Соправитель - Денис Старый

— Это должно быть завтра в «Петербуржских ведомостях» через три дня, в московской газете. Я дам распоряжение, чтобы организовали быструю доставку в древнюю столицу и моих слов и ваших статей. Работайте здесь и сейчас! Используйте службу вестовых по своему усмотрению. Обязательно дождитесь окончания моего разговора с обер-прокурором Святейшего Синода Яковом Петровичем Шаховским. Я хочу добиться у церкви объявления Фридриха Прусского воплощением Антихриста, — сказал я, наблюдая, как выпучиваются глаза у издателя и учителя.

Яков Яковлевич хотел что-то сказать, возразить. Это было видно по тому, как он хватал ртом воздух, подбирая слова, но так и не решился ничего произнести вслух. Я думал, что объявление Фридриха пособником дьявола могло стать схожим с тем сюжетом, как отнеслась Русская Православная церковь к Наполеону в той истории, которая может сложиться иначе. Уже складывается. Было важным предать предстоящей нелегкой войне сакральный смысл, наделить его нарративами экзистенционального противостояния по принципу «или мы их уничтожим, или будем уничтожены сами». Еще остается память и у дворян и у остальных сословий, как готовилась Москва к приходу шведов Карла XII. Нельзя допустить отношения к войне, как к нечто далекому, «меня» не касающемуся. «Хатаскрайники» должны быть лишены возможности ничего не сделать для общей победы и отсидеться.

Ничего, Фридриха есть чем удивить. Ой как есть! Но этих сюрпризов крайне мало. Я искренне рассчитывал, что война начнется не ранее, чем через два года. Тогда мы бы уже завершали военную реформу, и наши воинские формирования были бы совсем иными и, смею рассчитывать, более профессиональными. Планировались и учения, ревизия всех интендантских служб, покупка новых телег с рессорами, подготовка коней и заготовка провианта. Был бизнес-план, выверенный, красивый. Но…

Как же так? Рассчитал же, уже понимая, что война будет вот-вот, я стремился оттянуть максимально время, дать возможности повоевать европейцам, чтобы после, в одном решительном сражении, на которое новинок могло к тому времени и накопиться, разбить Фридриха. Показательно, жестко.

Нужно то было всего, чтобы Россия вступила в войну не ранее, чем в октябре. Можно было до этого вести пограничные операции, потом совершить быстрый марш к Кенигсбергу, обязательно победить в сражении за этот город. Жители «города королей» в единодушном порыве станут мне присягать, а я возьму их в подданство. А после «туристический визит» Берлин, с его разграблением. Пусть что хотят, то и кричат, но грабить крупные города я буду. Не ради наживы, а во благо страны. Нельзя допустить того, чтобы война опустошила все резервы России. Нужно выйти не только победителями, но и страной, которая резко увеличит свою экономику. Как это в прошлом-будущем сделали американцы.

И тогда, как русские казаки или русские калмыки будут соскребать позолоту со статуй в парке дворца в Сан-Суси, начнется наземная операция по взятию Константинополя. Хотя город — это не самоцель, или цель, но только для идеологии и обоснования десанта. Нужны Дарданеллы и контроль над Мраморным морем.

Контроль проливов и мощный флот если не сразу, то со временем, поставит крест, или полумесяц, над могилой Османской империи. Турецким гарнизонам в Греции, Сербии, Болгарии придется сдаться.

Вряд ли можно было придумать более лучших раскладов для того, чтобы Стамбул стал Царьградом. Все увязнут в войне, будут ждать от России помощи, готовые закрывать глаза на любые иные действия моей империи, кроме как в Центральной Европе.

Но нужно работать с тем, что имеем.

— Яков Яковлевич, Вы прониклись смыслами? — спросил я Штеллина.

— Более чем, Ваше Императорское Величество! — все еще растеряно отвечал издатель и педагог.

— Тогда работайте! — сказал я и встал, показывая, что разговор закончен.

— Кого-то еще позвать, Ваше Величество! — как только за Штеллином закрылась дверь, в нее протиснулся Илья.

Эта дверь сегодня еще не один десяток раз откроется и не один десяток человек переступит порог моего кабинета.

— Музыкантов ко мне! Из тех, кто во дворце. Желательно Франческо Арайю, — повелел я Илье [Арайя был придворным музыкантом, сочинителем опер и при Анне Иоанновне и при Елизавете Петровне, да и при Екатерине II трудился].

