Полный курс русской истории: в одной книге - Василий Ключевский

«Общение с поляками, знакомство с их вольнолюбивыми понятиями и нравами расширило политический кругозор этих русских авантюристов, – пишет Ключевский, – и они поставили королю условием избрания его сына в цари не только сохранение древних прав и вольностей московского народа, но и прибавку новых, какими этот народ еще не пользовался. Но это же общение, соблазняя москвичей зрелищем чужой свободы, обостряло в них чувство религиозных и национальных опасностей, какие она несла с собою: Салтыков заплакал, когда говорил перед королем о сохранении православия. Это двойственное побуждение сказалось в предосторожностях, какими тушинские послы старались обезопасить свое отечество от призываемой со стороны власти, иноверной и иноплеменной. Ни в одном акте Смутного времени русская политическая мысль не достигает такого напряжения, как в договоре М. Салтыкова и его товарищей с королем Сигизмундом… Он, во-первых, формулирует права и преимущества всего московского народа и его отдельных классов, во-вторых, устанавливает порядок высшего управления. В договоре прежде всего обеспечивается неприкосновенность русской православной веры, а потом определяются права всего народа и отдельных его классов… Все судятся по закону, никто не наказывается без суда. На этом условии договор настаивает с особенной силой, повторительно требуя, чтобы, не сыскав вины и не осудив судом „с бояры всеми“, никого не карать…

По договору… ответственность за вину политического преступника не падает на его невиновных братьев, жену и детей, не ведет к конфискации их имущества. Совершенной новизной поражают два других условия, касающихся личных прав: больших чинов людей без вины не понижать, а малочиновных возвышать по заслугам; каждому из народа московского для науки вольно ездить в другие государства христианские, и государь имущества за то отнимать не будет. Мелькнула мысль даже о веротерпимости, о свободе совести. Договор обязывает короля и его сына никого не отводить от греческой веры в римскую и ни в какую другую, потому что вера есть дар Божий и ни совращать силой, ни притеснять за веру не годится: русский волен держать русскую веру, лях – ляцкую. В определении сословных прав тушинские послы проявили меньше свободомыслия и справедливости. Договор обязывает блюсти и расширять по заслугам права и преимущества духовенства, думных и приказных людей, столичных и городовых дворян и детей боярских, частью и торговых людей. Но „мужикам хрестьянам“ король не дозволяет перехода ни из Руси в Литву, ни из Литвы на Русь, а также и между русскими людьми всяких чинов, т. е. между землевладельцами. Холопы остаются в прежней зависимости от господ, а вольности им государь давать не будет… Договор, сказали бы мы, устанавливает порядок верховного управления. Государь делит свою власть с двумя учреждениями – Земским собором и Боярской думой… В договоре впервые разграничивается политическая компетенция того и другого учреждения. Значение Земского собора определяется двумя функциями.

Во-первых, исправление или дополнение судного обычая, как и Судебника, зависит от „бояр и всей земли“, а государь дает на то свое согласие. Обычай и московский Судебник, по которым отправлялось тогда московское правосудие, имели силу основных законов. Значит, Земскому собору договор усвоял учредительный авторитет. Ему же принадлежал и законодательный почин: если патриарх с Освященным собором? Боярская дума и всех чинов люди будут бить челом государю о предметах, не предусмотренных в договоре, государю решать возбужденные вопросы с Освященным собором, боярами и со всею землей „по обычаю Московского государства“. Боярская дума имеет законодательную власть: вместе с ней государь ведет текущее законодательство, издает обыкновенные законы. Вопросы о налогах, о жалованье служилым людям, об их поместьях и вотчинах решаются государем с боярами и думными людьми; без согласия думы государь не вводит новых податей и вообще никаких перемен в налогах, установленных прежними государями. Думе принадлежит и высшая судебная власть: без следствия и суда со всеми боярами государю никого не карать, чести не лишать, в ссылку не ссылать, в чинах не понижать. И здесь договор настойчиво повторяет, что все эти дела, как и дела о наследствах после умерших бездетно, государю делать по приговору и совету бояр и думных людей, а без думы и приговора бояр таких дел не делать».

Для Московии XVII века воплощение в жизнь всех изложенных приницпов дало бы огромный шаг вперед. Но события развивались совершенно иначе. Русское войско, отправленное в Смоленск, было разбито под Клушином.

Дворяне под водительством Захара Ляпунова быстро свергли с престола Василия Шуйского. Москва была приведена к присяге временному управляющему органу – Боярской думе. А на столицу с двух сторон двинулись две очень разные компании: самозваный царь со своими сторонниками и гетман Жолкевский. Москва оказалась в замешательстве: бояре выбрали гетмана и обещанного впоследствии царевича Владислава. Столица присягнула Владиславу. Официально и легитимно королевич становился русским царем. Сигизмунд признал договор с русским посольством и полностью его удовлетворил, но бояре изучили документ, вздохнули… и переиначили. Если первый документ был актом, провозглашавшим принципы конституционной монархии, то второй был целиком плодом боярского мышления: княжеских и боярских родов иноземцами не принижать – вот и все, что волновало наше боярство.

