отроков, невнимательно слушавших на уроках и учившихся «не скоро и косно», вероятно, было не мало и в древней Руси, в особенности в княжеской и боярской среде, где более ценились воинские доблести, чем образование. Поэтому в большинстве случаев образование молодых людей из аристократического общества оканчивались на первой его ступени, ограничиваясь знакомством с грамотой. Зато в монастырях возникали кружки образованных людей, создавались школы переписчиков и переводчиков, накапливались крупные книжные богатства.[620]

МОСКОВСКАЯ ПИСЬМЕННОСТЬ

Москва рано стала делаться крупнейшим русским центром переписки и распространения книг. Уже Иван Калита обращал большое внимание на переписку книг («многим книгам написанным его повелением»). К числу этих книг надо относить в первую очередь знаменитое Сийское Евангелие, написанное на Двину в 1339 году повелением чернеца Анания в Москве.[621] В этом евангелии находим первые следы московского аканья и характерное название нашего города – «в граде Москове», которое живо напоминает такое же название Москвы в первом известии о ней 1147 года. Сийское евангелие – прекрасный образчик ранней московской письменности, случайно сохранившийся на севере. Оно написано на пергамене, четким и красивым уставом. Особенно замечательна миниатюра, изображающая Христа и его учеников. Живость движений и нежность красок делают эту миниатюру выдающимся памятником раннего московского искусства.

Сийское Евангелие было роскошным экземпляром, написанным по специальному заказу. Два других московских памятника середины XIV века дают нам представление о рядовых московских рукописях того же века. В 1354 году было написано Евангелие апракос рукою многогрешного раба Божия чернца Иоанна Телеша к священному отцу Клименту, замышленьем Олексия Костьянтиновича, при великом князе Иоанне Ивановиче, при епископе Афонасьи Прияславьском (т. е. Переяславском).

Любопытна внешность этого евангелия. Оно написано на пергамене в 2 столбца крупным, но очень неровным и некрасивым почерком. Начало статей отмечено большими заглавными буквами звериного орнамента. Буквы выполнены красными и коричневыми линиями неизменно на зеленом фоне. Во всем внешнем виде этой московской рукописи чувствуется что—то провинциальное, напоминающее нам о смутном княжении кроткого и красивого Ивана Ивановича, мало похожего своими талантами и на отца Ивана Калиту, и на сына Дмитрия Донского.

Этот редкий экземпляр ранней московской письменности изобилует «пропусками и ошибками», по просторечию пишется Иван вместо Иоанн и пр. В этом заметны черты, типичные для московской письменности XIV века с ее стремлением приблизить древний язык к народному московскому языку.[622]

Другая московская рукопись только на четыре года моложе предыдущей. Это тоже Евангелие, написанное при благоверном великом князе Иване Ивановиче и при митрополите Алексее (Олексее) рабом Божиим Лукьяном в 1358 году. Оно исполнено на пергамене в 2 столбца крупным и несколько более красивым почерком, чем Евангелие 1354 года. Заставка и заглавные буквы написаны в зверином стиле, но фон их почти синий, а не зеленый. Страшная московская действительность середины XV века, постоянная угроза татарского нашествия чуются нам в особом чтении: «Память труса (землетрясения) и страха всякого». Это чтение помещено под 5 июня. Такая память имелась уже и в греческих рукописях, но она не теряет своей выразительности для московских условий времен Ивана Красного: «Память с человеколюбьемь нанесена на ны страшныя беды в нахожденье иноязычник, от них же щедрый Бог милости ради сво(ей) избави нас». В этом списке «особенно заметно усилие передать мысль текста яснейшими русскими и даже простонародными оборотами речи», – пишут Горский и Невоструев, приводя характерные речевые обороты: «и аще кто поимет тя в версту», «смотъри цветца селнаго».[623]

Названные нами памятники являются только немногими и случайными остатками того письменного богатства, которое Москва накопила за XIV столетие. О том, какое количество рукописей хранилось в московских церквах и монастырях, можно судить по рассказу о разорении Москвы во время нашествия Тохтамыша. Московские соборы до самых сводов были завалены рукописями, которые все погибли от пожара: «Книг же толико множьство снесено с всего града и из загородиа и ис сел, в сборных церквах до стропа наметано, схранения ради спроважено, то все без вести сотвориша».[624] Как ни тесны были московские соборы XIV века, перед нами встают груды рукописей, сваленных в них для сбережения. Пожар, испепеливший Москву в 1382 году, уничтожил все эти богатства московской письменности без остатка. Этим и объясняется редкость, почти единичность, рукописей бесспорно московского происхождения, восходящих к временам, предшествовавшим Тохтамышеву разорению.

Московское письменное богатство стало быстро восстанавливаться после разорения, и в московских монастырях возобновилась усиленная переписка книг. Особенно большое значение имели два московских монастыря, основанных при митрополите Алексее: Чудов и Андроников. В Чудове монастыре быстро стала складываться собственная школа писцов. О ней дают представление 2 рукописи: Книга о постничестве 1388 года, написанная «замышленьем архимандрита Якима, а писаниемь черньца Антонья», и Книга Иова 1394 года.[625]

Эти московские рукописи резко отличаются от памятников середины XIV века своим более тщательным исполнением. Обе они написаны на пергамене в 2 столбца, обе украшены заставками и заглавными буквами звериного орнамента, но почерк писцов мелкий и выдержанный, свидетельствующий о том, что в Чудове монастыре уже создалась своя школа переписчиков. Таким же мелким, так сказать, бисерным почерком выполнена и рукопись, приписываемая митрополиту Алексею и вышедшая из того же Чудова монастыря.