Инквизиция: царство страха - Тоби Грин

Что же предполагало присутствие санбенито? Оно означало, что каждое воскресенье, когда прихожане приходили на литургию, им напоминали о реальности ереси, а также о том, что она возможна и среди них. Даже когда поднимали Святые Дары, когда начиналась проповедь и молитвы, в умах верующих существовала угроза нечистоты. Поэтому страх сосуществовал с молитвой даже в самые возвышенные моменты религиозных обрядов.

Практика вывешивания санбенито в церквях вместе с именами людей, находящихся под епитимьей, продолжалась в ходе всего существования инквизиции в Испании. Существуют документы, свидетельствующие о том, что периодически предпринимались меры для реставрации санбенито[1076], которым к концу истории инквизиции было уже по 300 лет. Только в период с 1788 по 1798 гг. комиссия приступила к изучению происхождения этой традиции и вопроса о том, стоит ли ее продолжать[1077].

Другим примером бюрократической изощренности инквизиции может служить инвентарный перечень имущества арестованных. Сразу после ареста в дом заключенного приходил нотариус и составлял список имущества. Эти инвентарные перечни оказывались чрезвычайно подробными. Записывался каждый носовой платок, каждая простыня. Так, когда в 1636 г. в Картахене инквизиция арестовала Франсиско Пинеро, в его инвентарный перечень входило следующее:

— один матрас;

— четыре кедровых стула со сломанными сиденьями;

— два носовых платка;

— скатерти из Руана;

— салфетки;

— подушки;

— черная шелковая куртка;

— старый небольшой зонтик (от солнца)[1078].

Легко представить, что чиновникам не были нужны кедровые стулья со сломанными сиденьями и старый небольшой зонтик. Но нотариусы продолжали тщательно изучать каждый аспект своих расследований. Исследуя содержимое гардероба Пинеро, они понимали: старую потрепанную шляпу и черные носки, которые тоже совсем обветшали, нужно выбросить. Едва ли эти вещи могли значительно пополнить финансы инквизиции.

Такое внимание к мелочам повседневной жизни привело к тому, что архивы инквизиции представляют собой потрясающий источник материала. Но изощренный бюрократический аппарат говорит и о состоянии умов, о котором мы рассказывали в главе 3. В пыточной камере все, что было записано, становилось в определенном смысле легитимным. Сразу после того, как записывалась информация о краже, эта информация приобретала легальный статус. А зарегистрированные сведения могли использовать как во зло, так и ради добра[1079].

Точность административного аппарата и злоупотребление властью — две стороны одной медали, неограниченной власти инквизиции в иберийском обществе. Только из-за того, что трибуналы держали в своих руках такую беспредельную власть, их служащие часто могли действовать недостойно и продолжать безнаказанно жить. И только из-за того, что трибуналы были столь могущественными, они смогли создать свою дотошную и педантичную бюрократию.

Так мир узнал, что чрезмерная власть и чрезмерное администрирование часто существуют бок о бок. Способность определять на бумаге честность людей и решать, что должно произойти в тех местах, которые писцы никогда не увидят, позволяла административной власти действовать дистанционно. Стоящие у кормила власти могли защититься от последствий своих действий.

Кульминация и катарсис такой власти выражался одновременно и в аутодафе. К середине XVII века, как мы узнали из введения, эти мероприятия превратились в расточительное и помпезное действо. Кое-что о самой церемонии и значении этих событий мы узнаем из того, что при подготовке аутодафе в 1627 г. в Кордове затраты на воск для свечей оказались на втором месте по стоимости после строительства подмостков[1080]. На основе всех перечисленных подробностей становится понятно: происходящее стало самым выразительным из всех подобных публичных зрелищ по чрезмерной театральности.

Но стоимость таких аутодафе во время спада испанской экономики привела к тому, что они со временем стали чрезвычайно редки.

В XVII веке появились так называемые специфические аутодафе — события местного значения, которые не требовали грандиозной подготовки[1081].

В период с 1554 по 1632 гг. стоимость подготовки аутодафе увеличилась более чем на 4700 процентов, тогда как инфляции возросла чуть более чем на 100 процентов[1082]. Такая непомерная экстравагантность свидетельствует о ненасытной экспансии инквизиции. Но понятно, что поддерживать ее оказалось невозможно. Все это явилось лишь прелюдией к длительному спаду.

