Третий Меморандум - Борис Батыршин

– А как с прочими? – помедлив, заинтересовался Крапивко.

– Самых кровавых, исполнителей, естественно, – к стенке. Остальных – на каторжные работы. Дешёвый рабский труд «на благо нашей экономики».

– Занятно. И как мы из этого дальше будем выкручиваться?

– Слушай, спроси у Казакова. Он Координатор, ему виднее.

– Драться придётся, – задумчиво протянул Крапивко. – тут ещё Конституция грядёт, уже не за горами. Всенародный референдум бы, в случае чего, а?

– Прорвёмся. Мои, жуковцы, твои – народу хватит.

Они повернули и некоторое время шли назад в молчании.

– Да, слушай, тут мои анекдотиков несколько родили. Свеженьких! – оживился вдруг Крапивко…

Когда Валерьян вернулся, Вика уже спала. Она пробурчала что-то невнятное и, поворочавшись, пристроила голову Валерьяну на грудь. Уснуть так и не удалось – плечо ныло….

ХХVI

Всем злодеям вышло наказанье

От законной власти…

Вот рабыни смоют кровь с мозаик,

И начнется счастье.

У нас слишком мало времени,

Чтобы ввязываться в это бесчисленные

дела. Если вы откроете эту отдушину,

вам уже не придется заниматься ни чем другим: все по такому случаю потащат к вам свои дрязги.

На берегу творилась мрачная сумятица. Запуганно озирающихся, бледных, исцарапанных, одетых вы неопределенного цвета полурвань девиц пачками грузили на шаланды. Рыбачки весело переругивались: им все было побоку, но они были единственными весёлыми личностями у причала. Охраннички-охотнички были мрачны, ибо не выспались, и из рук в буквальном смысле уплывала надежда чем-то поживиться от своей караульной службы. Принимавшие эстафету Следопыты были мрачны, ибо теперь по двое должны были дежурить на песчаном пятачке, сотней метров морской глади отделенном от плоской коралловой скалы, на которую должны были высадить баб. Скала эта хорошо просматривалась – она лежала бежевым облачком в спокойном, мерцающе-лазурном море. В бинокль на ней можно было увидеть ожидающие гостий палатки.

Нещадно и методично палило солнце. Казаков почувствовал, как по спине сбегает первая неприятная струйка пота. Он сидел в «Казанке», стоявшей у причала с другой от суеты стороны. Совсем рядом были сваи, склизкие, поросшие тёмно-зелёными и лиловатыми лишаями, а под водой уже облепленные ракушками. От города по слежавшимся илу и песку, изрытым уже многочисленными ногами, наполовину скрытым под строительным мусором, рыбьими костями и нанесёнными приливом водорослями, мрачный котёнок с распылителем и в расстегнутых куртке и рубашке вёл мрачного Мартынова. Штрафник был обнажён до пояса, бронзовая кожа на античных мускулах блестела под солнцем; битком набитый тяжеленный рюкзак он нёс в правой руке и помахивал им, как дипломатом. Шлюхи провожали Мартынова откровенно влажными глазами, даже забыв на секунду о своих горестях.

– Господь во всем конечно прав, – пробормотал себе под нос Казаков, – Но кажется непостижимым…

– Что? – вежливо переспросил сидящий рядом Следопыт. Следопыт должен был сопроводить Мартынова на остров Песталоцци, где с самого марта обреталась кучка педагогов-диссидентов и техникумных бунтарей – и куда было решено отправить хулигана вместо одиночной ссылки, порождавшей массу проблем. Казаков увязался с ним, имея целью проинспектировать быт ссыльных; надо было как-то решать вопрос с ними, поскольку в марте в горячке их сослали без всяких дальнейших планов.

– Ничего, – менее вежливо ответил Координатор. Он тоже был мрачен: во-первых, не выспался; во-вторых, один из легионеров этой ночью попытался бежать с этапа и был пристрелен; в-третьих, Валери ходил по Первограду гоголем и открыто демонстрировал союз с боссом аграриев.

Мартынов протопал по настилу причала, сбросил в «Казанку» рюкзак, слез сам. Моторка закачалась. Мартынов независимо уселся и стал молча глядеть в небо. Чувствовалось, что он ждёт, когда с ним заговорят, чтобы сразу ответить смело и независимо. Котёнок постоял на причале, глядя на суету справа, и дернулся было идти обратно.

– Э-э, товарищ патрульный, – окликнул его Казаков. – вы бы хоть рубашку застегнули. А то – разгильдяйство.

– Жарко же, – неуверенно-нагло ответил котёнок, не спеша застёгивая верхнюю пуговицу.

– Шахтёры и полеводы почти совсем голыми работают, – сообщил Казаков. – Вы, может быть, в шахтёры хотите, нет?

Котёнок пробормотал «виноват», быстро застегнулся и быстро пошёл, пару раз оглянувшись.

– Поехали, – сказал Казаков мотористу. Мартынова он не удостоил даже взглядом.

Причал провалился назад, вокруг забурлила пена, в лицо ударил воздух. Стало свежее и легче. Казаков обернулся: прямоугольная коробка интерната, корявые, уродливые ангары пристани, башни Кремля уходили, становились маленькими и незначительными. Настроение улучшилось: наконец-то удалось вырваться хотя бы на несколько часов. Чёрт, послать всех в дупу с их проблемами и уехать в Рокпилс военным комендантом… Или в сайву со Следопытами уйти – возле Рокпилса есть ещё один замок, про него рассказывали легионеры…

Остров Песталоцци вынырнул из океана через полчаса. Это был плоский клок суши с несколькими холмами в середине, поросшими саговниками, в километре от него возвышалась из спокойно-зеркального моря причудливой формы известковая скала, вся изъеденная пещерами и трещинами; стоило «Казанке» приблизиться – и со скалы поднялись тучи птиц. Моторка пролетела мимо и лихо подвалила к пляжу Песталоцци, заваленному грудами сухих водорослей. На одной из них возникли две голые толстые фигуры. Моторка ткнулась носом в песок, Казаков соскочил, увяз сапогами в жидком иле, выругался, с трудом сделал несколько шагов и выбрался на твёрдую почву. За ним последовал Следопыт и Мартынов. Мартынов был по-прежнему независим, но заметно подавлен. Он растерянно озирался.

– Не тушуйся, – сказал ему Казаков. Это были первые слова, с которыми координатор обратился к ссыльному. – Каких-то год и пять с половиной месяцев, с учётом предварительного… Смотри, если они все такие – ты здесь быстро станешь паханом… то есть, главным…

Мартыненко удивлённо покосился на Координатора: как воспринимать эту фразу – как руководство к действию? Или просто как попытку воодушевить ссыльнопоселенца?

Приближавшаяся фигура и правда, смотрелась весьма непрезентабельно. Пожилой, одутловатый мужик, некогда очень толстый и даже сейчас полный; но кожа всё равно висела складками. Неопрятные космы; из всей одежды – старые, перештопанные чёрные трусы. В руке мужик держал мотыгу. Казаков попытался его вспомнить – не смог.