Плененная королева - Элисон Уэйр

По окончании рассказа брата Питера наступила тишина – все были охвачены ужасом. Потом король издал сдавленный звук, а епископ отер глаза рукавом.

– Это превосходит коварство самого Нерона, – заявил Арнульф. – Даже Ирод не был так жесток.

– Упокой, Господи, душу архиепископа Томаса, – проговорила Алиенора.

Это убийство потрясло королеву, но не меньше потрясла и мысль, на которой она поймала себя: уж не сам ли Бекет сочинил эту драматическую сцену. Он, казалось, чуть ли не радовался мученичеству, из кожи вон лез, чтобы его добиться. Это так отвечало его тщеславию. Наверняка он сам все это и подстроил – его последняя месть Генриху…

В ужасе от собственных мыслей, потому что думать так было неблагородно перед лицом ужасной смерти Бекета, Алиенора встала, позвала смотрителя, чтобы он распорядился приготовить постель и еду для брата Питера, вежливо дала понять епископу, что ему пора уходить, а потом, когда они наконец остались вдвоем, обратилась к мужу.

Генрих был как сломанная марионетка: двигался дергано, плохо координировал движения, неровно дышал. Погруженный в свою душевную муку, он не противился Алиеноре, которая отвела его в постель и сняла с него котту и штаны. Король лежал на спине, по его лицу пробегали мучительные судороги, он стонал и рыдал. Когда Алиенора попыталась обнять его, он снова оттолкнул ее. Достучаться до него было невозможно.

Эта новость быстро распространилась по всему христианскому миру. Весь мир – как и Генрих – был потрясен. Убийство было единодушно осуждено, приравнено к преступлению Иуды, предавшего Христа, и король Людовик громко потребовал, чтобы Папа расчехлил меч святого Петра[60], дабы наказать преступника. Повсюду Бекета безоговорочно превозносили как святого мученика, и люди обвиняли в убийстве короля Англии.

– Откровенно говоря, Бекет мертвый гораздо опаснее Бекета живого, – посетовала Алиенора, разговаривая со своим сыном Ричардом, когда они выслушивали очередную историю про добрых людей из Кентербери, наводнявших оскверненный собор, чтобы измазаться в крови их убитого архиепископа или подобрать как святыню клочки его одеяния. – Вскоре начнут говорить, что у его гробницы случаются чудеса!

– Я слышал, что его называют «рыцарем Господа без страха и упрека», – сказал мальчик. – Его убийство – ужасное несчастье, но люди склонны забывать о том, что он долгое время не желал покоряться королю.

– Теперь твоего отца выставляют преступником, – с горечью заметила Алиенора. – Я боюсь, ему никогда не восстановить свою прежнюю славу. И трагедия в том, что он любил Бекета вплоть до самой его смерти. У отца не было желания причинить вред архиепископу. Вот почему, сын мой, ты всегда должен думать, прежде чем в гневе произнести то или иное слово, о котором потом можешь пожалеть. Если бы твой отец следовал этому правилу, архиепископ Бекет был бы сегодня жив.

Король оставался в уединении в течение шести недель, отказываясь участвовать в управлении своими огромными владениями. Удалившись от мира, он надел грубую одежду из мешковины, измазав ее пеплом из очага в наказание за его страшный грех, хотя и был убежден, что искупить этот грех не может ничто. Три дня он ничего не ел и никого не пускал в свою комнату, даже встревоженную жену. Вскоре Алиеноре пришла в голову мысль, что Генрих, возможно, потерял разум. Она даже начала опасаться, как бы муж не покончил с собой. И еще ей пришло в голову, хотя она и просила Господа простить ее за такие мысли, что его скорбь напускная: король хочет убедить людей, что никогда не желал смерти Бекету.

Алиенора в отчаянии вызвала архиепископа Руанского и попросила его предложить ее мужу какое-нибудь духовное утешение.

– Король был со мной вполне откровенен, – сказал архиепископ Алиеноре, проведя какое-то время с Генрихом. – Он ни в коей мере не сходит с ума. В этом, по крайней мере, вы можете быть абсолютно уверены. Но он страдает от угрызений совести. Король считает себя виновным в убийстве архиепископа Бекета, хотя у него не было ни такого желания, ни намерения. Но он знает, что навлек на себя порицание и проклятие всего христианского мира. В моем присутствии он призывал в свидетели Бога, клялся бессмертной душой, что это злое деяние не было совершено по его воле, или с его поощрения, или по его плану.

– Я верю в это, – ответила королева. – Я хорошо знаю его. И я присутствовала, когда он произнес эти слова. Они были сказаны под воздействием момента. Король может быть коварным и вздорным, но тираном и убийцей – никогда.

