Серебряное слово ; Тарасик - Сусанна Георгиевская

— Эх, сразу видно, что вы ребенок. За что ж вас списывать? Посудите сами! Ведете вы себе довольно-таки культурно, стараетесь…

— Я душу ему открыла! — как будто оглохнув, продолжала жаловаться мама Тарасика.

— Душу?.. И что?..

— Да вы ж ничего не знаете! Я ему письмо написала.

— Положим, знаю, товарищ Искра… Письмо я читал.

— Что?!

— Очень просто. Взял да и показал Боголюбов. Мне показал, показал боцману… Он секрета держать не может — ни своего, ни чужого… Но я и боцман все же люди солидные… А боцман, если хотите знать, так чуть что не плакал… Особенно, знаете, в этом местечке… Ну, помните, где про Жоркино геройство… И доблесть и все такое… Права, говорит!.. Нечуткость, неделикатность… Ну?.. Вы, Соня, опять за свое?.. — И стармех, вздыхая, вытащил носовой платок. — Возьмите давайте!

— Отстаньте… Я вам не девчонка!.. Я… Я… шторм. И теперь я плачу, только если что-нибудь очень хорошее… За… за… замечательный человек боцман.

— А то как же?.. Очень даже прекрасный боцман. Платочек чистый. Берите, Соня.

— Красивый.

— Из Сингапура.

— Плевать я хотела на ваш Сингапур! Мне справедливость нужна, а все смеются, — плакала мама.

— А я же вам сразу сказал: плюньте на все и берегите свое здоровье… К женщине, Соня, нужен подход. А у ребят, посудите сами… Откуда им взять подход. Все море да море. Всегда в отрыве от берега. Разве они имеют понятие о деликатности… И вы же еще на них обижаетесь!.. Одевайтесь-ка и пошли…

— Не хочу.

— Глупости. Вы хотите. А если не вы — я хочу. Жажду на берег! И не один, а с дамой.

— Я вам не дама!

— Хорошо. Пусть так. Пусть товарищ… Молоденькая, — мечтательно и лукаво сказал стармех, — изящная… Увидят и спросят: «Ага!.. Да никак стармех?.. С «Савельева»?.. И откуда только отхватывает таких!.. Он рвет на ходу подметки».

— Значит, вы не в первый раз гуляете в Петропавловске с девушками? — Мама перестала плакать.

— С девушками и с дамочками я, не скрою, гулял. Но с таким симпатичным товарищем в первый раз. «Стажерка… Общественное поручение, — скажу. — Друг просил. Боголюбов. Разве откажешь другу?..» Вот как надо действовать, Соня. И овцы целы — и волки сыты. — И стармех улыбнулся, глядя на посветлевшее лицо мамы. Мягко и задушевно пополз кверху его утиный нос.

— Эх вы, волк! — засмеявшись, сказала мама Тарасика.

— Я — волк!.. Но об этом история умолчит. Я вам не Боголюбов. — И стармех рассеянно отвел взгляд от мамы Тарасика. — Молоденькая… Студентка!.. Писательница!..

— Какая я вам писательница!

— Хорошо. Пусть так… Не писательница, так поэтесса… А мне, старому черту, конечно, лестно… Чего скрывать?! Одевайтесь, Соня!.. Искорка!.. Огонек!.. Эх, вы! Не Соня, а горе-горе. Не искорка, а пожар. Катастрофа Ивановна!.. Одевайтесь!.. Не забудьте, пальтишко надо бы потеплей. И шарфик на шейку… И если есть — прихватите варежки.

— Тра-ап!.. Вываливай тра-ап!

Трап слегка раскачивается под ногами мамы Тарасика. Внизу — шумит море и обдувает ее начищенные новые полуботинки.

— Осторожней, Искорка.

Стармех, улыбаясь, крепко и бережно поддерживает ее под локоть.

Впереди — земля. Она не будет качаться. Она твердая. И дуть она не будет. Земля не умеет дуть.

Вот берег, а на берегу — дерево.

— Дерево! — говорит, удивившись, мама Тарасика.

— А как же! — весело отвечает стармех. — Ясное дело, что это дерево.

…Дерево голое. Зимнее… Но ведь на морях не растут деревья. Совсем никакие — ни цветущие, ни с опавшими или пожухшими листьями.

— Осторожней, Искорка. Упадете в воду, а мне потом за вас отвечать перед Боголюбовым.

— До свиданья, мальчики!

— Привет! — отвечают матросы с танкера.

Она все смотрит и смотрит назад.

Стажеры внимательно и сурово разглядывают, как стармех с несколько старомодным изяществом подхватывает под локоть маму Тарасика.

— Не обращайте внимания, Соня, — оправдывается стармех. — Они думают — я вас веду в ресторан.

— Ну так что ж?

— Ничего, конечно… Они ребята. Им интересно.

— Счастливо-о-о, мальчики!

И опять она оглядывается назад.

