Блюз чёрной собаки - Дмитрий Скирюк

Зяба и Танука встали, видимо, давно: когда я оделся и явился на кухню, они там пили чай, ели бутерброды и выглядели бодрыми и свежими. Волосы у девчонки чуть посветлели после душа, но всё равно их анимэшная, кондитерская яркость бросалась в глаза, как аварийный стоп-сигнал. Ладно, вздохнул я, один раз маскировка сработала, а дальше, будем надеяться, под бейсболкой их не заметят. Коридор загромождали два рюкзака — побольше и поменьше, и зелёный мешок, в каких перевозят каркасные байдарки. Красный Танукин рюкзачок, лежащий сверху, больше походил на кошелёк и выглядел игрушечным, ненастоящим.

— Присаживайся. — Андрей кивнул на табуретку и придвинул мне чашку и чайник. — Пей чай, скоро выходить. Немного проспали, но ничего, в пути нагоним.

— Проспали? — Я непонимающе нахмурился и снова глянул на часы. — Так ведь ещё и семи-то нет, куда проспали-то?

— Чем раньше, тем лучше, — философски сказал тот и спросил, скорее для проформы, чем из интереса: — Есть хочешь?

— Не очень.

Тёплый чай падал в желудок, как раскалённое олово, я пил его и морщился, невольно прислушиваясь: после каждого глотка в ушах возникал слабый перезвон, комариный писк на границе слухового порога. Так, бывает, сидишь-сидишь в полнейшей тишине, читаешь книгу, и вдруг, будто в голове включают тумблер: щёлк! — и возникает этот странный звук — смодулированный, «белый», как помехи в телевизоре. И непонятно, откуда он идёт — как ни верти головой, не удаётся обнаружить его источник. И холодок по спине. А он продлится пару минут и стихает. Вот как сейчас.

Хреново мне, с грустью подумал я: колотит всего…

Так, размышляя, я едва сумел запихнуть в себя ломтик бородинского с «омичкой» и половинку яблока, после чего опять ощутил тошноту и от дальнейшей трапезы решил воздержаться. Андрей заправлялся, как десантник перед рейдом, — плотно и основательно. Танука, как плохой цыплёнок, отщипывала сыр, запивала его кофе, большими глотками, и рисовала лягушек на листке бумаги огрызком зелёного карандаша. Лягухи были важные, распученные и все как одна улыбались. Сахару себе в стакан Танука опять положила семь или восемь ложечек. А ведь сладкого не ест… Воистину, странное создание!

К семи ноль-ноль мы покончили с едой, помыли посуду, подхватили вещи и в темпе выкатились на улицу. Рюкзак мой, несмотря на свою величину, оказался довольно лёгким — Андрей ступал заметно тяжелее. Мешок несли с двух сторон, за ручки. Вопросов я не задавал, и так всё ясно — едем к реке. Меня это вполне устраивало: где ж прятаться эти два дня, как не в лесах?

День обещал быть чудесным (погода, во всяком случае). Стёкла очков у меня и у Андрея были совершенно тёмными, а Танука напялила свои, стрекозиные. За каких-то полчаса автобус подбросил нас до моста, мы спустились к реке и принялись собирать байдарку. Здесь, чуть ниже плотины, Яйва была спокойна и неширока. Ещё не кончился паводок, луговина оставалась топкой, проходы к воде истоптали коровы. Лёгкий ветерок рябил зеркальную гладь и гнал по небу облака. Синяя с оранжевым байдарка была старенькой, в заплатах, но ещё надёжной. Вам покажется странным, но это меня успокоило: сразу видно, что чувак не новичок в походах. И собирал её Андрей уверенно и ловко, лишь иногда поправляя очки; моя помощь почти не требовалась. И он всё время говорил — о реке, о погоде, о городе, о своей работе и друзьях. Остановить его было практически невозможно, да я и не пытался.

Танука разулась и бродила по мелководью, что-то высматривая на дне. «Как вода?» — окликнул её Андрей. Танука показала ему большой палец. Вообще, как только мы добрались до реки, Танука сделалась задумчива и молчалива. И раньше не особенно общительная, сейчас она и вовсе замкнулась, ходила, глазела на небо, на воду, подбирала камешки, и только раз попросила меня смазать ей спину, то ли от загара, то ли для него. Растирая желтоватый, пахнущий кокосом крем по острым девичьим плечам и лопаткам, я чувствовал, как она напрягается от моих прикосновений и потом расслабляется. Худенькая, угловатая, в смешном подростковом бикини с рисунком в синюю шотландку, она выглядела сущим ребёнком. К тому же малиновые волосы, купальник и шипованный ошейник — диковатое сочетание… Я поймал себя на мысли, что совершенно не воспринимаю её как женщину. Наверное, это неправильно: в её возрасте девочки стремятся выглядеть старше, и такое отношение может только обидеть. Я вздохнул и решил об этом не думать: пусть всё идёт как идёт.

Вдвоём мы отнесли байдарку к воде и погрузили рюкзаки. «Шампанское бить не будем», — пошутил Зебзеев. Я взял одно весло, Андрей второе, и мы двинулись вниз по течению. Так сказать, двое в лодке, не считая Тануки — её, как единственную зрячую в нашей компании, назначили вперёдсмотрящей. Она залезла на нос, развернула бейсболку козырьком вперёд и принялась высматривать топляки. Здесь было неглубоко, солнечные лучи проникали до дна, и там повсюду виднелись чёрные, прогнившие брёвна в зелёных космах. Ветер был попутным и не сильным. В воздухе носились слепни. Берега, заросшие осокой, таволгой и стрелолистом, обманчиво неспешно проплывали мимо, и только вблизи становилось ясно, как быстро мы движемся.

Итак, вниз — вниз по реке! Налегке, не напрягаясь, в два весла — четыре лопасти, на старенькой байдарке с худенькой девчонкой в качестве носовой фигуры… Ей-богу, в этом что-то было! Я не ходил на байдарках со студенческих времён и уже подзабыл, как пьянит ощущение движения по водной глади, брызги и свежий ветер, пахнущий травой и соснами. Один мой друг любит говорить, что только на воде чувствует себя человеком, и сейчас я готов был с ним согласиться.

— Не рви, тебе и так досталось, — посоветовал Андрей минут через пятнадцать. — И не гони волну: вообще-то, спешить нам некуда, байдарка ходкая, я один справлюсь. Тут главное — стремнину поймать, а там она сама пойдёт. Будет поворот, наляжем, а так-то река спокойная. Ты лучше за «расчёсками» смотри: хлестнёт по глазам, никакие очки не спасут.

— Да я ж не вижу ни фига! — возмутился я.

— Я тоже. Эй, на носу! — позвал Зебзеев. — Танука! Ты предупреди, если что.

Та кивнула. Она трогала воду и задумчиво смотрела то вперёд, то на своё отражение, как любят девчонки. С передней банки мне было видно и «оригинал», и «копию». Вода съедала краски. Серая в тени и ярко-голубая на свету, она отражала неодинаково, но так и этак отражение оставалось бесцветным, чёрно-белым. Странно, подумал я, сколько лет смотрел, а этого не замечал.

Река была пустынной. Даже странно становилось, что здесь, совсем рядом с громадным промышленным центром, сохранились такие нетронутые места. В субботний день я ожидал наплыва отдыхающих, машин, моторных лодок (река-то вполне судоходная), но нам не встретился никто.