Вряд ли есть что-нибудь оригинальное в том утверждении, что великие империи в конечном счете всегда приходят в упадок. Власть опьяняет и кружит головы. Но под конец она терпит крах. Мы зачарованно изучаем руины цивилизаций — например, той, что некогда господствовала на острове Пасхи, культуру майя, городище Тиахуанако в Боливии, археологические раскопки Великой Зимбабве. Исчезновение власти есть нечто, присущее ей. Но, вероятно, это не то, что власть имущие могут понимать на сознательном уровне.

Истории инквизиции не чужда эта динамика. В XVI веке Испания была самой могущественной страной в мире. Именно в это время ее инквизиция, учрежденная ради организации преследований, достигла зенита. Но проекция власти инквизиции и ее бесконечный поиск врагов создали условия для упадка. А его не смогла пережить даже имперская власть.

К этому процессу имела отношение и администрация. Как мы видели в последних трех главах, инфраструктуру инквизиции применяли для задач, которые с объективной точки зрения кажутся бессмысленными. Такой труд отнимал массу времени и энергии. А все это можно было бы использовать для более продуктивной работы.

Само разнообразие и охват инквизиторской машины стали символом могущества трибуналов и их власти. Но одновременно это сделалось и условием стагнации. Застой развивался, когда Испания неуверенно приближалась к концу XVII века в условиях кризиса Войны за испанское наследство (1701-14).

Раздумывая о саморазрушении власти, стоит вернуться к процессу создания врагов из морисков и их изгнания. Мы видели, что произошел выбор общества, которое могло бы ассимилировать обращенных, но предпочло отказаться от них, сделав невостребованным меньшинством. Затем эта двусмысленная или неопределенная группа была унижена, при этом общество хвасталось своей властью.

Но именно изгнание морисков ускорило крайне серьезный упадок Испании.

В 1525 г. после принудительного обращения мавров Арагона и восстания германиев, перспектива получить необращенных мусульман, покидающих страну, привела аристократию в ужас. (См. главу 5). Они написали длинное послание Карлу V, утверждая: процветание всей страны зависит от мавров, Арагон будет разрушен, если они покинут Испанию. Мавры были теми, кто возделывал землю и собирал урожаи, кто занимался всеми ремеслами. Ренты, выплачиваемые ими, обеспечивали церкви, монастыри и аристократию[1083].

Знать оставалась сторонниками морисков в течение всего XVI века, ходатайствовала об их освобождении из тюрем инквизиции[1084] именно потому, что доходность сельскохозяйственных угодий зависела от бывших мусульман. Мориски оказались костяком аграрной экономики в Арагоне и Валенсии. Их изгнание стало полнейшей глупостью. Но, как мы видели, именно глупость и совершила страна в соответствии с идеологией демонизации, которую навязали инквизиторы.

Последствия были опустошительными. В июне 1610 г. после указа об изгнании морисков вице-король Арагона говорил: аристократия потеряла 80 процентов своего дохода фактически за одну ночь. Возникла опасность, что кредиторы обанкротят знать[1085]. Опустели целые города. Город Аско в Каталонии остался пустым. Дома стояли разрушенными, виноградники, оливковые рощи и плантации тутовых деревьев ушли в воспоминания[1086]. В результате потери подавляющего количества рабочей силы в Арагоне и Валенсии началась гиперинфляция, поскольку мориски распродавали все свое имущество за бесценок[1087].

Обстановка настолько ухудшилась, что людей, которые начали заниматься сельским хозяйством, освобождали от военной службы[1088].

Однако принятыми мерами достигли лишь немногого. К 1638 г. общее количество поселений сократилось с 755 до 550, уменьшившись почти на одну треть. Покинутыми оказались 205 бывших деревень морисков[1089]. Из Испании исчезло четыре процента от общей численности населения[1090], но это — подавляющее большинство знатоков сельского хозяйства. Та же картина наблюдалась в Кастилии, где население сократилось почти на 15 процентов в период с 1591 по 1631 гг.[1091]