– Вы верно говорите, – подтвердил архиепископ. – Вот только убедить в этом весь мир будет трудновато. Но ваш господин король согласился через мое посредство предстать перед судом Церкви и с огромным смирением пообещал принять любое наказание, которое ему будет назначено.

– Никто не смог бы сделать больше! – с отчаянием произнесла Алиенора.

– А убийцы, эти пособники Сатаны, о них есть какие-нибудь известия?

– Они, судя по всему, исчезли, хотя я приказала чиновникам короля заняться их розыском.

– Они, считайте, уже мертвецы, – язвительно заметил архиепископ. – Папа наверняка отлучит их от Церкви.

– Молю Бога, чтобы с ними он не отлучил и короля, – сказала Алиенора.

– Надеюсь, этого не случится. Король решил отправить послов к его святейшеству, они должны будут довести до сведения Папы, что король никогда не желал смерти благочестивого Бекета.

– Увы, я боюсь, что его святейшество будет вынужден считаться с общественным мнением, которое убеждено в противном, – обеспокоенным тоном произнесла Алиенора.

Ожидание ответа от Папы будет как дамоклов меч, подвешенный над королем.

Страх королевы произрастал из гнева. Ее Генри был великим королем, и он не заслужил такой клеветы. Бекет даже и после смерти преследует его.

Наконец Генрих появился из своего долгого уединения, похудевший и состарившийся на несколько лет. Но самообладание вернулось к нему, и он был готов снова взять на себя заботы и тяготы управления государством, однако раскаяние все еще не отпускало его. Короля поедали скорбь и чувство вины, сделавшие его настолько вспыльчивым, что жить с ним стало невозможно.

Он едва узнавал Алиенору – смотрел на нее как на постороннюю, отверг все предложения жены утешить его в те дни, когда ему было труднее всего, и теперь ему нечего было дать ей, да и общество королевы, казалось, более ему не требуется. Он ушел в себя, его чувства увяли. Надежда на примирение, которая появилась было у Алиеноры, теперь умерла, она чувствовала, что ей нечего предложить Генриху и для них обоих будет лучше, если они снова разойдутся и она вернется в Аквитанию. По крайней мере, на короткое время. Может быть, ее отсутствие пойдет на пользу им обоим. Алиенора не удивилась, когда он без возражений согласился на ее отъезд.

– Ты там нужна, – таков был его короткий ответ.

Как только погода улучшилась и дороги стали проходимы, Алиенора попрощалась, сказала Генри, что будет молиться за него – они все еще ждали ответа Папы, – и неохотно отправилась на юг.

Часть третья

Щенки проснутся

1172–1173

Глава 43

Лимож, 1172 год

Алиенора жалела, что Генрих не присутствовал на коронации Ричарда герцогом Аквитании. Выглядел Ричард великолепно, и опечаленное сердце короля явно порадовалось бы при виде того, как в монастыре Святого Марциала возводят на герцогский престол его сына, облаченного в шелковую котту, в золотом герцогском венце. Жаль, что она здесь одна и ей не с кем разделить эту радость: вот настоятель надевает на палец мальчика кольцо святого мученика Валери, покровителя Лиможа, потом провозглашает его герцогом и представляет радостно кричащим жителям Лиможа. Они и в самом деле радуются, подумала королева. Горожане словно понимали, что эта церемония, которую изобрела сама Алиенора, – средство окончательно загладить обиду, нанесенную им много лет назад разрушением стен Лиможа.

Алиенора договорилась с Генрихом, что Ричард, которому теперь исполнилось четырнадцать, достиг достаточного возраста, чтобы выступать в роли правителя герцогства, хотя она в качестве суверенной герцогини будет оставаться рядом, давать советы и помогать сыну. Иными словами, они будут править герцогством совместно, как недавно совместно заложили первый камень в фундамент монастыря, посвященного святому Августину.

Ричард уже обошел ростом отца и обещал стать гибким, сильным, высоким мужчиной властной наружности. Лицом он напоминал Алиенору, хотя и унаследовал пронзительные серые глаза Генриха.

– Молодой Король – это щит, а Ричард – молот, – проницательно провозгласил Рауль де Фай, когда они по окончании праздничного пира прогуливались поздним вечером по дворику. – Какое бы предприятие он ни затеял, его будет ждать удача.

– Ничего удивительного – при его-то настойчивости, – улыбнулась Алиенора. Да, если уж ее сын надумал что-то, то доведет дело до конца. В этом он похож на Генри. – Из всех моих сыновей именно Ричард рожден для того, чтобы прославить свое имя.