Моя безумная фантазия - Карен Рэнни

Ей здесь не место.

Он повернулся, когда она вошла, хотя, казалось, не удивился ее появлению. Слышал, как она собирается, или знал, что она уезжает, и сам хотел попрощаться с ней? Она не решалась спросить. Не сейчас.

— Мы так с тобой и не поговорили, — сказал он.

— Да.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — Слабая улыбка искривила его губы.

— Да. Почему же так трудно? Почему так мучительно трудно произнести слово «прощай»? Скажи «до свидания», Мэри-Кейт, и покончи со сказками, призраками и печальными глазами. Попрощайся и возвращайся в свое сословие — к кузнецам, рыбакам или плотникам. Где боль — это ошпаренная кожа или ушибленный палец, а не страдания души.

— А ты? Как твоя рана, лучше? Он потрогал повязку на шее:

— Да. Мне сказали, что заживет быстро.

Тело — возможно, а душа? Можно ли исцелить душевную рану?

Он выглядел утомленным, словно совсем не спал. Слишком уставшим от жизни, будто видел все ее пороки, зло и ужасы. Впрочем, они оба это увидели. Поэтому и не могли говорить?

— Я пришла сказать…

У нее перехватило дыхание. Какое трудное слово — «прощай»!

— Ты должна?

— Боюсь, что да.

— Тогда будь поласковее, Мэри-Кейт. В последнее время я испытываю от правды лишь нестерпимую боль.

— От какой правды, Арчер?

Он спокойно взглянул на нее. Нет, не спокойно. Арчер Сент-Джон всегда испытывает какие-то чувства. Он охвачен ими — гневом, раздражением, презрением. А каким он будет, если отдастся радостным ощущениям — веселью, восторгу, надежде? Любви?

Он отвернулся от нее, снова созерцая Сандерхерст. Возникшее молчание нарушил смешок.

— Ты была права, а я — нет, конечно. Ужасающе не прав, как оказалось. — Он обернулся и взглянул на нее своим орлиным взором. — Разве ты не это хотела сказать? Хотя, признаюсь, я никогда не считал тебя злорадной.

— Я тоже.

— Прости меня, — сказал он, подходя ближе. — Я причинил тебе боль. Я обречен все время разочаровывать тебя, Мэри-Кейт, — сначала своими сомнениями, потом жестокостью. Прости, — повторил он, приблизившись к ней и сжав ее плечи.

Она без труда могла освободиться от его рук, но это объятие было нужно ему точно так же, как и ей. Она шагнула к нему, чувствуя, что возвращается домой, в гнездо, уготованное ей самой природой, — в объятия Арчера Сент-Джона.

Его подбородок взлохматил ей волосы, а ее руки самовольно обхватили его за талию, словно бросили якорь. Он был таким горячим, что холод, который так долго чувствовала Мэри-Кейт, начал таять.

— Знаешь, с тех пор, как ты вошла в мою жизнь, в ней все изменилось. Или я просто стал по-другому смотреть на вещи, Мэри-Кейт?

— На какие вещи? — тихо спросила она, прижавшись щекой к его груди, как ребенок, напуганный или не желающий расставаться с защитником. Она не хочет уходить! Как ужасно, что минуты неумолимо текут!.

— Я простил Алису до того, как ее нашли. Я думал о ней не как о недостойной жене, а как о женщине, наравне со мной попавшей в ловушку нашего брака.

— Мне очень жаль, Арчер. Я ничего не знала.

Он отстранился, жадно разглядывая ее. Мэри-Кейт испугалась, если бы не увидела страха в его глазах.

— Ты чуть не погибла, Мэри-Кейт. Чуть не погибла!

И поцеловал ее, и она поцеловала его в ответ, отдаваясь непреодолимому искушению — прикосновению его губ. Сквозь пелену нежности пробивалось чувство более глубокое, сильное — желание защитить, обладать. Одним ударом когтистой лапы оно в клочья разорвало покров нежности.

Значит, вот чего она хотела. В последний раз оказаться в его объятиях, ощутить его силу, желание и страсть, которые он дарил ей с такой щедростью? Обрести воспоминания, которые останутся на всю жизнь, сохранить память о блаженстве, к которой можно обращаться холодными, одинокими ночами, согревая сердце. Она извлечет из своей памяти ощущение его губ на ее губах, нежное вторжение его языка, силу рук, прикосновение его пальцев к коже, от которого по всему телу пробегает дрожь.

Она быстро избавилась от одежды, которую надела несколько минут назад. Ее руки или его — это не имело значения — расстегнули крючки и пуговицы. Он помог ей снять новые туфли, ласково поглаживая ее ступню.

Ей показалось, что он повел ее к большой кровати, но возможно, он взял ее на руки. У нее над головой был вышит геральдический щит, бесконечные ярды вышитого шелка спадали складками полога. Ложе было роскошным, старомодным, а ей было настолько все равно, что она могла бы лечь и на солому. Халат Арчера распахнулся, на его обнажившуюся грудь легли тени. Мэри-Кейт протянула к нему руки, и он задержал их, стоя у кровати и пристально смотря на Мэри-Кейт.

— Ты похожа на картину, — прошептал он дрогнувшим голосом.

Она позже назовет это нежностью, возможно, представит и нечто большее.

Он встал на колени у кровати и положил ладонь на правую грудь Мэри-Кейт, его кожа была слегка шершавой, и прикосновение вызвало волну разных ощущений. Как будто они только сейчас становились любовниками, как будто никогда не проводили вместе долгих часов, словно он никогда не целовал ее, не гладил кончиками пальцев каждую округлость, каждый изгиб ее тела.

Пиршество ощущений! Здесь — легкое, как перышко, прикосновение. Там — дразнящее пощипывание. Мягкое, соблазняющее покусывание, холодок его зубов на коже, нарастающее биение сердца, дрожь желания.

Одним движением он вошел в нее, в ее жаркое лоно, словно напоминая ей о чисто телесном соединении, а не о духовном. Он не стал возбуждать ее, он обещал ей насыщение.

— Пожалуйста. Она произнесла одно-единственное слово в тишине, и он поднял голову и посмотрел ей в глаза.

Она отдавалась чувству, названия которого не знала. Он дотрагивался до нее и раньше, но не так, чтобы каждый дюйм его тела соприкоснулся с каждым дюймом ее кожи. Они были, как две кошки в лучах рассвета, и, наверное, издавали такие же звуки. Он дразнил ее, покидая, и снова толчком проникал в ее лоно. Никакого совращения, никаких сладких слов, только жажда, которую нужно утолить. Она лежала, распростершись под ним. Он покусывал ее за подбородок, за плечо, за торчащие соски. Она царапала ногтями его плечи, спину, бедра. Он крепко сжимал ладонями ее талию, она выгибалась навстречу его движениям. Она была тугой, горячей и влажной. Он был твердым, горячим и сильным.

Он походил на дикое животное. И не поэтому ли ее сердце билось так громко, а чувства, которые он в ней пробуждал, пугали и вместе с тем дарили блаженство?

Такое желание длится, кажется, вечность, но прошло лишь несколько мгновений, и она начала стонать. Звук сладострастия, призыв к завершению, глашатай древний, как восход, ворвавшийся в комнату.

Она закусила нижнюю губу, он накрыл поцелуем ее рот и заглушил стоны в тот момент, когда она проваливалась в черноту. Через миг, через несколько секунд — сто лет спустя она сжала его в объятиях, когда он полетел в ту же пропасть.