Третий ключ - Татьяна Корсакова

Мама вернулась, когда пачка сигарет была уже почти пуста, по своей привычке, не здороваясь, прошла на кухню, сбросила туфли, устало опустилась на стул, поставила у ног небольшую картонную коробку, из которой в ту же секунду выпрыгнул крошечный щенок.

– Вот, за каким-то чертом подарили, – она легонько отпихнула от себя щенка, забрала из пачки последнюю сигарету, закурила. – Что теперь с ним делать, ума не приложу.

Щенок лохматым клубком перекатился от маминых ног к Аглаиным, ткнулся в протянутую ладонь холодным носом.

– Паркер, – впервые за этот день она улыбнулась. – Я назову его Паркером.

– Называй как хочешь, – на холеном мамином лице промелькнула и тут же исчезла тень улыбки, – но учти, убирать за ним будешь сама и выгуливать тоже.

В тот день они просидели на кухне до ночи, Паркер уже давно спал на Аглаиных коленях, а они все не ложились. Впервые Аглая говорила со своей мамой на одном языке и, кажется, даже начала ее понимать. Что ж, с таким гидом во взрослой жизни она не пропадет...

– ...Аглая, нам нужно поговорить. – Теперь Михаил не просто смотрел на нее, но еще и держал за руку, сильно держал, словно боялся, что она может убежать. Она бы и убежала, но теперь поздно, прошлое пудовыми гирями потянуло назад, и если для того, чтобы расстаться с ним окончательно, ей нужно поговорить с Михаилом, то она поговорит.

– Я не знаю, где третий ключ. – Теперь, когда она стала взрослой и бывалой, смотреть в его стылые глаза было не страшно. Почти не страшно. – В этом деле я вам, увы, не помощница.

– Нам нужно поговорить о другом, – Михаил говорил тихо, так, что расслышать его могла только она одна. – Давай выйдем в парк. – Он смотрел на нее просительно или даже умоляюще. И взгляд его был вовсе не стылым, а каким – Аглая запретила себе думать.

– Давай выйдем.

Они сидели на скамейке у пруда: Аглая с одного края, Михаил – с другого. Даже сейчас, когда они были наедине, между ними словно незримо присутствовал кто-то третий. Пауза, которая длилась с того самого момента, как они вышли из дома, становилась уже неловкой. Аглая закурила, отчасти чтобы успокоиться, отчасти чтобы расстояние, их разделяющее, сделалось совсем уж непреодолимым.

– Я должен перед тобой извиниться, – Михаил начал совсем не с того, и она растерялась.

– За что?

– За все.

– Все – это слишком много. Мне достаточно одной причины. – У нее даже получалось улыбаться. Жаль, что солнцезащитные очки остались в доме, с ними было бы совсем легко.

– Я не хотел тебя обманывать.

– Но обманул. Уже тогда ты искал клад, а я была тебе нужна лишь как вероятная хозяйка третьего ключа. – Оказывается, обида – коварная штука, особенно когда она давняя. Обида заставляет пальцы предательски дрожать, а горло сводит судорогой.

– Нет, – Михаил резко встал, остановился напротив. – Ты нравилась мне с самого начала.

– Нравилась до такой степени, что ты решил не говорить мне правду?

– Я хотел, но начались все эти убийства...

– Вот, давай поговорим об убийствах! – Аглая стряхнула пепел к ногам Михаила. – Ты знал, что я дочь Полонского, знал, что третий ключ может быть у меня, а значит, ты понимал мотив всех этих убийств. Мы проводили раскопки, а значит, пусть даже и случайно могли наткнуться на клад. Как же это по-скотски, подозревать меня в убийствах и не попытаться остановить! Ты ждал, что я устраню конкурентов и выведу тебя к кладу? Ты думал, что я знаю намного больше, чем остальные?

– Аглая, – Михаил покачал головой, присел на корточки, больно сжал ее запястья, – я знал, что ты никого не убивала, и я могу это доказать. Дашу утопили не ночью, а вечером, часов в семь-восемь, я специально узнавал у следователя. Понимаешь, что это значит? Весь вечер ты была со мной, ты никак не могла ее убить.

– Не могла? – Камень, который тяжким грузом вот уже пятнадцать лет лежал на сердце, исчез, уступая место злости. – Ты знал это и молчал?

– Я узнал это уже после того, как ты уехала. Но поверь, я никогда не думал, что ты можешь совершить убийство.

– А зачем тогда... – от слез, злых и горьких, защипало в глазах, – зачем ты не отпускал меня от себя?

– Я за тебя боялся. – Пальцы Михаила больше не сжимали ее запястья, а нежно скользили по раскрытой ладони: сначала по линии жизни, потом по линии сердца... – Я боялся, что он до тебя доберется.

– Кто? – Аглая сжала ладонь в кулак. – Кто до меня доберется?

– Не знаю, – Михаил покачал головой, – до сих пор не знаю.

– Неправда!

Прошлое снова ухмыльнулось скалозубой улыбкой, дохнуло могильным холодом. Аглая помнила лицо Михаила, когда он вернулся, помнила, как он сказал, что никого не нашел, и помнила свой страх, бесконтрольный, иррациональный. Страх не за себя, а за него. Пугач пропал, и все отчего-то решили, что он сбежал. Это было разумно и удобно, потому что с исчезновением Пугача прекратились и убийства. Но Пугач не сбежал! Все эти пятнадцать лет он лежал на дне графского пруда, а Михаил сказал, что никого не нашел...

Говорить такое было больно и страшно, Аглае пришлось сделать над собой усилие, чтобы начать. Она должна, потому что жить с такими ужасными подозрениями просто невозможно.

– Ты думаешь, это я его убил? – Во взгляде Михаила были боль и удивление. – Аглая, ты в самом деле думаешь, что это я?

– Разубеди меня. – Она надеялась, что получится дерзко, а получилось жалко.

Он долго молчал, всматривался в черное зеркало пруда, а когда заговорил, Аглае захотелось поверить каждому его слову:

– Я готов был убить за тебя тогда, и даже сейчас я, наверное, убил бы, но это не я. У меня нет доказательств, поэтому тебе решать, говорю я правду или вру.

У него не было доказательств, но Аглае и не нужны были никакие доказательства, ложь от правды она, слава богу, научилась отличать. Михаил говорил правду, и от правды этой пронизывающий все ее существо холод отступил.

– Расскажи мне. – Руки дрожали так сильно, что ей не с первого раза удалось прикурить новую сигарету.

– Что ты хочешь услышать? – Он улыбался несмело и застенчиво, как пятнадцать лет назад, и за незнакомыми, грубой лепки, чертами взрослого мужчины Аглае на мгновение почудился двадцатилетний парень.

– Все. Я хочу услышать все, что ты захочешь мне сказать...

Они разговаривали долго, сначала только Михаил, а потом, когда ответы на одни вопросы порождали другие, заговорила и Аглая. Это было мучительно – из острых осколков создавать картинку прошлого и понимать, что картинка могла бы получиться совсем другая. Они говорили, и их общее прошлое избавлялось от обмана, недомолвок и чудовищных недоразумений.

Прощальная записка, которую написала не Аглая, а мама...

Минутная слабость брошенного мужчины, которая вылилась в десять лет несчастного брака...