Битва за страну: после Путина - Михаил Логинов

К примеру, в 90-е годы многие местные жители привыкли покупать водку и другие столь же крепкие напитки в ларьках. Потом продавать спиртное в киосках запретили, позже был введен ночной сухой закон. Но от привычки отказаться трудно, и люди по-прежнему тянулись ночью в киоски. Ашот гарантировал, что ассортимент будет не совсем уж одиозно паленый, а также урегулировал потенциальные проблемы с милицией-полицией.

Иногда, в особых случаях, водка отпускалось в долг. Тут уже начиналась индивидуальная программа: если квартира должника приватизирована (нет — поможем), живет он один, или пожилая, но безответная пара, то в долг продавали долго. Потом — предъявляли, подписывали договор о продаже. И увозили алконавта, или парочку, в дальнюю деревню, в жилье с единственным удобством — дырявой крышей над головой. В качестве бонуса оставляли ящик водки, такой паленки, что продавать стыдно.

Сегодня Ашот как раз обсуждал с хозяином киоска, поставщиком информации, судьбу одного деятеля. Говорили долго, взвешивали все «про» и «контра». И кусок лакомый — приличный подъезд, вид из окон на сквер. Но есть московский сын, который, якобы, охранник, и у него свои виды на однокомнатку отца-алкоголика. Проблема!

Да, насчет порядка. Ашот не то, чтобы считал себя главным в городе, нет, не считал себя главным даже в Заречье — на то есть глава РУВД. Но уважения требовал. Потому-то, кстати, и оставался в этой дыре-заповеднике: здесь заставить себя уважать он мог.

Поэтому обиделся от души, когда машина, пусть и с мигалкой, нетерпеливо загудела, приказывая отодвинуться от магазинчика, расчистить путь. По чесноку, дать дорогу он был должен. Но зачем сразу гудеть, а потом говорить в мегафон: «Номер 666, уйдите с дороги»? Даже если не знать, что он Ашот Хоренович, можно же просто выйти из машины, попросить?

Пригляделся к номерам, понял: этим гостям города простительно не знать, кто он такой и вообще, позволено кидать понты на всей территории РФ. Приказал отъехать.

Все равно осталась обида. И она взыграла в полной мере, когда через четверть часа на проезде показался новый автомобиль. Именно в эту минуту из машины Ашота переносили в киоск ящик с таким товаром, который даже в городе, где тебя уважают, светить не нужно. Неужели не видит? Тогда зачем бибикает?

Ашот почувствовал, что ему полегает, если он сам задаст эти вопросы наглому москвичу — номера были столичные, но никак не блатные.

— Слюшай, дорогой, — сказал он с комедийной интонацией, которую и следовало ждать от него, — ты куда торопишься?

— Пропусти, — сказал шофер, опустив стекло.

— А где «пожалуйста»? — спросил Ашот.

— Пожалуйста, пропусти, — попросил шофер.

Ашот пригляделся к незнакомцу, взглянул в его глаза. Вздрогнул, понял, что очень бы хотел, чтоб на большой разборке парень с таким взглядом был в его команде, и очень бы не хотел, чтоб у противника. Больше того, пожалуй, стоило бы пропустить…

Но подошли ребята — нельзя терять лицо. Он же сказал им: «Пока не разгрузимся, ни один х…й не проедет».

— А почему не отвечаешь? Может, у тебя проблема? Так мы решим.

— Или создадим, — хохотнул Ник, подошедший к машине справа. В его руке была бейсбольная бита.

— Я больше просить не буду, — сказал парень. У него в руке появилась хорошая модель какого-то армейского пистолета, с насадкой на стволе.

Переход от понтов к угрозам успокоил Ашота. У людей, которые сразу вынимают пневматические дурилки, за душой обычно ничего нет.

— Дорогой, но у нас тоже есть такой хлам. Вазген, покажи…

Потом произошло что-то неожиданное, неправильное и быстрое. Ник слегка ткнул битой в стекло, поднял ее для удара посильнее. Незнакомец буквально вылетел из машины, встал на одно колено. Раздались два хлопка, громче, чем из пневматики, но тише, чем из газа. Ник уронил биту, осел на асфальт. Ашот ясно увидел два красных пятна, расползающихся по его куртке.

Еще два хлопка, и Вазген опрокинулся на киоск.

На все это ушло вряд ли больше двух секунд, и теперь ствол смотрел на Ашота.

«Пожалуй, лучше было бы пропустить после „пожалуйста“, — успел подумать он, — а теперь что, руки поднять?»

Не успел даже додумать. Парень выстрелил один раз, точно в голову.

Встал, отряхнул колено, взглянул перед собой. Пробормотал:

— А кто уберет свою адскую колесницу? Ладно, в объезд.

Из новостей телеканала Россия-24.