Но пришел Луиджи Мадонис. Пришел быстро, как будто ждал аудиенции в приемной. Кроме того, он принес уже расчерченные нотным станом листы бумаги. Да, чаще всего именно этот скрипач, руководитель придворного оркестра, первым оценивал мои произведения.

Следовало бы отметить, что то, что русский наследник, а нынче уже и император, пишет гениальные музыкальные произведения, привлек в Россию немало хороших музыкантов. Среди приехавших хватало и таких, которые могли бы составить конкуренцию Мадонису и в игре на скрипке и в умении руководить музыкальным коллективом. Однако тетушка не меняла Луиджи, не стану и я. Для моих нужд, умений и навыков этого весьма, при прочих, хорошего музыканта, хватит.

— Луиджи, рад, что Вы подготовились, — констатировал я факт.

— Ваше Императорское Величество! Если дело стоит за тем, чтобы ходить за Вами, как апостолы за Иисусом Христом и записывать Ваши гениальные произведения, я готов, — высказался музыкант и уставился с некоторым раздражением на своего переводчика.

Мадонис говорил сейчас на итальянском языке, между тем, он уже сносно изъяснялся и на русском. Однако, в моменты волнения всегда переходил на родной язык, в его неаполитанском звучании.

— Да, сеньор Мадонис, сейчас мы с Вами запишем музыку одного произведения. Оно сильно отличается от тех печальных творений, что я написал по случаю скоропостижной смерти любимой тетушки. Я бы сказал, что это призыв, клич. Не к кому-то одному, а ко всему русскому народу, к его глубинному чувству справедливости, — немного увлекся я патетикой.

Речь шла о «Вставай страна огромная». Я хотел, чтобы эту песню, наряду с «Прощанием славянки» играли повсюду. Чтобы обозы с солдатами отбывали под гром оркестра, исполняющего эти произведения, чтобы в ресторации «Элит» даже заядлые игроманы вставали под звуки песни, чтобы слезы проступали даже у прожженного купца, что ранее был готов продать товар хоть бы и врагу России, главное прибыльно.

— Это невозможно, Ваше Величество! — выпалил Луиджи, осекся, но переводчик уже успел донести до меня слова. — Простите, я имел ввиду, что Вы пишете музыку в столь ее многообразии: песни для казаков, полонез, просто гениальные реквиемы по почившей императрице, теперь и это произведение — оно совершенно иное, чем все остальные до того.

— Что на душе, Луиджи, то и пишу, — ответил я.

Далее разговор пошел об ином. Я хотел, чтобы Луиджи Мадонис, как и Франческо Арайя, как и еще один их коллега Доменико Далолио, потрудились и создали пять-шесть коллективов для исполнения патриотических песен. Сильных музыкантов для того, чтобы исполнить и «страну огромную» и «славянку» не потребуется. Однако тут нужен упор на духовые инструменты. Вот и путь думают, кого привлекать. Я бы хотел, чтобы уже через два месяца наши войска, отправляющиеся на фронт, слышали песни, воодушевлялись ими, преисполнялись решимостью и верой в справедливость всего происходящего. Для современного солдата подобная вера станет в новинку, он и так будет исполнять свой долг, но станет это делать с еще большим усердием, если поймет, для чего он льет свою кровь.

Первым из всего сонма чиновников прибыл Яков Петрович Шаховский. Обер-прокурор Священного Синода был взволнован, немного рассеян, но первым, о чем он завел разговор, стало прошение за Алексея Петровича Бестужева-Рюмина.

— Ваше Величество, позволено ли мне будет просить Вас смягчить свое сердце в отношении Алексея Петровича? — задал вопрос Шаховский.

— Вы уже начали делать это, обер-прокурор! И я считаю, что задачи перед Вами стоят иные, чем побуждать меня, императора, изменить своему слову, — жестко ответил я.

— Ваше Величество, я только лишь прошу позволить бывшему канцлеру Бестужеву-Рюмину присутствовать на погребении почившей…царствие ей небесного, — мы оба перекрестились. — Елизаветы Петровны. А, после я никоем разом не стану просить Вас, Ваше Величество, смилостивиться над Алексеем Петровичем. С иной стороны, подобный Ваш жест, как истинного христианина, позволит мне склонить Священный Синод к любым Вашим требованиям, если они не скажутся на церковных землях. Тут все сложно.

Иными словами мне предлагали сделку. Слову своему изменять нельзя — это так, но и быть костным в своих решениях и упускать выгоду от договоренностей, не стоит. Тем более, когда вопрос