Оскорбление третьей степени - Райк Виланд

Щепин задумчиво смотрит на странную кучу малу, вызывает дивизионного переводчика сержанта Владимира Петровича Венцеля и велит ему выяснить, о чем идет речь в документах. Худощавый сутулый Венцель в очках в черной оправе и с проседью в волосах был до войны гобоистом Саратовского симфонического оркестра. В сорок первом его выселили в Казахстан по подозрению в немецком происхождении, а затем призвали в армию; он присаживается на корточки рядом с сундучком, вчитывается в текст и переводит его на русский:

— Протокол. По делу об оскорблении чести между гауптштурмбаннфюрером СС Роландом Штрунком и обергебитсфюрером Хорстом Кручинной сегодня заседал смешанный третейский суд, созванный по согласованию с рейхсфюрером СС и рейхсюгендфюрером, в следующем составе.

Далее следуют имена и звания, перечисление которых побуждает Щепина выпрямиться и внимательно слушать, затем заявления Штрунка и Кручинны относительно того, что произошло в связи с леопардовой шкурой, и, наконец, решение суда уладить «дело чести» путем «поединка с использованием оружия».

Щепин закуривает папиросу, и дым от «Беломо-ра» плывет по комнате параллельно его бровям, пока он изучает «зарисовку поля боя».

— Одно слово — фашисты. Перед выходом на дуэль делают зарисовку поля боя. Что у них за мозги такие странные, а, Володя?

— Как гласит их пословица, порядок — половина жизни. У немцев на все есть план и правила. Возьми для примера хотя бы гитлеровское приветствие.

— А оно тут при чем? Они что, перед тем как руку поднять, тоже зарисовку делают?

— Да нет, просто угол подъема должен составлять ровно сто тридцать пять градусов. Тогда салютующий попадает в так называемую мертвую точку.

И Венцель рассказывает, что в начале 1943 года, после Сталинграда, переводил на допросах немецких военнопленных и один высокопоставленный офицер СС, чьего имени он уже не помнит, сообщил о некой игре, некоторое время бывшей в моде за линией фронта: пойманным партизанам велели стоять перед расстрельной командой с поднятой правой рукой, и тому, кто продержит руку дольше всех, обещали помилование.

— Проклятые фашистские отморозки!

— Выстоять удавалось максимум минут двадцать. И, разумеется, самого выносливого тоже в конце концов расстреливали, потому что он имел наглость давать гитлеровское приветствие. — Венцель тоже закуривает, выпускает дым и качает головой. — Так вот, в мертвую точку попадает тот, кто держит руку под углом ровно сто тридцать пять градусов. По словам эсэсовца, соответствующее исследование было проведено по приказу Геринга.

Проблема заключалась в том, что Гитлер мог при нимать парад с поднятой рукой хоть целых три ча са кряду и при этом совершенно не утомлялся. Другим — Герингу, Геббельсу, Гиммлеру — зто не уда валось, им приходилось периодически опускать руку, они злились на себя и считали это проявлением человеческой слабости, боялись, что их поведение могут истолковать как неуважительное, но ничего не могли с собой поделать. В общем, махина завертелась, и ученые действительно кое-что придумали. Когда рука поднята точно под этим углом, в плече блокируется нерв, и человек не ощущает усталости.

Он встает и поднимает руку, двигая ею туда-сюда, чтобы отыскать нужное положение. Щепин продолжает сидеть и тоже крутит рукой.

— Но расчеты не оправдались, — продолжает Венцель. — Потому что без транспортира не определишь, какой угол правильный. И если ты по-хорошему не вник, то лучше даже и не пытаться. В общем, на следующем параде эти нацисты стояли, то чуть поднимая, то чуть опуская руку, но ничего не помогало и все было как всегда.

Щепин бормочет себе под нос ругательство.

— Надеюсь, этого эсэсовца убили так же, как он убивал наших партизан. — Щепин переводит внимание на пистолеты, осматривает каждый по очереди, поднимает в воздух, целится, произносит «пиф-паф-пуф», а затем кидает обратно в сундучок со словами: — Немецкие пистолеты — немецкое качество, нам ли не знать! После Курска мы захватили склад оружия и страшно обрадовались — все новенькое, муха не сидела. Да вот только радость наша была недолгой. Нам быстро пришлось узнать: если пистолеты тщательно не чистить, хлопот не оберешься. Немецкое оружие будто создано для тех, кто страдает манией аккуратности — ну, для самих немцев в первую очередь, ясное дело. У троих из наших те проклятые пистолеты разлетелись прямо в руках, просто кошмар. Все равно что взорвать гранату в руке. Чертовы фашисты. В наведении чистоты им равных нет. Лучше бы стреляли друг в друга, наподобие этих двоих. Глядишь, наши целее были бы.

Венцель кивает, продолжая курить, а Щепин вытаскивает из сундучка тапочек.

— Что, по-твоему, эта штука тут делает?

— Понятия не имею, — отзывается Венцель.

Какое-то время они молчат. Из сундучка тоже не доносится ни звука.

— Унеси пистолеты на склад конфискованного оружия, Володя! Документы пусть передадут в штаб. С остальными вещами делай что хочешь.

Владимир Петрович Венцель, будущий отец дяди Венцеля и дед Николая Лоренца, не выполняет распоряжение командира: сундучок со всем его содержимым, а главное, с пистолетами Венцель оставляет себе на память, и после войны они служат предметом восхищения родных и друзей, которые дружно ахают, слушая историю о дуэли двух нацистов, а на Масленицу он каждый год достает из шкатулки ордена, сверкающие, как карнавальные побрякушки, дает их детям, и те увлеченно ими играют.

Позже Владимир Петрович передаст сундучок Волгоградскому музею Великой Отечественной войны, где тот проведет в забвении несколько десятилетий до распада СССР. Далее следы сундучка затеряются, и только в 2000 году анонимный коллекционер из Австрии предложит нескольким немецким музеям купить его, но ни один из них так и не согласится.

Хорст Кручинна ничего об этом не узнает, и, вероятнее всего, не особенно заинтересовался бы этими сведениями, если бы даже они до него дошли. Начиная с семи с небольшим часов утра восемнадцатого октября 1937 года его карьера стремительно катится под откос. Нет, никаких дальнейших наказаний ему не назначают, если не считать краткого домашнего ареста, наложенного Гитлером, но ему предписывается покинуть ряды гитлерюгенда и стать гражданским лицом, то есть начать работать, как многие другие немцы.

Он устраивается на одно из промышленных предприятий конгломерата «Герман-Геринг-Верке» в Брауншвейге и, не имея профессионального образования, если не считать двух семестров немецкого, истории и философии в Кёнигсберге, возглавляет тамошний отдел кадров, а позднее переводится на аналогичную должность в Линц.

Сведения о его личной жизни отсутствуют; не исключено, что у Кручинны попросту не было никакой личной жизни. С Гердой Штрунк он больше не видится, и то, что случилось в ту роковую ночь на леопардовой шкуре, похоже, продолжения не получает.

Начинается война, и Кручинна идет на фронт добровольцем. Здесь ему