Наши в космосе - Даниил Клугер

Кардиолог рвал в клочья ленту, не веря способности моего сердца подолгу выдерживать невообразимые, как он уверял, нагрузки, а когда поверил, нашел особенно выспренные слова для того, чтобы меня поздравить.

Поздравления отоларинголога звучали более обыденно — должно быть, слух обо мне уже начал распространяться.

Эндокринолог долго жал мне руку.

Окулист прослезился.

Психолог улыбался и не отходил от меня ни на шаг. Я успел заметить, что остальным кандидатам он уделяет куда меньше внимания.

Еще один изувер в белом халате заставил меня проглотить зонд с телекамерой на конце.

— М-м… Хороший желудок. Я бы даже сказал, очень хороший желудок, просто эталон, а не желудок. Вы, очевидно, на специальной диете?

— Зачем? Ем все подряд.

— И острые приправы?

— Очень люблю.

— Удивительно, — всплеснул он руками. — И у вас никогда не бывает изжоги?

Я спросил, что это такое. Мне было действительно любопытно, но изувер отозвался в том лишь смысле, что везет, мол, некоторым, после чего, мрачно глядя на меня, потянулся к графину и запил содовую таблетку.

Иммунолог, без толку вливавший в меня подозрительные жидкости и подолгу мывший после них руки, не сказал мне ничего, но стал очень скучен. Возможно, он увидел во мне грядущий кошмар своей безработицы.

Тогда-то я и начал понимать, что настоящих конкурентов у меня по существу нет.

Пошел третий час ожидания, и мало-помалу оно начало меня раздражать: неужели так трудно выбрать одного из пятнадцати, тем более что вопрос наверняка решен заранее? Но еще больше меня раздражал сосед со своей шпорой на пятке и доверительным шепотом:

— Понимаете, как это скроешь? Болит ведь, гадина. Терпеть, правда, можно, но разве их это интересует? Вы не представляете себе, до чего обидно… А может, они не заметили, ведь могли же случайно не заметить, а?…

Я молча встал и переместил свое кресло к противоположной стене. Хватит с меня. Конечно, этот тип запросто мог оказаться подсадкой, действующей по наущению психолога, но… В конце концов, реакция у меня адекватная, что и требовалось доказать, и на рукоприкладство я так просто не провоцируюсь.

Вот вам всем. Съели?

Дверь отворилась…

Отборочная комиссия в полном составе. Наконец-то! Давно пора.

Пятнадцать человек вскочили на ноги.

— Поздравляю вас! — И генерал, степенным шагом миновав меня, пожал руку обладателю шпоры. — Только что комиссия утвердила вашу кандидатуру.

Что-о?!..

Кажется, у меня отпала челюсть. Не помню.

— Благодарю всех. Можете вернуться к своей работе.

Удар был тяжел. Я стоял не в силах пошевелиться и смотрел, как члены комиссии по очереди жмут шпороносцу трясущиеся руки. Потом его куда-то повели, и он заковылял с блаженно-вымученной улыбкой на потном лице. Он хромал! Он даже забыл, что нужно притворяться!

Один раз во время резкого маневра корабля на меня упал тяжеленный кислородный баллон, и я, уцелев только благодаря жесткому скафандру, приходил в себя целую минуту. Но тогда мне было все-таки легче.

— Вы расстроены?

Так и есть. Психолог.

Я с трудом разлепил склеенные губы:

— Он же… Как вы могли? У него…

— Костный отросток?

— Вы знаете?

Психолог рассмеялся.

— Естественно, знаем. А у Упыряева, представьте себе, космический радикулит…

До меня мало-помалу начало доходить.

— …а теперь помножьте на тяжелый характер и пять лет изоляции… Не расстраивайтесь, вы бы не нашли с Упыряевым точек соприкосновения. Тут нужен специальный человек. Слышали поговорку: у кого что болит, тот о том и…

Я молча отстранил психолога и пошел к выходу.

— Подождите!

Я притормозил в дверях, и психолог устремился ко мне.

— Да подождите же, мы с вами еще не кончили! Что вы разобиделись, в самом деле… Мы намерены предложить вам работу здесь, в Центре…

Я круто обернулся.

— Какую?

— У вас идеальное здоровье. Настолько идеальное, что большинство наших специалистов заявляют, что никогда не видели ничего подобного. Вероятно, на всей Земле не найдется человека, равного вам здоровьем. Без лишних слов: вы эталон.

— И что?

— Все медицинское отделение от вас без ума, наши врачи и мечтать не могли о таком наглядном пособии. Вас будут изучать и показывать. Для этой работы вы являетесь идеальной кандида…

Естественно, в Центре не держат плохих психологов. Во всяком случае, этот сообразил вовремя присесть.

