История Нью-Йорка - Вашингтон Ирвинг

Непокорные шведы, которым столь милостиво было разрешено остаться на берегах Делавэра, стали уже проявлять дух мятежа и недовольства. Но еще хуже было то, что на все эти земли заявил решительные притязания, как на законную собственность лорда Балтимора, губернатор Фендал, правивший колонией Мэриленд, или Мерри-ленд,[457] как ее называли в старину, потому что ее жители, не имея в душе страха божьего, были, как известно, охотниками веселиться во хмелю, упившись мятным грогом и яблочной водкой. Больше того, забияка Фендал[458] вел себя так враждебно, что пригрозил, если его притязания не будут немедленно удовлетворены, тотчас же выступить во главе сильного отряда мэрилендских горлопанов и в сопровождении большой могучей свиты из великанов, густо населяющих берега Саскуиханны,[459] разорить все побережье Саут-Ривер и уничтожить тамошнее население.

Из сказанного явствует, что приобретение этой хваленой колонии, как всякое крупное завоевание, вскоре стало большим злом для победителя, чем потеря ее для побежденного; она причиняла больше беспокойств и затруднений, чем все остальные владения Новых Нидерландов. Так провидение мудро устраивает, что одно зло уравновешивает другое. Победитель, который захватывает собственность соседа, наносит ущерб народу и опустошает страну, хотя и может усилить свое могущество и достигнуть вечной славы, в то же время готовит себе самому неизбежную кару. У него появляется повод для бесконечных волнений; он присоединяет к своему до того здоровому государству ненадежную частицу — гниющий, больной член, который является неисчерпаемым источником измены и несогласий внутри страны, споров и вражды с соседними странами. Счастлив народ повсеместно сплоченный, единый, хранящий верность и объединяющий свои усилия, не домогающийся ненужного захвата бесполезных и непокорных владений, довольствующийся тем, что он благоденствует и счастлив, и не питающий честолюбивых стремлений к величию. Такой народ подобен человеку, у которого все органы в порядке, который совершенно здоров, полон сил, не стеснен ненужными украшениями и непоколебимо тверд в своих взглядах. Но народ, ненасытно жадный до новых земель, чьи владения разбросаны, слабо объединены и плохо организованы, подобен неразумному скряге, который барахтается среди груд золота, ничем не защищенных от нападения, и, будучи не в силах спасти накопленное им богатство, тщетно пытается прикрыть его своим телом.

К тому времени, когда поступили тревожные сообщения с Саут-Ривер, великий Питер был очень занят: он усмирял волнения среди индейцев, вспыхнувшие в окрестностях Эзопуса, а кроме того, размышлял о том, как облегчить положение на восточных границах по берегам Коннектикута. Тем не менее он посоветовал мингеру Бекману не падать духом, быть начеку и известить его, если дела примут более угрожающий оборот, в каковом случае он тотчас же явится со своими воинами с Гудзона, чтобы испортить веселье мэрилендцам; ибо он очень хотел схватиться врукопашную с десятком этих великанов; ведь ему ни разу в жизни не пришлось встретиться с великаном; разве только мы можем назвать так могучего Рисинга, а тот, если и был великаном, то довольно маленьким.

Впрочем, в дальнейшем не произошло ничего, что нарушило бы покой мингера Бекмана и его колонии. Фендал со своими мирмидонянами сидел дома, налегая как следует на маисовые лепешки, свиную грудинку и мятный грог, устраивая конские скачки и петушиные бои, которыми мэрилендцы весьма славились. Услышав это, Питер Стайвесант сильно возрадовался, так как, несмотря на свое желание померяться силами с этими чудовищными людьми с берегов Саскуиханны, у него было уже такое количество дел поблизости от дома, что он едва мог с ними управиться. Не думал он, достойная душа, что этот южный штиль был лишь обманчивой прелюдией к самому страшному и роковому шторму, который тогда лишь готовился, но вскоре разразился и налетел на ничего не подозревавший Новый Амстердам!

И вот случилось так, что пока наш превосходный губернатор, подобно второму Катону,[460] издавал свои мелкие сенатские законы и не только издавал, но и заставлял их исполнять, пока он непрерывно объезжал свою любимую провинцию, спеша из одного места в другое, чтобы разбирать жалобы, — пока он был занят в одном углу своих владений, во всей остальной части их началось брожение. Как раз в это время, говорю я, британское правительство, этот рассадник чудовищных замыслов, готовило против него ужасный тайный заговор. Известия о его подвигах на Делавэре, по сообщению одного мудрого старого историка из Нового Амстердама, вызвало при европейских дворах немало толков и удивления. И тот же глубокомысленный автор уверяет нас, что правительство Англии начало с завистью и неудовольствием взирать на растущее могущество Манхатеза и на доблесть его храброго войска.

