Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе - Виктор Иванович Козлов

Короче говоря, вновь полученные данные об охотниках, рыболовах и собирателях не укладывались в классическую концепцию племени. Но, может быть, она полностью отвечала материалам, полученным в обществах отсталых земледельцев и скотоводов? Работы, проведенные этнографами в первой половине XX в., показали, что, действительно, классическая концепция племени в большей мере удовлетворяет таким обществам, однако и здесь ее использование потребовало оговорок. Главные из последних заключались в том, что для ранних земледельцев такая черта, как система общеплеменного управления, оказалась также отнюдь не характерной. Это выявилось в ходе исследований как на Новой Гвинее[695], так и в Амазонии[696]. Наиболее детальную картину племенного устройства на Новой Гвинее в довоенные годы дал Ф. Уильямс. Он вычленил такие особенности племени, как единая суверенная территория, особая культура и определенный комплекс обычаев, диалект, наличие общих врагов и, наконец, название[697]. Племенное самосознание выражалось не только в самоназвании, но и в обидных кличках и этнических стереотипах, которыми награждали соседей[698]. В некоторых случаях члены разных племен различались по одежде и украшениям. Впрочем, какой-либо особой сплоченности людей в племя не чувствовалось: межобщинные вооруженные стычки были известны и внутри племени, хотя они не отличались той жестокостью, как межплеменные[699]. По словам Ф. Уильямса, какую-либо более крупную, чем племя, культурную общность можно было выделить, лишь наблюдая за племенем извне. Описанная им группа племен получила название орокаива от соседей, однако сами папуасы не осознавали подобного типа общности[700].

Т. Уиффен, описавший племена Амазонии, нарисовал для ранних земледельцев во многом сходную картину. Племенем он называл «группу с общим языком, особыми законами, грубой формой управления, способную объединиться для совместных действий»[701]. Впрочем, как свидетельствовали приводимые им материалы, эта формулировка несколько преувеличивала степень племенной солидарности. Никакого централизованного управления в описанных им племенах не было. Племя сплачивалось и объединялось под властью единого вождя только в случае войны. Однако, хотя военная угроза существовала постоянно, к войне, вопреки ранним утверждениям А. Гумбольдта, нельзя было сводить все отношения между племенами. Межплеменные контакты, действительно, были слабы, но вместе с тем встречались случаи межплеменных браков; между некоторыми племенами существовали отношения дружбы и обмена[702]. Обмениваясь культурными достижениями, племена не представляли собой резко отличных друг от друга культурных целостностей. По словам Т. Уиффена, иногда можно было различить членов разных племен по внешним признакам (одежда, украшения, головной убор и т. д.), а иногда — нельзя[703].

Таким образом, с накоплением новых материалов возникла потребность в выработке более строгого подхода к концепции племени. В разные годы по-разному она отражалась в теоретических исследованиях и разработках. Впрочем, не все специалисты своевременно почувствовали необходимость нового подхода. Некоторые авторы продолжали по-прежнему придавать большое значение «политическому» (т. е. потестарному) единству племени. Это было характерно, например, для определения племени, данного У. Риверсом: «Племя — простая социальная группа, члены которой говорят на общем диалекте, имеют единое управление и действуют совместно для достижения таких общих целей, как, например, военные»[704]. Определение У. Риверса было полностью воспроизведено У. Самнером и А. Келлером в их многотомном исследовании по теории культуры[705] и с некоторыми оговорками Дж. Мердоком в статье, написанной для Британской энциклопедии[706]. Сходную формулировку предлагал изданный в Англии Королевским антропологическим институтом специально для путешественников и этнографов справочник «Заметки и вопросы по антропологии»[707]. То же преувеличение степени внутренней солидарности и «закрытости» первобытных этнических общностей было характерно для взглядов Ф. Боаса[708] и некоторых его учеников[709]. В ряде общих работ, вышедших в 50-е годы, термин «племя» связывался главным образом с «политической концепцией», в значительной мере утратив свое этническое содержание[710].

Другие авторы (Э. Вестермарк, Л. Хобхауз, Дж. Уилер, М. Гинсберг, А. Рэдклифф-Браун, С.Д. Форд, Р. Линтон, У. Голдшмидт, Э. Хебель) подчеркивали, что у низших охотников, собирателей и рыболовов, а иногда и у ранних земледельцев ни о какой единой системе племенного управления не могло быть и речи. Их племена являлись, прежде всего, территориальными и лингвистическими единицами[711]. Отождествляя племенную структуру с социально-потестарным единством, некоторые авторы вообще отрицали наличие племен у многих групп охотников, рыболовов и собирателей и даже порой у ранних земледельцев[712].

В начале 40-х годов Б. Малиновский попытался внести ясность (впрочем, в весьма неудачных терминах) в этот уже основательно запутанный к тому времени вопрос, разграничив два различных значения, вкладываемые разными авторами в термин «племя»: племя как носитель культуры («племя-нация») и племя как интегрированная «политическая структура с централизованной системой власти» («племя-государство»). По мнению Б. Малиновского, первобытное человечество разделялось на четкие группы с ярко выраженными границами. Эти группы отличались друг от друга языком, технологией, материальной культурой, обычаями, социальной организацией, духовной культурой, правовыми нормами, хозяйством, системой верований, системой воспитания детей и т. д. Именно такие группы он называл «племенами-нациями», отмечая, что границы, отделявшие их друг от друга, были, прежде всего, культурными. По его словам, «племя… может быть определено как федерация частично независимых и вместе с тем скоординированных входящих в нее институтов». Внутри племени доминировали родственные связи, и обитающие за их пределами люди рассматривались будто бы как не полностью человеческие существа. Такое племя обладало своей «национальностью» и являлось прототипом современной нации. Единая система власти возникла первоначально в отдельных мелких племенных подразделениях и лишь позже стала атрибутом всего племени[713].

Осознав сложность и неоднозначность картины племенной организации у разных народов мира, некоторые авторы попытались ввести дробную классификацию, положив в ее основу такой критерий, как степень социально-потестарной консолидации. Одни из них стремились привязать вычлененные таксономические единицы к определенным стадиям социально-экономического развития (Л. Хобхауз, Дж. Уилер, М. Гинсберг, М. Фортес, Э. Эванс-Притчард, К. Оберг, С. Айзенштадт)[714], другие такой задачи не ставили (Дж. Суантон)[715]. Наиболее стройная и разработанная система подобного рода была предложена М. Сэлинсом[716] и Э. Сэрвисом[717], которые вслед за Дж. Стюардом вычленили несколько «уровней социокультурной интеграции»: община, племя, вождество. По их мнению, важным рубежом в формировании племенной структуры стал переход к производящему хозяйству («неолитическая революция»), хотя в некоторых местах с особо благоприятными природными условиями племена могли возникнуть и раньше[718]. В отличие от более ранней общины (band) племя представляло собой общность из нескольких связанных между собой однотипных общин («сегментарная организация»), которая в некоторых случаях могла выступать как единство, однако не в силу централизации власти, еще