Золотое солнце - Дмитрий Володихин

— Наверное, очень полезный закон для Империи... — До которого мне нет никакого дела. Как и до всех законов прибрежных червей.

— Да! Знал бы ты, сколь рад я найти мудрость в речениях молодости! Порой истинная добродетель видна в отношении к очень простым вещам... — И опять он заладил про своих предков. — Жаль, прадедушка сплоховал, примкнул к заговору республиканца, сенатора Проба... Очень прискорбно... достойно порицания... Правда, покойный разбил гарбалов в Марроманском лесу... Кроме того, он был великолепным оратором и часто выступал в судах — неизменно к выгоде тех, кого защищал...

«Стоп, — подумал я, — стоп. В отношении к очень простым вещам, говоришь... Спасибо за предупреждение. Чем еще ты меня проверять будешь, сыч поношенный?»

— ...конечно, я помню цензорский эдикт против философов и риторов, принятый в консульство Марка Маркиана и Туллия Эпидия. Я помню его наизусть, как и другие законы наших предков, достойные почитания и уважения: «Дошло до нас, что есть люди, которые завели науку нового рода, к ним в школы собирается юношество, они приняли имя риторов и философов великого Мунда. В их училищах молодые люди бездельничают целыми днями. Предками нашими установлено, чему детей учить и в какие школы ходить; новшества же, творимые вопреки обычаю и нраву предков, представляются неправильными и нежелательными. Поэтому считаем необходимым высказать наше мнение для тех, кто приобвык посещать их. Нам это неугодно». Лишь неблагоразумный человек станет спорить с мудростью прежних поколений. Но в ту пору мы еще не были готовы принять такое знание, не порушив порядок в умах. Позднее разум народа нашего стал более зрелым, и тогда иные, не менее разумные, правители издали эдикт, позволявший кое-что. Здесь видна добродетель, которой обладают мужи, способные видеть удобное время для тех или иных государственных деяний, не спешить излишне, но и не медлить чрезмерно.

Он вглядывался мне в лицо оч-чень внимательно. Думаю, Балк не смог на нем прочитать ничего, кроме моей скрытности. Каких бед он там искал? Что мне до риторов? Что мне, Аххаш, до философов?

— Мы пришли. Взгляни-ка, друг мой Малабарка.

Гляжу. Мне приходилось тут бывать и раньше. Скотину тут продают. Бычий рынок. Вон там — старый, обветшалый храм какого-то их бога, они его почитают под двумя или тремя именами, не разберешь. И под всеми именами он покровительствует торговцам, ворам, путешественникам, гонцам... Тот самый урод, который зачал первого Балка. Это? Нет. Не туда смотрит проконсул. О!

Еще один храм. Точнее, храмик. Совсем маленький и совершенно новый, новее горшка, только что снятого с гончарного круга. Колонны — круглые, простые, безо всяких украшений, как бревна, поставленные торчком, если бы только водились бревна из граненого мрамора. Расставлены по кругу. Странно. Я не видел ни в Лабиях, ни в каком-нибудь другом имперском городе круглых храмов. Здесь любят все квадратное. И крыша... откуда они ее взяли — такую? Простенький конус. Видно: тесали из цельной каменной глыбы, Аххаш, сколько тупого труда! А похожа она на соломенную, будто бы на хижине, а не на храме. Вон бороздки всякие, неровности, специально их не зашлифовали, чтоб издалека казалось — солома и солома... А вокруг роща. Молоденькие дубки, орешник. Я и раньше удивлялся: посреди города — роща... Земля тут стоит ничуть не дешевле, чем в Ожерелье. Особенно в черте городских стен. Вот же чума! Сколько надо было истратить денег, чтобы купить эту землю, снести дома, построить храм и посадить деревья!

Воистину, очень богатый человек проконсул.

Он и сам не прочь рассказать. Точно, по праву высокого рождения Балк, оказывается, состоит аж в трех жреческих коллегиях. В первой он хранит пророчества, в другой — гадательные книги, а в третьей — священные хроники города Мунда. Очень обеспокоен неблагоразумием, охватившим весь народ. Во что превратились боги? В чучел, друг Малабарка. Прочная вера в их силу утрачена. Все верят в судьбу, а значит, в ничто. Все ждут, какого цвета будут внутренности жертвенного животного и как истолкует их гадальщик, но мало кто думает о пользе самой жертвы; а ведь изначальный смысл именно в помощи божества, полученной ценою пожертвованного...

Это я понимал. Да. Здесь слишком сильно верят в самих себя — и напрасно. А в силу тех, кто стоит за порогом, верят слишком мало. И тоже — напрасно. Отвечаю ему:

— Нельзя жить без богов. Не потому, что тяжело. Просто, когда отказываешься от богов, которых выбрал ты, то все равно будешь служить — богам, которые выбрали тебя... Иное невозможно.

А я? Выбрал ли я Его? Он ли меня? Чума! В любом случае я добровольно встал под Его руку...

Патрес Балк стоит, довольный, видно, насколько довольный, уголки губ кверху загнулись, в глазах даже сияние какое-то.

— Именно, мой друг Малабарка, именно! Превосходно сказано! Как будто под сводами Сената. Я давно добиваюсь помощи от императорской казны. Приличия и благоразумне требуют восстановить заброшенные храмы, а их, поверь, слишком много. Полагаю, нам нужно возвысить почитание старинных божеств, витавших над городами и полями сражений в ту давнюю пору, когда народ наш наводил ужас на соседей.

«Вот уж, — думаю, — совсем давняя пора!»

— Жаль, забота о святынях значит для государственных мужей нашего времени намного меньше, чем забота об устройстве увеселительных игрищ! Этот храм... — он не то чтобы показал, а... простер руку, точно статуя на центральном форуме, — ...возведен на мои средства. Ты не откажешься посетить его?

— Пойдем.

Раз уж ты привел меня...

Мы пошли по мощеной дорожке к входу. Свита проконсула осталась снаружи. Три мраморные ступеньки. Перед нами молча склонилась женщина в белой тунике, с венком из веток и листьев орешника на голове.

— Это, мой друг Малабарка, святилище Лесты. В древние времена, когда Мунд был не больше Лабий, она почиталась нашим народом как дева-воительница. Потом ее больше знали как покровительницу семьи, домашнего очага...

Внутри никого, кроме единственной жрицы, не было. Посередине — бронзовая чаша, очень здоровая посудина. В ней огонь. Знаю я эту манеру имперцев, любят палить масло, жир, иной горючий состав. Это у них, снасть камбалья, называется вечным огнем. Рядом столик для подношений. На нем два медяка и пестрая деревянная игрушка: баба с во-от такими сиськами. Негусто. О! О! Жрица от меня шарахнулась. Балк стоит с выпученными глазами. Ровно кот травы дурной объелся. Что?

Да ничего. Пламя из чаши вытянулось на три шага в мою сторону. Здравствуй. Слышу тебя, Астар. Помню, должен.

Я выгреб серебряные денарии и медную мелочь — словом, все деньги, которые дал мне Гилярус. До последней монетки. Бросил на столик рядом с деревянной бабой. Жри. Я знал: Астар может рассердиться. Ей бы крови хоть пару капель, она любит живую кровь. Обойдешься, сука. Я не твой теперь. Ну точно. Она мне шепчет: «Долго не проживешь, предатель! На тебе мое проклятие». Давай-давай. Злится она!