На борт норвежского судна, улыбаясь, выходит негр. Видит, что мама Тарасика машет морю руками. Он счастлив и сейчас же принимается ей махать салфеткой в ответ.

Из каюты, в первый раз после тяжкой болезни, развалистой, залихватской, морской походочкой выходит штурман Минутка. Расступившись, матросы дают ему место у борта.

Минутка глядит на сопку и щурится. И вдруг он переводит глаза на маму Тарасика.

— Соня-а-а… Ты вот чего-о-о!.. Чеши-ка на почту. Купи открыток. Ясно?

— Не обращайте внимания!.. Серость, неделикатность! — ужасаясь, шутливо оправдывается стармех.

— При чем тут неделикатность? — спрашивает мама Тарасика. — А может, ему на самом деле очень нужны открытки?.. Он… он человек замечательный! И мы с ним дружим.

— Ах, так?! — говорит стармех. — Тогда, извините, конечно. «Красной Армии сыны все-е-е прекрасны, все-е-е знатны!..» Осторожней, Искорка, не оглядывайтесь, упадете в воду.

Глава одиннадцатая

— Отойди, огорчу! — так сказал грузчик маме Тарасика и побежал дальше, придерживая на плече измазанный мукой куль.

Со звоном и длинным-длинным каким-то клекотом прокатила мимо нее по рельсам вагонетка.

Нет, это место не для прохожих. Хозяева тут тюки, вагонетки, рельсы…

Они — справа и слева. Они сходятся, скрещиваются.

Вспорхнула стальная рука подъемного крана. Сверху, с неба (вон оттуда — из дальнего маленького окошка), выглянул крановщик. На нем черная меховая шапка. Он орет-надрывается. А слов почему-то не разобрать.

Чуть слышен далекий, запертый шум моря. Море охвачено с трех сторон сопками. Ему спокойно в этом разорванном пристанью кольце. Тихо ему, а все ж таки бьется и плещется оно. На дальнем берегу лежит старая-старая баржа, перевернутая вверх днищем… Ее поржавевший бок пригревает солнышко.

Нет на свете кладбища для старых и умерших кораблей. Земля их не хочет захоронить (наверно, за то, что они морские). Но придет время, их переплавят в больших плавильных печах. Сжигая, печи продлят их жизнь (только уже не морских судов, а железа и стали).

Вся земля в порту как будто бы ощетинилась «топиками» (так по-морскому зовутся старые суда). Издали они похожи на хатки, построенные ребятами. Светятся окна хаток: дыры, в которые глядит небо. Мхом и ракушками обросли их бока.

А море — плещется. Ему хочется подобраться поближе к остову баржи — лизнуть ее и обдуть.

…Медленно причаливает к пристани пароход и вываливает на берег трап. Большой пароход. Пассажирский. Если б солнце тут было поярче, пожалуй, могло бы кому-нибудь померещиться, что сейчас распахнутся каюты и на палубы выйдут люди, одетые в светлое, как на черноморских судах.

Но здесь не юг. Здесь — Дальний Восток. Пассажиры этого транспорта — люди с тех берегов, где нет железной дороги и посадочных площадок для самолетов.

Долгонько, должно быть, поджидали они «оказии» (последней, перед закрытием навигации). Глядели в море — а не схватится ли оно льдом, не придется ли им дожидаться транспорта до наступления весны?

…Для пассажиров с дальних Курил Петропавловск — большая земля. Отсюда они доберутся до Кисловодска и на Украину, где родина вот того усатого рыбака. Суровые, грузные и почему-то все как один высокого роста, выходят они на петропавловский берег.

…А по правую сторону от парохода стоят другие суда. Полощутся по ветру флаги…

Пропало. Исчезло. Ушло назад…

Порт за плечами стармеха и мамы Тарасика.

Дорога к городу крутая и грязная. Ее разбили колеса грузовиков.

…А нервные все-таки люди шоферы! Дают гудки, орут и окатывают без нужды пешехода грязью буксующих колес.

Из легковички выходит начальник порта. Поднял руку и помахал кому-то перчаткой: «Привет!..» Он начальник над этими вот тюками, грузовиками, над этим забортным трапом и пароходом, который только что пришвартовал к берегу Петропавловска-на-Камчатке.

Захочет — и может велеть пароходу остановиться на рейде (даже если его проклянет за это капитан).

«Нет места. Всё…» Ничего не поделаешь, ничего не попишешь… С начальником порта шутки короткие. Захочет — и остановит кран с орущим крановщиком. Он хозяин этого лязганья, крика и грохота.

И только над морем он не хозяин, хоть и похож на морского бога Нептуна (не какого-нибудь Нептунишку, а Нептуна с большущего пригородного фонтана).

И все же он не хозяин над океаном. Штормы не спрашивают у начальников, быть им или не быть. Они разбивают графики.

Никогда начальник порта не даст «добро» и не примет транспорта, если барометр намекнет ему на морскую бурю. Он склонит голову перед штурмующим океаном.