Коптский крест - Борис Батыршин

– Право же? – удивился барон. – Хотя я что-то в этом роде слыхал. Вроде бы ваши кавалеристы предпочитали доброму клинку пальбу из револьверов. Даже атаковать в строю толком не научились – скакали, как наши казачки, лавой?[141] А вы, простите, по какому роду оружия служить изволили?

Вопрос был с подвохом. Объявить себя кавалеристом – значило засыпаться сразу и бесповоротно; Олегу Ивановичу случалось бывать на Бородино в составе одного из «конных» клубов, но изображать из себя кавалериста перед натуральным конногвардейцем? Нет, так далеко его наглость не простиралась.

С артиллерией тоже рисковать не стоило. Олег Иванович, разумеется, имел представление об этом роде войск, но лишь самое общее, да к тому же касавшееся совсем иных времен. А Никонов как моряк не мог не разбираться в пушечном деле. Нет, надо было придумать что-то такое, в чем ни один из собеседников не разбирался вовсе… есть!

– Боюсь, барон, со знатоками моего рода оружия вам, слава богу, встречаться не приходилось, – ответил Олег Иванович. – Я, видите ли, служил в отряде рейнджеров, снайпером. Так у нас называли стрелков, обученных особой манере стрельбы.

– Снайпером? – переспросил Никонов. – Никогда не слыхал. Есть, правда, английское «snipe» – бекас. Но птичка-то здесь при чем?

– А при том, лейтенант, – ответил Олег Иванович чуть-чуть снисходительным тоном. – При том, что бекас – птичка малая и шустрая. И на лету меняет направление, как пожелает, угадать, куда она свернет, да еще и подстрелить – не всякому дано. Вот лучших стрелков и прозвали – «снайперы», сиречь «бекасинники».

– Вот как? – заинтересовался барон. – Так вы, выходит, изрядно стреляете?

– Не жалуюсь, – кивнул Олег Иванович. Он и правда недурно стрелял из охотничьего карабина и СВД. – Вам, барон, конечно, приходилось видеть ружейные телескопы?[142]

Фехтование было забыто. Следующие полчаса все трое провели в кабинете барона, неспешно потягивая коньяк и обсуждая премудрости снайперского дела. Боясь засыпаться на каких-то неожиданных деталях, Олег Иванович старался огорошить собеседников вещами, по определению им неизвестными, и принялся рассказывать о накидках «гилли»[143], тактике снайперских двоек, стрелковых засадах, охоте за офицерами и артиллерийскими наблюдателями. Вопросы сыпались градом, и Олег Иванович с ужасом понимал, что все глубже погружается в дебри военной науки, отстоявшей от текущего одна тысяча восемьсот восемьдесят шестого года не меньше чем на полстолетия. Он явно наговорил лишнего, но успокаивал себя тем, что сведения, нечаянно выданные отставному, немолодому уже конногвардейцу, не сыграют особой роли. Да и войн особых пока не предвидится, а к следующей большой войне, Китайскому походу, Корфу будет уже далеко за пятьдесят и он конечно же не сможет да и не захочет, скорее всего, пустить в ход нечаянно подслушанные секреты из будущего…

А беседа тем временем продолжалась: спрашивал по большей части барон. Никонов же отмалчивался, отговорившись незнанием тонкостей сухопутного военного дела. Однако же от Олега Ивановича не укрылось то, сколь заинтересованно внимал лейтенант его словам. Пару раз на лице Никонова появлялось озадаченное выражение, но он воздерживался от вопросов, предоставив инициативу конногвардейцу. И все равно у Олега Ивановича осталось сильнейшее ощущение недосказанности. Словно бы столь непринужденно начавшийся разговор обязательно будет иметь продолжение, причем самое неожиданное…

Совесть Никонова была неспокойна. По всему выходило, что он коварно расставил гостю ловушку, да еще и в сговоре с хозяином клуба. Столь беспардонно воспользоваться неосведомленностью приезжего было, разумеется, поступком предосудительным – такое подобало жандарму, а не офицеру флота.

С тонняги[144] Корфа спрос невелик – недаром кое-кто из общих знакомых называл Корфа и Никонова Портосом и Арамисом, сетуя, что для этой парочки не нашлось Атоса и д’Артаньяна. Добродушный барон всецело доверял лейтенанту, полагая его хитрой лисой и умницей; тот старался не разочаровывать друга.

В свое время барону случилось понюхать пороху – гвардия сопровождала государя на Балканы. С тех пор служба его протекала по большей части в Петербурге, но полученные на турецкой войне уроки Корф усвоил крепко.

Гвардия быстро наскучила барону. Во время поездки в Европу он увлекся классическими школами фехтования, склонность к которому приобрел еще в бытность свою кадетом. Выйдя в отставку, Корф принял должность преподавателя атлетики и фехтования в Морском корпусе; там он и встретился впервые с Никоновым, тогда еще гардемарином.

Их знакомство было возобновлено много позже, когда Никонов, вернувшись с Дальнего Востока, перешел на работу в Морской Технический комитет, и скоро приятельство переросло в дружбу. Год спустя барон перебрался в Москву, где и открыл фехтовальный клуб; и когда Никонов по служебным делам отправился в Первопрестольную, он первым делом нанес визит старому товарищу. С тех пор лейтенант дважды в неделю посещал клуб барона, а после занятий вел длинные беседы за коньяком и кубинскими сигарами, до которых Корф был великий охотник.

Других столь же доверенных знакомых у Никонова в Москве не было; так что, пытаясь приоткрыть завесу тайн, окружавших гостей из Америки, Никонов обратился именно к бывшему конногвардейцу.

Нельзя сказать, что барон с восторгом принял просьбу друга. Его прямой, открытой натуре претили иезуитские замыслы лейтенанта, однако Корф не счел возможным отказывать другу, взяв, правда, с того слово как-нибудь подробно рассказать о том, что, собственно, понадобилось ему от «американца». Никонов обещал – он чувствовал, что история эта будет иметь продолжение и к помощи барона придется прибегнуть еще не раз.

И вот на руках у лейтенанта оказалась очередная порция загадок. Мало того что Корф, великий знаток фехтования, уверял, что манера боя новичка ничего не имеет общего с испанской школой, так еще и откровения о «снайперах» и особых приемах войны, которые гость якобы освоил на североамериканском континенте…

Готовясь к визиту в клуб Корфа, лейтенант неплохо изучил историю войны Севера и Юга и нарочно попросил Корфа навести гостя на беседу о его военном прошлом. Так вот ничего подобного тому, о чем рассказывал Семенов, лейтенант не встречал ни в воспоминаниях участников войны, ни в описаниях боевых действий. Еще одна странность? Не много ли их накопилось? Лейтенант не изучал трудов немецкого философа Гегеля; ему не было знакомо понятие «перехода количества в качество». Однако ощущал, что масса непонятностей, сопровождающая американских гостей, вот-вот трансформируется во что-то весьма неординарное.