«Завтра на Украине в Национальном заповеднике Аскания Нова на волю будут выпущены самка и самец тарпана — результат успешного эксперимента по клонированию диких лошадей, когда-то бродивших огромными табунами по всему пространству Евразии. Как обычно, свободу животным предоставит председатель фонда „Дикая природа“ Владимир Владимирович Путин».

— Поначалу я думал: так, пивной треп. Хотя очень уж специфический. Но когда мы начали работать в фонде «Возвращение», то я понял: звездный мальчик собирает информацию не только о беглых или не беглых жуликах, а вообще, обо всех, кто во власти. Он и в своем ведомстве создал очень грамотный аппарат из связистов и хакеров, были там даже мои знакомые. Вот тогда я и задал себе вопрос: а на какие шиши он их нанял? Ребята циничные и практичные, за идею или место в грядущей боярской думе при Грозном царе работать не будут. И я решил: если мальчик не соблюдает права граждан на неприкосновенность личных данных, мне соблюдать политес тоже нет смысла.

Разговор продолжался в машине. Когда в квартире Макса появилась полиция, капитан Васильев опять блеснул талантами: смог за пять минут объяснить сотрудникам суть происшествия и убедить их, что заковать в наручники и увезти нужно именно небритую и похмельную тройку, а потерпевшего, столь же небритого, отпустить, с обязательством явиться позже, для дачи показаний. Заодно попросить не распространяться о происшествии.

«Все равно уйдет в „комсомолки“ и „комсомольцы“, — со вздохом подумала Татьяна, — будет разворот: „Приключения царицы на богомолье“».

Продолжал болеть живот. Но сейчас самым важным было то, что рассказывал Макс.

— И я сам начал проверять его. Мальчик больше думал об информационной разведке, чем о безопасности, и я нарыл о нем кое-что интересное. Хотел создать доказательную базу, не просто сильную, а очевидную для людей, скажем так, далеких от технологий.

— Для Михаила Викторовича, — уточнила Татьяна. Макс кивнул.

— Ну да, чтобы можно было не привлекать экспертов, а самому все объяснить. И тут, в самый разгар работы, такая вот подножка. Представь, я, простите, вор и распильщик, в порядке оправдания обвиняю коллегу, который не запятнан. Понятно, у меня пивная депрессия на неделю, — Макс виновато взглянул на Татьяну. — Потом оклемался, все равно стал подбивать результаты. Информация-то вся у меня.

— И краткий вывод?

— Простой. Ты же знаешь про кооператив «Мельница»? Так вот, он еще в прошлом году, сугубо ведомственными ресурсами — своими аэрокосмическими, засек их собрания, получил информацию. И им продал. То есть он не сообщал нашим, что знает про этих заговорщиков, и за это получал транзакции до трех миллионов евро в месяц. И если выяснится, что эта жуть возле Думы — дело «Мельницы», то мы имеем преступление, которое могло быть предотвращено государственным чиновником, но не предотвращено. Но теперь звездный мальчик сам потенциальный объект шантажа. И в его выгодах — получить такой статус, при котором он может уничтожать любых врагов на уровне приготовления. Кстати, как ты думаешь, он сможет договориться со Степановым? Я не удивился, что Батяня отправился за мной, но удивился, когда на его месте оказался Степанов. Ожидал, что мальчик протолкнет своего.

— Не знаю, — улыбнулась Татьяна. — Мне кажется, это честный горячий чухонский парень.

— Тогда постарается спровадить его вслед за Батяней. Если под контролем пресс-служба президента и охрана, то лидер — в коконе.

— А как же я? — улыбнулась Татьяна. — Ой!!!

Сказать, что Савельев был обижен на мир, было бы неточно. Он его ненавидел.

Всему виной — дурацкая посиделка у Иваныча. Дурак, конечно, хозяин. Одна бутылка на пятерых — разве это серьезно? Начали поздно, когда спохватились — без пяти одиннадцать.

Затем дурная идея — смотаться в Заречье и взять в киоске. Смотались на пожилом коммунальном «ГАЗе» Степаныча, взяли. Оказалось — дрянь-дрянью. Сто грамм на брата: нет ни повода для похмелья, ни причины не сесть завтра за руль. Но башка болела, хоть руби. Выпил четыре таблетки анальгина, не помогло.

Вот и гнал злобный Савельев по узким от спрессованного черного снега грязным улицам Первомайска. Еще и с женой вечером разбираться, чего не ночевал. Сучья жизнь!

Подъезжал к перекрестку, услышал сирену. Выглянул, уже заранее приняв решение: пропустит только «пожарку» или «скорую». Даже ментов не пропустит: не бывает у них дел в такое время, да и что они сделают с коммунальным шоферюгой на коммунальном газе? Башку оторвут — и так болит.