Как переучредить Россию? Очерки заблудившейся революции - Владимир Борисович Пастухов

обусловливающий значительную часть всех этих фобий. Люди на подсознательном уровне уверовали, что любые перемены ведут только к ухудшению, и поэтому истерично цепляются за настоящее, стремясь сделать его бесконечным.

Культ стабильности выдумал не Путин, он его только приватизировал.

Туз. В символической иерархии туз, конечно, является обозначением всего самого главного, сути процессов, их стержня. Что бы ни делал Путин, он сущностно ориентирован на традиционное неприятие основной частью русского общества капитализма, буржуазных ценностей вообще и частной собственности в особенности, т. е. всего того, что как раз и укладывается в понятие «европейский выбор». Под влиянием активного проевропейского (по крайней мере, на словах) меньшинства русское общество в конце XX века сделало рывок, не очень, впрочем, удачный, в капитализм. Но основная масса населения осталась на прежних позициях, в плену традиционных ценностей. Она воспринимает современную ренационализацию как возврат к социализму, по которому испытывает ностальгию.

Путин давно перехватил левую повестку у маргинальных русских коммунистов и с успехом эксплуатирует ее. Это многократно усиливает его поддержку.

Необходимо различать лейтмотив политики Путина и ее аранжировку. Репрессии, пропаганда, фальсификации – это все вторично. Первична же комбинация из трех аккордов – милитаризм, архаика и левый популизм. Это та мелодия, которую сегодня хочет слышать народ, и никакая другая его не устраивает. Путин научился виртуозно исполнять при помощи этих трех аккордов политические симфонии любой сложности. Поэтому народ проголосует за Путина даже на демократических выборах, и никакие разоблачения ему в ближайшее время не страшны.

Все это стало возможным только потому, что Путин еще до 2014 года, т. е. до контрреволюционного переворота, успел переформатировать народ «под себя». Он раздавил и подчинил себе элиты, превратив их в придаток государственной власти. Еще до «русской весны» элиты перестали играть в России какую-либо самостоятельную политическую роль. Это дало возможность Путину «закоротить» свою власть напрямую на «массу». Возникла сцепка лидера с массой, которую теперь практически невозможно разомкнуть. В этой прямой коммуникации вождя с массой – минуя элиты – и кроется сегодня главный секрет устойчивости режима, объясняющий в том числе рекордно высокие цифры голосования за Путина и рекордно низкие цифры голосования за его оппонентов на мартовских выборах. Это замок, к которому невозможно подобрать ключи, его можно только сломать.

Теоретически возможны два глобальных сценария развития ситуации после выборов.

Рано или поздно кто-то научится играть на базе тех же трех аккордов другую мелодию. Ноты в принципе будут те же, но компоновка другая. Например, внешнего врага можно будет заменить внутренним (классовым). Страх перед будущим примет истерическую форму лихорадочной жажды перемен. Ненависть к капитализму сублимируется в стремление все отнять и поделить. Нечто подобное уже случалось в России. Сегодня народ так увлечен Путиным, что никого другого слушать не хочет. Но внутренним ухом, конечно, все слышит и запоминает. Не хватает только хорошего потрясения, чтобы запомнившиеся крамольные слова выскочили из подсознания и народ подхватил новый навязчивый мотивчик. Когда все ресурсы вкладываются в подготовку к войне, исключить потрясения трудно. Так что после Путина может вполне прийти кто-то похожий на него, но кто будет сильнее, а возможно, и жестче его.

В оптимальном для России сценарии, который выглядит не очень романтично и увлекательно, зато более вегетариански, старая проданная и перепроданная множество раз посткоммунистическая элита находит в себе силы для консолидации и возвращает себе место в политике. Конечно, «семибанкирщина» была отвратительным явлением русской жизни, но теперь мы знаем, что бывают вещи и похуже – система «одного кармана». Если элитам удастся разомкнуть цепь и вернуть себя на место посредника между властью и массой, то у общества появится поле для исторического маневра и шанс выскользнуть из очередной петли. Только элиты могут поставить ограничительные рамки для власти («кондиции»), массы этого сделать не могут. В этом суть конституционного пути, который по определению является «элитарным».

