Бьющееся стекло - Нэнси-Гэй Ротстейн

— Общенациональное совещание Либеральной партии, — прозвучало на том конце провода. То же самое начали повторять по-французски, но Диди прервала это двуязычное приветствие:

Говорит миссис Джордж Тэлбот. Мне крайне необходимо связаться с мужем. Передайте буквально следующее: «Речь идет о жизни Адама. Мне нужно поговорить с тобой сию же минуту. Диди». Поторопитесь, я не кладу трубку и буду ждать.

Через несколько минут снова зазвучал тот же деловитый голос:

— Мистер Тэлбот прочел вашу записку и написал на пей несколько строк. Читаю: «Сейчас занят. Позвоню сразу по окончании совещания». Это все.

— Нет, не все. Вам придется выдернуть его с этого совещания. Жизнь его сына в опасности! Когда совещание закончится, может быть уже поздно.

Миссис Тэлбот, прошу прощения, но я не могу снова войти в помещение для заседаний, — прозвучал вежливый, но недвусмысленный ответ.

— Пожалуйста! Вы должны! Прошу вас, помогите мне! — взмолилась Диди чуть ли не впервые в жизни.

— Я попробую, миссис Тэлбот.

— Спасибо, Присцилла, — послышался через некоторое время голос Джорджа, с профессиональной вежливостью говорившего с секретаршей. — Я возьму трубку в депутатской комнате отдыха. — В чем дело, Диди? Я действительно позарез занят, — услышала она несколько секунд спустя.

— Адам залез на крышу и не слезает! Может быть, даже собирается спрыгнуть! Снег на крыше тает, сползает вниз, так что он может упасть, даже если не спрыгнет. Может разбиться насмерть. Он сказал, что не слезет, пока ты не пообещаешь приехать домой.

— Диди, ты выдернула меня с важного партийного совещания. Уж двадцать-то минут это дело всяко могло потерпеть.

— Джордж, что мне сказать Адаму? Когда ты приедешь?

— После поездки в Эфиопию, через месяц. Ты прекрасно знала это и до звонка.

— Ты кажется не понял, что я тебе сказала. Мы должны уговорить его спуститься прямо сейчас. Пока не произошло непоправимого.

— Да успокойся ты, Диди. Ничего с Адамом не случится, — нетерпеливо промолвил Джордж. Он прикрыл трубку ладонью, но она все же расслышала приглушенные слова: — О’кей, Майк, я сейчас вернусь. Диди, меня зовут, — сказал он с еще более заметным нетерпением.

— Джордж, Адам знает, что я звоню тебе. Неужели ты хочешь, чтобы я передала ему эти твои слова?

— Передай, что я его люблю. И вели немедленно слезть с крыши. И вообще… — теперь в его голосе звучало явное раздражение… — ты ведь гораздо лучше меня знаешь, что надо говорить в таких случаях. А мне на самом деле пора идти.

— Джордж, как ты можешь? Он ведь твой сын. Он нуждается в тебе, и я тоже. Не поступай так с нами.

— Извини, Диди, но я вынужден прервать разговор. Как министру теневого кабинета мне необходимо присутствовать на совещании. Долгую задержку могут счесть отсутствием, со всеми вытекающими последствиями. Так что я возвращаюсь в зал заседаний. Ничуть не сомневаюсь, ты все уладишь. Ну а если понадобится поговорить снова, ты знаешь, где меня найти.

— Джордж, ты должен… — в трубке раздались гудки. Диди подняла глаза и сквозь лобовое стекло взглянула вверх, на Адама. На фоне заснеженной крыши старого дома он казался совсем маленьким, беспомощным и уязвимым.

— Только что поговорила с папой, — сказала Диди, выйдя из автомобиля и с трудом подходя ближе к дому по скользкой дорожке. Адам внимательно смотрел на нее, но вопроса о том, что же сказал отец, не задал, словно уже знал суть состоявшегося разговора и ничего хорошего не ждал. — Папа собирается прилететь домой, — солгала она. — Сказал, что вылетит первым же самолетом, как только закончится совещание. И еще просил передать, что очень тебя любит. Так же, как и я. Он велел тебе немедленно спуститься вниз.

Адам не шевельнулся. Похоже, он понимал, что мать говорит неправду. Тишина нарушалась лишь стуком капели. Если совсем недавно падали лишь редкие капли, теперь этот звук стал постоянным: снег таял, так же как и нависавшие над Адамом тяжелые сосульки. Холодная вода стекала с них на его кожаную куртку. Одна из сосулек могла оборваться в любой момент: капли постукивали, словно часы или метроном, отмерявший секунды жизни ее сына.

Очередная сосулька сорвалась с крыши и разлетелась острыми осколками, один из которых застрял в пробитой им ледяной корке.

