Сорок пять - Александр Дюма
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И вы никогда не пытались стать лучше? – спросил Эрнотон.
– Мне это не удалось.
– На что же вы надеетесь? Что вы намерены делать?
– Что делает ядовитое растение? На нем цветы, как и на других, и кое-кто извлекает из них пользу. Что делает медведь, хищная птица? Они кусаются. Но некоторые дрессировщики обучают их, и они помогают им на охоте. Вот что я такое и чем я, вероятно, стану в руках господина д'Эпернона и господина де Луаньяка, до того дня, когда они скажут: это растение – вредоносное, вырвем его с корнем; это животное взбесилось, надо его прикончить.
Эрнотон немного успокоился.
Теперь Сент-Малин уже не вызывал в нем гнева, но стал для него предметом изучения. Он ощущал нечто вроде жалости к этому человеку, у которого стечение обстоятельств вызвало столь необычные признания.
– Большая жизненная удача, – а вы благодаря своим качествам можете ее достичь – исцелит вас, – сказал он. – Развивайте заложенные в вас побуждения, господин де Сент-Малин, – и вы преуспеете на войне и в политической интриге. Тогда, достигнув власти, вы станете меньше ненавидеть.
– Как бы высоко я ни вознесся, как бы глубоко ни пустил корни, надо мной всегда будет кто-то еще высший, и от этого я буду страдать, а снизу до меня будет долетать, раздирая мне слух, чей-нибудь насмешливый хохот.
– Мне жаль вас, – повторил Эрнотон.
Они замолчали.
Эрнотон подошел к своему коню, которого он привязал к дереву, отвязал его и вскочил в седло.
Сент-Малин во время разговора не выпускал из рук поводьев.
Оба поскакали обратно в Париж. Один был молчалив и мрачен от того, что он услышал, другой – от того, что поведал.
Внезапно Эрнотон протянул Сент-Малину руку.
– Хотите, чтобы я постарался излечить вас, – сказал он, – попробуем?
– Ни слова больше об этом, сударь, – ответил Сент-Малин. – Нет, не пытайтесь, это вам не удастся. Наоборот – возненавидьте меня, – это лучший способ вызвать мое восхищение.
– Я еще раз скажу вам – мне вас жаль, сударь, – сказал Эрнотон.
Через час оба всадника прибыли в Лувр и направились к казарме Сорока пяти.
Король отсутствовал и должен был возвратиться только вечером.
Глава 31.
КАК ГОСПОДИН ДЕ ЛУАНЬЯК ОБРАТИЛСЯ К СОРОКА ПЯТИ С КРАТКОЙ РЕЧЬЮ
Каждый из молодых людей расположился у окошка своей личной кабины, чтобы не пропустить момента, когда возвратится король.
При этом каждым из них владели различные помышления.
Сент-Малин весь был охвачен своей ненавистью, стыдом, честолюбивыми стремлениями, сердце его пылало, брови хмурились.
Эрнотон уже забыл обо всем, что произошло, и думал лишь об одном – кто же эта дама, которой он дал возможность проникнуть в Париж под видом пажа и которую внезапно увидел в роскошных носилках.
Здесь было о чем поразмыслить сердцу, более склонному к любовным переживаниям, чем к честолюбивым расчетам.
Поэтому Эрнотон оказался настолько поглощенным своими мыслями, что, лишь подняв голову, он заметил, что Сент-Малин исчез.
Мгновенно он сообразил, что случилось.
Не столь задумавшись, как он, Сент-Малин не упустил момента, когда вернулся король: теперь король был во дворце, и Сент-Малин отправился к нему.
Он быстро вскочил, прошел через галерею и явился к королю в тот самый момент, когда от него выходил Сент-Малин.
– Смотрите, – радостно сказал он Эрнотону, – вот что подарил мне король. – И он показал ему золотую цепь.
– Поздравляю вас, сударь, – сказал Эрнотон без малейшей дрожи в голосе.
И он, в свою очередь, прошел к королю.
Сент-Малин ожидал со стороны г-на де Карменжа какого-нибудь проявления зависти. Поэтому он был ошеломлен невозмутимостью Эрнотона и стал поджидать его выхода.
У Генриха Эрнотон пробыл минут десять, которые Сент-Малину показались десятью веками.
Наконец он появился. Сент-Малин ждал его все на том же месте. Он окинул товарища быстрым взглядом, и сердце его стало биться ровнее. Эрнотон вышел с пустыми руками, во всяком случае, при нем не было ничего заметного для глаз.
– А вам, сударь, – спросил Сент-Малин, все еще занятый своей мыслью, – вам король что-нибудь дал?
– Он протянул мне руку для поцелуя, – ответил Эрнотон.
Сент-Малин так стиснул в кулаке свою золотую цепь, что одно из звеньев ее сломалось.
Оба направились к казарме.
Когда они входили в общий зал, раздался звук трубы, по этому сигналу все Сорок пять вышли из своих кабин, словно пчелы из ячеек.
Каждый задавал себе вопрос, что произошло нового, и, воспользовавшись в то же время тем, что все оказались вместе, осматривал товарищей, одетых и вообще выглядевших совсем по-иному, чем прежде.
Вырядились они по большей части с большой роскошью, быть может, дурного вкуса, но изящество заменял здесь блеск.
Впрочем, у всех них было то, чего искал д'Эпернон, довольно тонкий политик, хотя плохой военный: у одних молодость, у других сила, у третьих опыт, и у каждого возмещался этим хотя бы один из его недостатков.
В целом они походили на компанию офицеров, одетых в партикулярное платье, ибо за немногими исключениями все почти старались усвоить военную осанку.
Таким образом, почти у всех оказались длинные шпаги, звенящие шпоры, воинственно закрученные усы, замшевые или кожаные перчатки и сапоги; все это блистало позолотой, благоухало помадой, украшено было бантами, «дабы являть вид», как в те времена говорилось.
Людей хорошего вкуса можно было узнать по темным тонам их одежды; расчетливых – по прочности сукна; щеголей – по кружевам, розовому или белому атласу.
Пердикка де Пенкорнэ отыскал у какого-нибудь еврея цепь из позолоченной меди, тяжелую, как цепь для арестанта.
Пертинакс де Монкрабо был весь в шелковых лентах и вышитом атласе: свой костюм он приобрел у купца на улице Одриет, который приютил одного дворянина, раненного грабителями.
Дворянин этот велел принести себе из дому новую одежду и в благодарность за гостеприимство оставил платье, в котором был, слегка запачканное грязью и кровью. Но купец отдал костюм в чистку, и он оказался вполне пристойным; правда, зияли две прорехи от ударов кинжалом, но Пертинакс велел скрепить оба эти места золотой вышивкой, и таким образом изъян был прикрыт украшением.
Эсташ де Мираду ничем не блистал: ему пришлось одеть Лардиль, Милитора и обоих ребят. Ларднль выбрала себе самый богатый наряд, который только допускался для женщин тогдашними законами против роскоши. Милитор облачился в бархат и парчу, украсился серебряной цепью, шапочкой с перьями и вышитыми чулками. Таким образом, бедному Эсташу пришлось удовольствоваться суммой, едва достаточной, чтобы не выглядеть оборванцем.