Потрясение - Лидия Юкнавич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Припадки, Аврора – никто о них не знает. А если узнает, труду всей моей жизни придет конец. Я говорю тебе об этом, желая выгадать что-то в обмен на откровенность. Меня будоражит мысль о том, что мы знаем друг о друге все; ради этого стоит рискнуть. Делюсь с тобой этим секретом, надеясь, что тот станет заклинанием, которое поможет тебя вернуть.
Мои воспоминания живут рассеянными по всему телу, чего не скажешь о знаниях и навыках. Я, например, помню, как впервые слепил небольшую модель из хлебного мякиша. Еще до того, как научился лепить из глины. До сих пор, если мне не спится, я беру хлеб, размягчаю его водой и леплю маленькие фигурки – обычно груди или пенисы. Это занятие очень успокаивает.
Но иногда из хлеба рождаются другие формы – не любовники, а мальчик и девочка. Потерянные, без гроша за душой, они жмутся друг к другу.
Призрак мертвого мальчика, что был до меня, преследует меня в самом моем имени.
Меня преследует девочка, что прожила так мало.
Иногда я называю колосс своей Большой Дочерью.
Иногда я зову тебя сквозь время и воду. И думаю, не последовать ли за тобой, шагнув с края и канув в воду.
Вечно твой взываю в бездну,
Фредерик
Моя заря,
Солнце клонится к закату, и вода окрашивается в голубой и оранжево-желтый, а барашки на воде белыми бриллиантами поблескивают в лучах.
С твоим уходом в моей жизни возникла пустота, незаживающая рана.
В последнюю бутылку я вложу свое прощальное послание, Аврора.
Я решил покинуть это странное и прекрасное место, эту страну. Моя Большая Дочь готова. Колосс высится над гаванью. При определенном освещении кажется, что она вырастает из самой воды. У меня начался непроходящий кашель[39], поэтому завтра я отправляюсь в плавание.
Вопреки надежде надеюсь, что моя Дочь, дитя разума моего, вдохновит эту нацию воспринимать свободу как живую сущность. Свобода – живой организм, а статуя – символ, несущий жизнь в будущее. Возможно, президенты будут произносить речи у ее ног и вдохновлять народ. Возможно, она станет для народа источником мужества. Маяком для тех, кто оказался в эпицентре бури.
Однако я также надеюсь, что страна эта с уважением и почтением будет помнить, что весь этот проект – строительство и возведение статуи – осуществился благодаря невероятной щедрости и самопожертвованию. Люди жертвовали временем, деньгами и трудом. Рискуя показаться нескромным, скажу, что верю: мой колосс – самая важная в мире статуя, и я – ее отец. Ее существование родилось из мук моего воображения и бесчисленных рук рабочих. Ты уже смеешься?
Я слышу твой смех. «Ах, мужской гений! Везде ставит свою метку».
Я прекрасно помню, как усердно ты хлестала мой член, чтобы стимулировать и мой кровоток, и мое воображение.
Ну вот, хотел рассмешить тебя или спровоцировать язвительный ответ, а в итоге просто чувствую себя дураком.
Мне тебя очень не хватает.
Аврора, случись тебе однажды встретить мою Свободу, если ты все еще здесь и сможешь навестить ее, войти в нее, прошу, знай: я пытался придать ее фигуре силу – твою силу, твою эротическую мощь, в которой еще Платон видел фундаментальный созидательный импульс, вмещающий элемент чувственности. Или, выражаясь иначе – ибо ты никогда не стала бы выражаться, как Платон; нет, ты сказала бы, что он сублимировал чувственные ощущения, чтобы достичь интеллектуального оргазма, – я попытался наделить Свободу той глубочайшей силой и неумолимым блаженством, что содержатся в тебе. Твоим жизнелюбием. Твоим умением радоваться чистым физическим ощущениям. Твоим беспрестанно поглощающим и беспрестанно рождающим телом. Твоей фонтанирующей энергией. Если бы женщина могла быть такой: безгендерной в своей мощи. Вот почему я придал лицу и телу Свободы и мужские, и женские черты. Так я вижу тебя, любовь моя. Другой такой женщины не существует; разве что моя Свобода. Не девственница, не мать, не сестра, не дочь, не жена, не шлюха – только Свобода.
Я вижу твое лицо в юности, кровоточащее и смеющееся: порванные швы, кровавое яблоко на полу.
Помнишь, как мы подняли то яблоко, с каким аппетитом его съели? В тот миг во мне, мальчишке, зародились желание и воображение.
Моя потеря невосполнима.
С твоим уходом я лишился любви – своей самой сильной любви. Хотя, думаю, ты права; в итоге ты всегда оказываешься права. Нам нужно для любви другое слово.
В этот раз я бросаю в воду бутыль из голубого стекла. Ее подхватывает течение; теперь все написано на воде.
Шестая этнографическая заметка
Под громадным зданием Капитолия с его наружным флером помпезности и импозантности, церемониальным внутренним устройством и службой выборных чиновников, снующих как пчелки; за его могучим фасадом защищенности и порядка и бесчисленными порталами входов и выходов раскинулся целый подземный город рабочих, чьими усилиями приводится в действие эта машина. В чреве этого здания нас сотни. Маляры, уборщики, водопроводчики, электрики, механики, сантехники, повара. Тело каждого из нас рассказывает историю, и истории эти никогда не попадут в газеты. Те из нас, кто моет полы и начищает их воском, – по крайней мере те, кто делал это более тридцати лет, – заполучили артрит. Даже щетки для чистки мрамора иногда ломаются. Я чищу пыль с деревянных панелей, сметаю сигаретный и сигарный пепел. Нам надо убрать тридцать девять корпусов, подземную железную дорогу и тысяча четыреста уборных. Архитекторы и конструкторы работают в ночную смену, трудятся, невидимые, как ночные звери.
Я приношу в комнату отдыха мешок яблок и мандаринов и всех угощаю. Мой отец, Отар, делал так же. Со мной работают десять человек. Одну женщину зовут Тиша. Иногда мы ее дразним, но она сильнее половины наших мужчин и всегда вызывается варить кофе. За ночь