Владислав Сигизмундович и прочие самозванцы (1610–1612 годы)

Страшно боясь, что новый самозванец все-таки войдет в столицу (о том сброде, с которым он совершал царственное шествие, говорили шепотом), бояре впустили в Москву польские части. Тут-то и возмутилась та часть москвичей, которая хотела самозванца, а не королевича. Поляков стали убивать. Кончилось это большим московским пожаром в марте 1611 года. Поляки заперлись в защищенной части Москвы – Кремле и Китай-городе. Тем временем со всей страны на Москву двигалось ополчение. Его костяк был из тех, кто прежде ходил с самозванцем, все те же имена – Заруцкий да Трубецкой, к которым примкнул и Ляпунов. Это были дворяне, казаки, служилые люди. Три их вождя быстро заменили незыблемую Боярскую думу, заменили даже Земский собор, считая их уполномоченными решать судьбы страны. Обездоленных, то есть крестьян, холопов и прочий простой люд, представлял другой вождь, Степан Болотников, он-то и был за полное освобождение людей из грядущего феодального рабства, но ни сторонникам Владислава, ни сторонникам Тушинского вора Болотников был не интересен, потому что эту восставшую массу народа интересовал не столько будущий царь, сколько земля и личная свобода. Впрочем, порассуждать с Болотниковым о судьбах России никому и в голову не пришло, скоро это плохо оснащенное и очень странное ополчение было разбито, а ополченцы и бояре задавались одним лишь вопросом – и что теперь прикажете делать с Владиславом?! Но это еще не все. Шведы, с которыми был заключен вечный мир, тоже решили поучаствовать в общем деле владения Московией. Они заняли Новгород и предложили своего кандидата – королевича. Псков же в отместку чужеродным королевичам предложил своего чудом спасшегося Лжедмитрия Третьего, которого по-простому звали Сидорка. Ополчение после смерти Ляпунова разбежалось. Боярская дума самораспустилась. Каждый город и каждый бывший удел снова управляли сами собой. Страны как таковой не было. Власти не было. Тут-то и появились всем известные Кузьма Минин и князь Дмитрий Пожарский, которые стали собирать ополчение из служилого люда и дворян. Воевало оно плохо, но патриотически. Ополчение кое-как за полгода добрело до Москвы. Тут, на подступах к столице, оно встретилось с казаками. Эффект от встречи был ошеломительный. Ополчение опасалось казаков куда больше, чем поляков, так что «на предложение кн. Трубецкого оно отвечало: „Отнюдь нам вместе с казаками не стаивать“». Но пришлось, потому как без казаков ополчение было патриотической, но совсем бесплодной идеей. Казаки и взяли приступом Китай-город с оголодавшими поляками. А Кремль сдался сам. Там уже доходило до людоедства. И случилось это событие в октябре 1612 года. Затем казаки пошли на Волоколамск, куда подходило войско короля Сигизмунда, разбили его и заставили повернуть на Польшу. На том смутные войны и закончились. А Смутное время завершилось, когда на московском троне сел молоденький мальчик Миша Романов, избранный вернувшейся к жизни Боярской думой ради того, что им удобно и легко управлять. И с момента избрания в 1613 году Миши Романова история Московии плавно перетекает в историю России – новой страны с новой династией.

Но давайте на минуту задумаемся, что означает это время и почему оно стало возможным и растянулось так надолго? И чем бы нам грозило принятие договора в первом чтении и утверждение королевича на московском престоле? Время это совсем не случайное. Его нельзя объяснить (как это часто делается) ни разразившимся голодом (такое бывало нередко, а уж если о голоде самого начала XVII столетия, так с ним удалось справиться в Москве Годунову), ни желанием польского короля завоевать московские земли (у короля тогда были совсем другие проблемы, шведские, и они были поважней), ни даже желанием бояр забрать себе всю полноту власти. Я бы сказала, что в начале XVII века страна пережила полноценный системный кризис. Если бы она с честью вышла из этого кризиса, то не пришлось бы рубить окно ни в какую Европу, поскольку Московии был дан шанс самой стать Европой. По сути, польский королевич на московском столе ничего не решал. В Польше привыкли к выборности королей, сами они со своим польским сеймом занимались приглашением и сгоном королей так же примерно, как новгородские горожане приглашением и сгоном своих князей. Для поляков, конечно, династия была приятным фактом, однако на приглашение королевича там смотрели проще – как на обычное явление, тому вовсе не нужно было образовывать династии. Но в Московии, где к власти царя отношение было трепетным, этого взять в толк не могли. Тут и в голову не приходило после целой эпохи постепенного приучивания, что царь не передаст своей власти детям, а будет элементарно переизбран. Одного, даже короткого, правления такого царя с опытом иного типа власти хватило бы, чтобы привить здесь взгляд на монархию как на «власть без права передачи», на власть, которую необходимо выбирать, то есть так бы эта земля сделала шаг к демократии, и нам сегодня не пришлось бы с ужасом содрогаться от словесного монстра нашего времени – суверенной демократии, понятия, которое можно было изобрести только в недрах крысиной норы или же… в Московии. Но, столкнувшись с нормальным западным миром, Москва пришла в состояние паники. Что там записано в этом договоре с Сигизмундом? Посылать наших детей учиться в их адскую заграницу? Да никогда! Разрешить свободное вероисповедание – пусть сами выбирают, кто хочет католицизм, а кто православие? Да вы что! Да где это видано, чтобы католики стояли наравне с православными? У нас Третий Рим, а вы – кто? Не потому ли организатором похода на Москву был на самом деле не Кузьма Минин, который нашел себе в товарищи князя Пожарского, а Троицкий монастырь с архимандритом Дионисием и келарем Авраамием, которые рассылали по всей православной Московии письма, так называемые призывные грамоты. Догадываетесь, что стояло во главе угла в этих грамотах? Конечно же, вот погибнет вера православная, если поляков не побьем, православные Московии, объединяйтесь. На этом православном патриотизме и состоялось все второе ополчение, которое воевать не умело, но объединилось. Под этим флагом и шла война с поляками против легитимного царя Владислава…