Шаг к звездам - Андрей Ливадный

– Это была чудовищная ошибка. – Произнесла Бет, инстинктивно прижимаясь к Антону.

Он чувствовал ее дрожь, да и самому было холодно от прозвучавшего откровения. Кожу на затылке стягивали крупные мурашки, в ушах ощущался ток крови, словно разум дал сбой, не в силах адекватно отреагировать на полученную информацию.

– Они умерли, от мгновенного кровоизлияния в мозг.

Бет повернула голову, и ее мокрые волосы коснулись щеки Антона.

– Не надо ничего отвечать. – Попросила она. – Я хочу, чтобы ты выслушал все, до конца.

Антон с усилием кивнул.

Теперь он понимал, почему она задавала казавшиеся неуместными вопросы. Он понимал и ощущал происходящее с такой остротой, что прикосновение влажной пряди волос к щеке несло не меньшее потрясение, чем откровение ее слов.

Он сам придумал эти ощущения или среда обитания разума уже не играла для него прежней, решающей роли?

Он слушал Бет, впитывая дрожь ее тела, и думал, что после этой встречи уже не сможет провести четкой границы между фантомным миром Полигона и окружающим его дом лесом…

Антон чувствовал, что, не заметив момента перехода, его рассудок перешагнул грань, за которой две реальности сливались воедино…

Он думал и слушал, переживал… и любил. Выходит, внутри себя он уже пережил Вспышку, раз смог полюбить душу Элизабет, не зная, кто скрывается за визуальным фантомом, и не утратил этого чувства, сейчас, когда открылась истина?

Или во всем виноват имплант, да уникальный мир Полигона, дарующий возможность ощущать то, чего нет?

Он не хотел искать ответа на эти вопросы, и потому заставил себя сосредоточится на словах Элизы.

– …я не смогла спасти их. Когда Герберт открыл для меня код доступа к нейросистеме «Синапса», еще не все было потеряно, но я бежала. Мой разум оказался слаб и неопытен, а проблемы «Орлиного Гнезда», казались бледными, несущественными на фоне собственной судьбы… Это называется эгоизмом, трусостью?

Антон отрицательно покачал головой.

– Нет. На месте Герберта я бы то же велел тебе бежать.

– Их всех арестовали. Я пыталась выяснить дальнейшую судьбу членов группы «Альберт», но не преуспела.

Она произнесла последнюю фразу и замолчала.

Тихо, вкрадчиво шелестел дождь.

Можно было сойти с ума от тех слов и чувств, которые окружали их, будто зыбкая аура, окутавшая два призрачных тела…

– Теперь ты знаешь, кто я. – Бет попробовала отстраниться, но не смогла, – Антон по-прежнему обнимал ее, и тогда она выдохнула, с глухим отчаянием в голосе: – Я спутник… Набор нейрочипов, потерявший параметры стабильной орбиты.

– Ты человек.

– Нет… – Элиза низко опустила голову. – НЕТ…

Антон позволил ей освободиться.

По щекам Бет струились слезы.

– Ты плачешь, оттого что помнишь, как это следует делать? – Тихо спросил он.

– Антон это смешно… Ты не должен говорить со мной. Тебя высмеют, назовут извращенцем, а меня в лучшем случае собьют… Мое существование и так неоправданно затянулось…

Извалов встал, развернулся и вдруг, что есть силы пнул ногой лежавший на земле камень. Увесистый булыжник откатился на несколько метров, а он едва не вскрикнул от резкой боли. Поморщившись, Антон молча сел обратно на замшелый валун.

– Что ты делаешь?! – Вскрикнула Бет.

– Испытываю боль.

– Зачем?

– Чтобы ты поняла, – мерило наших ощущений – разум. Я не могу испытывать боль – у меня протезы, забыла?

– Но ведь я видела – тебе больно!..

– Я то же вижу, что ты плачешь. Слышу, как ты упрямишься. И чувствую… как мне стало легче…

– Почему легче, Антон? – Она закусила губу, чтобы не разрыдаться.

– Я узнал правду. И мне стало легко.

– А было тяжело?

– Да. Когда я влюбился в тебя, как мальчишка, и сидел вечерами дома, мучительно гадая, кто же на самом деле скрывается за маской твоего фантома.

Она смотрела на него молча, потрясенно… потом медленно встала, наверное, чтобы уйти, но, сделав шаг, обернулась.

Не было сил.

Сколько могли надрывно тянуться друг к другу две души?

– Ты не машина. – Глухо произнес Антон, глядя ей в глаза. – И даже не искусственный интеллект.

– Почему?

– Потому что машина никогда бы не пошла на иррациональную трату драгоценного топлива. Ты сожгла его, чтобы совершить геостационарный маневр, выйти в точку над Афганистаном, верно?

