Тигана - Гай Гэвриел Кей

— Ты, — обратился солдат к ученику — они всегда начинали с него, — твоя провинция когда-то называлась иначе. Скажи им, как.

Она увидела, как мальчик — его звали Наддо — побледнел от страха, или гнева, или от того и другого. Четверо купцов, не замечая этого, наклонились вперед, выжидательно глядя на него. Дианора увидела, как Наддо бросил на ее брата взгляд, словно искал совета или просил прощения.

Солдат перехватил этот взгляд.

— Прекрати! — рявкнул он. Потом вытащил меч. — Если хочешь жить, назови имя.

Наддо очень ясно произнес:

— Тигана.

И, разумеется, никто из купцов не мог повторить это слово. Ни за двадцать золотых игратов, ни за сумму, в двадцать раз большую. Дианора различала в их глазах разочарование, обманутую жадность и страх, который всегда возникал, при столкновении с магией.

Солдаты смеялись и подталкивали друг друга. Смех у одного из них напоминал пронзительный клекот, как у петуха. Они повернулись к ее брату.

— Нет, — решительно сказал он раньше, чем они успели заговорить. — Вы уже повеселились. Они не могут услышать это имя. Мы все это знаем — что вам еще надо доказывать?

Ему было пятнадцать лет, он был слишком худым, а его темно-каштановые волосы слишком длинными, они падали на глаза. Она стригла его больше месяца назад и всю неделю собиралась снова это сделать. Одной рукой Дианора так сильно вцепилась в подоконник, что вся кровь ушла из пальцев, и они стали белыми как лед. Она готова была дать отрезать себе руку, если бы это могло изменить происходящее. Дианора заметила другие лица в других окнах по улице и на противоположной стороне площади. Некоторые прохожие остановились при виде большой группы людей, почувствовав внезапно растущее напряжение.

Это было плохо, потому что в присутствии зрителей солдаты теперь вынуждены были недвусмысленно утвердить свой авторитет. То, что было игрой, когда совершалось без свидетелей, теперь превратилось в нечто другое. Дианоре хотелось, чтобы отец вернулся от Дейзы, хотелось, чтобы принц Валентин вернулся живой, чтобы мать вернулась из тех краев, где она сейчас странствовала.

Она смотрела. Чтобы разделить это. Чтобы стать свидетелем и запомнить, уже тогда зная, что такие вещи будут иметь значение, если вообще что-то будет иметь значение в последующие дни и годы.

Солдат с обнаженным мечом очень осторожно уперся его кончиком в грудь брата. Лезвие отражало солнечный свет. Это был рабочий клинок, меч солдата. Люди, собравшиеся вокруг, слегка зашумели.

Брат произнес, почти с отчаянием:

— Они не могут запомнить это имя. Вы знаете, что не могут. Вы нас уничтожили. Разве необходимо продолжать причинять боль? Разве это необходимо?

«Ему ведь всего пятнадцать лет, — молилась про себя Дианора, мертвой хваткой вцепившись в подоконник оцепеневшими пальцами. — Он был слишком молод, чтобы сражаться. Ему не позволили. Простите ему это. Пожалуйста».

Четверо торговцев из Азоли, как один, быстро отступили в сторону. Один из солдат — тот, кто смеялся, как петух, — смущенно переступил с ноги на ногу, словно сожалея, что дело зашло так далеко. Но вокруг уже собралась толпа. Мальчишке дали шанс. Теперь же выбора не оставалось.

Меч осторожно двинулся вперед, потом назад. Сквозь прорванную голубую тунику показалась струйка крови, ярко блеснувшая под весенним солнцем, словно потянулась за острием меча, потом потекла вниз, пачкая голубой цвет.

— Имя, — тихо повторил солдат. Теперь в его тоне не было легкомыслия. Он был профессионалом и готовился убить, поняла Дианора.

Она была свидетельницей, памятью. Она увидела, как ее младший брат расставил ноги, словно хотел утвердиться на почве площади. Кулаки его опущенных рук сжались. Голова запрокинулась, лицо поднялось к небу.

А потом она услышала его крик.

Он сделал то, что от него требовали, подчинился приказу, но не мрачно, или почтительно, или со стыдом. Упираясь ступнями в землю отцов, стоя перед домом своей семьи, он посмотрел на солнце, и из самой глубины его души вырвалось имя.

— Тигана! — закричал он, чтобы все слышали. Все, кто находился на площади. И еще раз, еще громче: — Тигана! — А потом в третий, последний раз, на самой верхней ноте голоса, с гордостью, с любовью, с вечным, неугасимым вызовом в сердце. — ТИГАНА!

Этот крик прозвенел над площадью, вдоль улиц, донесся до окон, из которых смотрели люди, пролетел над крышами домов, уходящими на запад, к морю, или на восток, к храмам, и намного дальше — звук, имя, скорбь, брошенные в ясность весеннего дня. И хотя четверо купцов не могли удержать в памяти это имя, хотя солдаты не могли его запомнить, но женщины у окон, и стоящие рядом дети, и мужчины, застывшие на улице и на площади, ясно его расслышали, и впустили в себя, и они-то смогли услышать и запомнить гордость, звучавшую в этом уносящемся крике.

И, оглянувшись вокруг, солдаты ясно это увидели и поняли. Это было написано на лицах стоящих вокруг них людей. Он сделал только то, что они сами ему приказали, но игра вывернулась наизнанку, она пошла не туда, куда надо, что они смутно поняли.

Конечно, они их избили.

Кулаками, ногами, повернутыми плашмя клинками мечей, чтобы уберечь лезвие. Наддо тоже — за то, что он присутствовал и, таким образом, был участником. Но толпа не рассеялась, что обычно происходило, когда кого-то избивали. Они смотрели в молчании, неестественном для такого количества людей. Единственным звуком были удары, так как ни один из мальчиков не закричал, а солдаты молчали.

Когда все было кончено, они разогнали толпу, с угрозами и проклятиями. Собираться в толпу было незаконно, пусть даже они сами ее собрали. Через несколько секунд никого не осталось. Только лица за полузадернутыми шторами в окнах верхних этажей смотрели на площадь, пустую, если не считать двух мальчиков, лежащих в оседающей пыли. На их одежде ярко выделялись пятна крови. Вокруг пели птицы, они не замолкали на протяжении всей сцены. Дианора это запомнила.

Она заставила себя остаться на месте. Не бежать к ним вниз. Позволить им справиться самим, это было их право. И в конце концов она увидела, как ее брат поднялся, медленно, рассчитывая движения, словно глубокий старик. Увидела, как он заговорил с Наддо, а потом осторожно помог ему встать. А затем, как она и предвидела, брат, испачканный, окровавленный, сильно хромая, повел Наддо на восток, не оглядываясь, к тому месту, где их ждала сегодня работа.

Дианора смотрела им вслед. Глаза ее оставались сухими. Только когда они повернули за угол в дальнем конце площади и пропали из виду, она отошла от окна. Только тогда разжала побелевшие пальцы. И только тогда, вдали от всех взоров за опущенными шторами, она позволила прорваться слезам: слезам любви, жалости к его ранам и огромной гордости.