Александр Етоев

Экспонат, или Наши в космосе

Говорил тот, краснорожий, что вывалился из корабля первым. Сильно мятый, в пятнах масла комбинезон, продранные рукава и колени, ржавчина на пряжках и на заклепках. И сам он был вроде как не в себе. Дергался, приплясывал, изгибался — может быть, от волнения, а может, сказывались последствия неудачного входа корабля в атмосферу. Кольца, сетки, фляжки, ножи, помятая стереотруба, с два десятка непонятных приборов, оружие — словом, все, что было на нем, скрипело, звенело, булькало, скрежетало, не умолкая ни на секунду.

— Эй, длинный! Ты, ты, нечего оборачиваться. Тебе говорю: какая у вас планета?

Желтый палец пришельца то попадал в Пахаря, то промахивал мимо и тогда начинал выписывать в воздухе странные танцующие фигуры. Другая рука краснорожего крепко заплутала в ремнях, оплетавших его, будто тропические лианы. Он то и дело дергал плененной рукой, хотел вернуть ей свободу; плечо взлетало и падало под громкий хохот походного снаряжения, но рука оставалась в путах.

Пахарь, или Рыхлитель почвы, так его называли в деревне, стоял молча, локоть положив на соху и пальцами теребя густую рыжую бороду. Он чувствовал, как дрожит под сохой земля, и дрожь ее отдается в теплом дереве рукояти. Земля ждет, когда он, сын ее и работник, продолжит дело, взрыхлит затвердевший покров, и она задышит свободно сквозь ломкие развороченные пласты. Но этот чужой, что кричал от края поляны, и те, что с ним, и то, что было за ними, — большая круглая штука, похожая на дерево без коры, — мешали доделать начатое.

Он стоял и молчал. Ждал, когда они уберутся.

— Ты что, глухой?

Пахарь молчал.

— Или дурак?

Он почувствовал зуд на шее под рыжими лохмами бороды. Муравей. Высоко забрался. Пахарь повертел головой, потом пальцем сбросил с себя докучливого путешественника.

— Я спрашиваю, планета как называется, а он мне башкой вертеть. Ты Ваньку-то не валяй, знаем мы эти штучки.

Те, что выглядывали из-за спины говорившего — двое слева и двое справа, — с виду были немногим любезнее своего предводителя.

Говоривший, не дождавшись ответа, грозно насупился и подался на полшага вперед. Те, что стояли в тени его широкой спины, качнулись было за ним, но удержались — видно, подумали, что безопасность тыла важнее.

Вожак кожей почувствовал пустоту, холодком обдавшую спину, покосился по сторонам и отступил на прежнее место.

— Что это у тебя за уродина? — Голос его стал мягче.

Пахарь подумал: отвечу, может быть, уберутся пораньше.

— Со-ха, — ответил он скрепя сердце.

— Со-ха? — переспросил пришелец. — Ну и название. Со-ха. Ха-ха. Ты ей чего, копаешь или так?

Пахарь устал говорить. Одно слово — это уже труд. Но он сделал усилие и выговорил по складам:

— Па-хать.

— Па-хать, — повторил краснорожий и обернулся к спутникам: — Лексикончик. Зубы о такие слова поломаешь. «Пахать».

Пахарь стоял, не двигаясь. Он сросся с сохой, слушая гул земли. Но пока эти пятеро здесь, она и он, ее сын, будут терпеть и ждать.

Лицо Пахаря, заросшее дикой шерстью, его сильные, грубые руки, низко склоненные плечи — все в нем выражало полное безразличие к суете и словам пришельцев. Он смотрел на них и сквозь них. Так смотрят на свет сквозь пыльную чердачную паутину. Иногда Пахарь зевал, и на солнце вспыхивали желтым огнем его большие сточенные клыки.

Ни интереса, ни страха, ни удивления — ничего не отражалось в его застывшей фигуре. Он просто стоял и ждал. И земля ждала вместе с ним.

Пришельцы тем временем, сбившись в кучу, о чем-то тихо шептались. Шепот то поднимался волнами, и тогда над поляной воронами вспархивали слова: «в рыло», «с копыт долой», «пусть подавится», — то утихал до ровного мушиного гуда. Наконец, тот, что был главным, крикнул через поляну:

— Ну ладно, вижу, с тобой много не поговоришь. Значит, так. Бросай эту свою со-ху. Полезай вон туда. Дырку в борту видишь? Люк называется. Туда и полезай.

Пахарь стоял неподвижно. Только рыжие лохмы подрагивали на ветру, и солнце перебирало по волоску густую его копну, добавляя к рыжему золотое.

— Ты чего, дылда, совсем уже в дерево превратился? Полезай в люк, тебе говорят. В плен мы тебя берем. Плен, понимаешь? Плен. Будешь ты у нас пленный. Такое правило, понимаешь? С каждой планеты, даже такой задрипанной, как твоя, мы берем по штуке местного населения. У нас там, — краснорожий показал на ракету, — таких охломонов, как ты, четыре клетки уже набиты. Скучно не будет.