Выборы 2018-го – серьезное предупреждение: сам по себе уход Путина из политики (когда бы он ни произошел), с которым его оппоненты стали связывать в последнее время чрезмерные ожидания, может не привести автоматически к изменению политического режима, если общий формат отношений лидера и массы останется прежним. А этот формат не изменится никогда, если не произойдет консолидации элиты с целью восстановления ее независимой политической роли. Ожидание «послепутина» может стать очередной интеллигентской утопией.

Очерк 22

Российская государственность – прерванный полет. Как власть упала в «культурный штопор»

Россия – страна с тысячелетней культурой государственности. Однако в ее истории периоды развития чередовались с периодами деградации, после которых политическую систему приходилось строить как бы с чистого листа. Посткоммунизм, помимо всего прочего, является именно таким периодом «институционального упадка». Несмотря на то что на словах в России вот уже четвертое десятилетие строится некая новая государственность, на деле происходит лишь разложение старых советских «институций», наспех перелицованных под решение новых задач.

Россия сегодня – это государственный «парк юрского периода», по которому бродят неприкаянные советские динозавры всех мастей. Вертикаль власти – это миф, потому что все сколько-нибудь значимые элементы этой вертикали оказались провернуты через культурную мясорубку «диких девяностых» и «бесстыдных нулевых», а из фарша башен не строят.

В свое время писатель Михаил Шишкин заметил, что сто лет назад Россия была столицей мировой литературы и в ней соперничали две власти, имевшие в равной степени сакральное значение: власть Царя и власть Поэта. Корни первой уходили в далекое прошлое, вторая же была создана относительно недавно Пушкиным.

«Власть Царя» и сегодня безраздельно господствует в России, в то время как следов «власти Поэта» практически не осталось. Выбор (а не только выборы) России в значительной степени зависит от того, вернется ли «власть Поэта» на Родину или предпочтет жизнь в эмиграции? Другими словами, мы должны ответить на вопрос, является ли тот культурный сдвиг в сторону архаики, свидетелями которого мы были в течение нескольких десятилетий, чем-то окончательным и бесповоротным, или это временное явление и европейская культурная традиция, имеющая в России такие же глубокие корни, как самодержавная традиция, сумеет постоять за себя и даст в обозримом будущем адекватный ответ на брошенный ей вызов.

Трудно понять, что вообще сегодня происходит в России, если не принимать во внимание, что все бурные экономические, социальные и политические процессы, которые приковывают к себе внимание общества, происходят на фоне одного из самых значительных культурных сдвигов, переживаемых русским обществом, пожалуй, за последние 400 лет. Происходит смена культурной парадигмы, внутри которой это общество развивалось несколько столетий. Россия отворачивается от Европы и ищет себе другую судьбу. Все это тянет на настоящую культурную контрреволюцию, в ходе которой ревизии подлежат казавшиеся незыблемыми со времен Петра I (а на самом деле и с гораздо более ранних времен) культурные аксиомы. Этот поворот случился не в одночасье, а стал логическим завершением эпохи, начало которой положила перестройка, которая вроде бы была нацелена совсем на другое.

Мы являемся свидетелями крупнейшего исторического поражения российских западников (или по-иному – «модернизаторов»). Даже в самые темные сталинские времена такой полномасштабный культурный разрыв с Европой был невозможен, хотя бы потому, что большевистская Россия вынуждена была молиться на марксизм. Тем не менее пока еще не ясно, является ли это поражение окончательным. В некоторой степени такой культурный сдвиг выглядит вполне ожидаемым и предсказуемым. Это нормальная маятниковая реакция на чрезмерное и наивное западничество конца 80-х и начала 90-х годов прошлого века, когда многим представителям российской интеллигенции казалось, что Россия вошла в Европу раз и навсегда.

И Горбачев, и Ельцин, несмотря на все их разногласия, были, безусловно,