– Да.

– И сколько теперь у нас осталось времени? – С внезапной горечью интуитивного понимания спросил он.

– Двадцать восемь дней… потом я войду в плотные слои атмосферы и сгорю…

– Этого не будет.

Ее губы дрогнули.

– Я люблю тебя Антон… Я поняла, что значит «любить», когда ты вышел на связь из той пещеры… Только исполни мою просьбу прошу… Я знаю, ты сможешь… достанешь необходимое количество нейромодулей, но я не хочу… – Бет порывисто шагнула к нему и присев, прижалась к груди Антона, обжигая его щеку горячим шепотом. – Этот мир… Он дает нам возможность по-настоящему чувствовать друг друга… У нас есть четыре недели счастья… – слезы вновь заструились по ее щекам, смешиваясь с моросящим дождем. – Я хочу твоей любви. А потом согласна сгореть. – Она попыталась виновато улыбнуться, но не смогла. – На падающие звезды можно загадывать желания, верно?

Все познается в сравнении.

Нет чувства острее, чем любовь, но нет и боли мучительнее, чем рождает она.

Этой ночью Антон не спал.

Сознание Извалова вернулось из виртуального пространства Полигона совершенно измученным.

Бет не хотела вспоминать прошлое, но он заставил ее, понимая, что горестный порыв пройдет, настанет миг окончательного расставания, и в эту последнюю секунду уже никто не сможет ничего изменить…

Действовать нужно сейчас.

Выйдя на улицу, он закурил, глядя на звезды. Небо, затянутое с утра плотной пеленой облаков, к вечеру разъяснило, и теперь мириады колючих, мигающих точек смотрели на Антона с недосягаемой высоты.

Голова кружилась от созерцания бездны…

Я совсем не знаю астрономии, – подумалось ему, когда взгляд смог выделить из россыпи серебристых пылинок лишь явственную дорогу Млечного Пути, да ковш Большой Медведицы.

Пытаться отыскать Проксиму было бессмысленно, он даже не имел представления, из какого полушария следует наблюдать созвездие Центавра…

Пока он стоял, вдыхая стылый осенний воздух пополам с горьковатым сигаретным дымом, у самого горизонта, над темной кромкой леса промелькнула и погасла падучая звезда…

Душу будто полоснуло ножом.

Неужели он не в состоянии что-то предпринять, изменить ход предначертанных событий?

Собственная беспомощность вызывала чувство гадливости, глухого неприязненного отчаяния. Он не хотел признать фатализм ситуации, отвергал его, но мысль бесполезно билась в тупике сознания.

У него оставалось двадцать семь дней.

Огромный и одновременно – ничтожный срок. Действовать нужно немедленно, это он понимал со всей отчетливостью, но кто мог помочь ему?…

…Вернувшись в дом, он сел за рабочий терминал компьютерной сети и глубоко задумался.

За окном начал брезжить поздний осенний рассвет, когда пальцы Антона легли на раскладку сенсорной клавиатуры, набирая номер мобильного телефона Саши «Самородка»…

Ты не сгоришь, не сорвешься падучей звездой, Бет… – Лихорадочно думал он, слушая тягучие гудки.

Никто не отвечал.

Включив функцию автодозвона, он пошел готовить кофе.

Антон не пришел в назначенный срок к условленному месту встречи.

Ступив под сень нависающей скалы, Элизабет увидела лишь сиротливый листок сложенной вчетверо записки.

Она взяла его медленно развернула, пробежала глазами по скупым лаконичным строкам послания, потом бессильно опустилась на замшелый валун и вдруг горько, безудержно разрыдалась.

Этого не могло… не должно было случиться…

Он не имел права жертвовать собой, идти на смертельный риск ради… машины?

Нет, она не являлась машиной. Любовь Антона доказывала обратное. Нельзя так глубоко поверить в бездушный набор импульсов, прихотливо сконфигурированных в искусственных нейросетях.

Бет на мгновенье потеряла контроль над своим рассудком, и реальность Полигона тут же резко отдалилась, размываясь в деталях, уступая место иному восприятию: бело-голубой полумесяц Земли рванулся навстречу цифровым видеокамерам спутника, перистые разводы облачности проносились в прицельных рамках видоискателей, рельеф укрупнялся, но… тщетно.

Она уже не могла найти его среди миллиардов подобных.

Сбой длился не более секунды, и фантом Элизабет успел за это время чуть потускнеть, теряя выраженную детализацию форм, будто на мгновенье стал призраком, а потом вновь резко обрел материальность.

Ошибка… Она позволила себе совершить ошибку, потому что в нейросетях «Синапса» не работал принцип детского стишка, постулирующего сухую логику алгебры, зашифрованный двоичным кодом чисел.