— Адам, сейчас я сама поднимусь к тебе и мы поговорим. Ладно? — Не дожидаясь ответа, Диди влетела в дом и, взбежав по лестнице с быстротой, какой сама от себя не ожидала, оказалась на чердаке, там, где Адам проводил долгие одинокие часы. После яркого света глаза не сразу могли приспособиться к царившему здесь сумраку, и ей потребовалось время, чтобы найти лестницу, поднимавшуюся к ведущему на крышу люку. Обшаривая помещение взглядом, она ненароком увидела великолепный железнодорожный комплекс, над сооружением которого Адам на пару с отцом трудился не одни каникулы. Тут были и переезды, и платформы, и тоннели, и семафоры, подающие световые сигналы, и весьма реалистичные придорожные деревушки с домиками, фигурками машущих проходящим поездам фермеров и пасущихся на лугах пятнистых коров. Теперь все это подверглось разрушению. Два черных дизельных локомотива были расплющены, миниатюрный шлагбаум сорван, коровы, домики и людские фигурки повалены и разбросаны. Модели паровозов и вагонов, которые Адам собирал уже три года (Джордж всегда покупал их ему по его выбору) оказались поломанными и искореженными. Больше всего пострадал последний подарок отца — точная копия пассажирского вагона «Юнион Пасифик» 1860 года с бархатными сиденьями и резными золочеными дверцами. Мальчик сокрушил все, что в его сознании связывалось с образом отца.

Диди охватил ужас. Углядев наконец лестницу, она бросилась к ней, торопливо поднялась и протиснулась в узковатое для нее отверстие. В глаза вновь ударил яркий солнечный свет. Она потянулась к сыну, однако тот не протянул руки навстречу и, оставаясь вне пределов досягаемости, бесстрастно наблюдал за ее усилиями.

— Адам, мы же, кажется, договорились. Ты обещал, что спустишься, как только узнаешь, что отец приедет домой.

Адам не сдвинулся с места.

— Ну давай, спускайся. Не тяни.

Сорвавшаяся сосулька упала между нею и сыном, соскользнула по скату крыши и разбилась, ударившись о бетонную дорожку. Диди непроизвольно взглянула вниз и поежилась: сверху высота казалась куда больше, чем снизу.

— Я же сказала, папа обещал приехать сразу после совещания, — повторила она и, уже от отчаяния, добавила: — Он сказал, что если, вернувшись, застанет тебя на крыше, то, хоть ты уже и большой, задаст тебе хорошую трепку.

По-видимому, последние ее слова показались Адаму самыми убедительными. Он протянул матери руки, и она увидела, что они дрожат. Обхватив ногами балку, Диди распростерлась на мокрой, скользкой кровле. Дотянуться удалось не сразу, но в конце концов она сжала окоченевшие ладони Адама и потянула его на себя. Одетый только в легкую курточку, он сильно замерз, шевелился с трудом, и ей пришлось буквально подтаскивать его к люку в крыше. И в это время очередной пласт обледеневшего снега пополз вниз по скату, увлекая Адама за собой. Он потерял опору и едва не соскользнул с крыши, но Диди, вцепившаяся в его руки так, что ногти впились в плоть, рванула мальчика на себя с невесть откуда взявшейся силой. Когда его тело просунулось в люк, она почувствовала, что сегодня, как и пятнадцать лет назад, подарила ему жизнь. И это снова стоило ей немалых усилий.

В четверть десятого наконец позвонил Джордж, но ей практически нечего было ему сказать. За время, прошедшее с момента спасения сына, она заново осмыслила и это событие, и многое другое, о чем раньше старалась не задумываться.

Теперь она отчетливо понимала, что Джордж никогда ее не любил. Любовь вообще представляла собой слишком сложное чувство для этого человека, рассматривавшего всех лишь с точки зрения того, какую пользу можно из них извлечь. Скорее всего, он и женился-то на ней лишь затем, чтобы заручиться необходимой для успешной политической карьеры финансовой поддержкой ее родителей. И жить с ней продолжал из сугубо практических соображений: видному политику следовало иметь репутацию примерного семьянина, а развод, как бы искусно ни удалось преподнести это событие общественности, мог отрицательно сказаться на его имидже. Воспитавший Джорджа Джо Брэдли внушил ему, что даже прочно утвердившийся политик всегда остается уязвимым. Однако Джордж не ограничился равнодушием к ней, а добавил к этому еще и измену. Неужто он и вправду возомнил, будто способен заставить ее поверить в любую нелепость? Например, в то, что он способен пропустить заседание важной международной конференции лишь для того, чтобы помочь бывшей своей сотруднице добрым советом насчет ее новой работы. Едва ли такое согласуется с характером человека, не желавшего выйти на минуточку с рутинного совещания, даже когда ему сообщили о важном звонке жены, касающемся судьбы сына. Она делала все, чтобы отвлечь его от других женщин, но не далее как две недели назад он снова нашел предлог, чтобы остаться на выходные в Оттаве. Наверняка для того, чтобы переспать с какой-нибудь секретаршей. Джордж был самонадеянным лжецом, умевшим лгать правдоподобно и с легкостью очаровывать людей.