Как нам рассказывают, за дело взялись представители восточного совета Амфиктионии, настоятельно убеждавшие английское правительство оказать им помощь в покорении свирепой и страшной маленькой провинции, и это мудрое правительство, которое всегда любило ловить рыбку в мутной воде, начало уже прислушиваться к их назойливым уговорам. В это самое время лорд Балтимор, чей воинственный ставленник, как мы уже упоминали, столь сильно встревожил мингера Бекмана, предъявил правительству свои притязания на земли по берегам Саут-Ривер, по его словам, незаконно и насильственно отнятые у него наглыми захватчиками из Новых Нидерландов.

Говорят, что его величество Карл II,[461] который, хотя и прозывался Защитником веры, был государем-шалуном, записным бездельником и распутным бахвалом, быстро решил все дело, одним росчерком пера подарив большой кусок Северной Америки, в том числе провинцию Новые Нидерланды, своему брату, герцогу Йоркскому[462] — дар поистине королевский, так как никто, кроме великих монархов, не имеет права отдавать то, что ему не принадлежит.

Чтобы этот щедрый подарок не остался только на бумаге, его величество 12 марта 1664 года приказал немедленно собрать доблестное войско, напасть на город Новый Амстердам с суши и с моря и ввести своего брата в полное владение пожалованными землями.

В таком затруднительном положении были дела новонидерландцев. Честные бюргеры, не помышляя об опасности, грозившей их интересам, степенно покуривают трубки и ни о чем не думают; члены провинциального тайного совета в полном составе сейчас храпят, как басовые трубы пятисот волынок, а неизменно деятельный Питер, взявший на себя тяжелую обязанность думать и действовать за всех, старательно изыскивает способ достигнуть соглашения с великим советом Амфиктионов. Тем временем зловещая туча мрачно хмурится на горизонте; скоро она разразится громом, который отдастся в ушах дремлющих нидерландцев и подвергнет грозному испытанию мужество их бесстрашного губернатора.

Но как бы ни сложились дальнейшие события, я заранее ручаюсь своей правдивостью, что во всех военных столкновениях и тонких переговорах Питер будет вести себя с благородством и с безукоризненной честностью великодушного непреклонного старого рыцаря. Итак, вперед в атаку! Да сияют благосклонные звезды над славным городом на Манхатезе, и да будет с тобой, честный Питер Стайвесант, благословение святого Николая!

ГЛАВА III

О походе Питера Стайвесанта в восточную страну, показавшем, что, хотя он и был стреляный воробей, все же его провели на мякине.

Великие народы похожи на великих людей в том отношении, что их величие редко становится известным, пока они не попадут в беду; поэтому несчастье мудро назвали испытанием истинного величия, которое, как золото, никогда не может быть оценено по достоинству, пока не пройдет сквозь горнило. Следовательно, в соответствии с теми опасностями и невзгодами, какие выпадают на долю народа, общины или отдельного человека (обладающих врожденным величием), растет и их величие, и даже погибая под тяжестью бедствия, они, как охваченный пожаром дом, являют взорам более славное зрелище, чем когда-либо во время их наивысшего процветания.

Обширная китайская империя при всей плодовитости ее населения, при том, что она поглощала и сосредоточивала в своих руках богатства других народов, на протяжении ряда дремотных столетий прозябала, и если бы в ней не произошла внутренняя революция и старое правительство не было свергнуто татарами, возможно, мы и теперь не видели бы в ней ничего, кроме никому не интересных мелочных картин скучного, однообразного благоденствия. Помпея и Геркуланум могли бы кануть в забвение вместе со множеством современных им городов, если бы они, к счастью, не были залиты лавой вулкана. Прославленная Троя приобрела известность только благодаря своим десятилетним бедствиям и завершившему их пожару. Париж вырос в своем значении в результате заговоров и кровопролитий, которые кончились восшествием на престол знаменитого Наполеона; и даже сам могущественный Лондон незаметно проходил по летописи времен, прославившись лишь такими событиями, как чума, Большой пожар[463] и Пороховой заговор Гая Фокса![464] Так города и империи медленно брели в молчаливой безвестности, вырастая под пером историка, пока, наконец, над ними не разражалось какое-нибудь ужасное несчастье и они не завоевывали бессмертие!