Повести, рассказы - Самуил Вульфович Гордон

так верю. — Лина взяла подушку и одеяло и перенесла в первую комнату. — Я лягу здесь. У меня грипп, боюсь тебя заразить. От Иры больше ничего не было?

— От нее была телеграмма, она здорова и к концу месяца вернется. — Он присел к пианино и, пробежав пальцами по клавишам, сказал: — Сам не знаю, что было со мной. Ведь в твое отсутствие я ни разу не подошел к инструменту. — Он повернул к ней голову. — Скоро два месяца, как не видел Иру. Я, конечно, скучаю по ней, очень скучаю, но все же не так, как по тебе. А не виделись мы неполных две недели. — Его беспокойные пальцы продолжали бегать по клавишам. Она смотрела на его согнутую спину и увидела перед собой дерево в грозу. Вместе с громом откуда-то издалека до Лины дошел его голос: — Ты мое последнее письмо получила?

Лина не ответила. Она крепко закрыла глаза и прислушалась к зазвучавшей в ней грозе. Началось. В музыке его слышалось: «Дорогая моя, необыкновенная!» Но теперь Лина знала, что он обращался не к ней. Гроза началась, и ее уже не остановишь. Поздно ее останавливать. Лина только ждет, чтоб он второй раз напомнил о письме.

Генрих закрыл пианино и, подойдя к ней, спросил:

— Как ты себя чувствуешь? Может быть, вскипятить чай?

— Спасибо, не нужно. — Она села. — Ты, кажется, что-то хотел спросить?

Зачем, зачем продолжать эту игру? Почему не подать ему сразу письмо и хлопнуть дверью? Ее удерживает желание видеть, как растерянно и униженно он будет стоять перед ней, умоляя простить? Неужели он надеется, что она может это простить? Если так, пусть игра немного еще продлится. Она пока не отнимет у него надежду.

— О каком письме ты спрашиваешь? Я в последние дни ездила по району. А потом заболела и вылетела домой. Последнее письмо не могла уж получить. Что ты мне писал?

— Ничего особенного.

Как он засиял! Как в нем внутри все запело! Он сел к ней на диван, взял ее руку в свои и стал увлеченно рассказывать о том, что его приглашают с лекциями в несколько городов.

— Как звали твою первую жену? — спросила неожиданно Лина. — Кажется, Фрида?

От неожиданности Генрих настолько опешил, что с лица его не успела сойти радостная улыбка. Помедлив, он ответил:

— Фрида. А почему ты вдруг вспомнила о ней?

— Сама не знаю... Куда же тебя пригласили читать лекции?

— Почему ты вдруг спросила, как звали мою первую жену?

— Ну просто так. Тебе это что, неприятно?

— Лина...

— Извини, дорогой, — перебила она его, — я очень хочу спать. Я страшно устала. Извини, дорогой.

Лина его не обманывала. Она действительно чувствовала себя слишком слабой, чтобы продолжать дальше игру. Но достаточно сильной, чтобы остановить Генриха у двери, спокойно его спросив:

— Ваша теперешняя «дорогая и необыкновенная» бывшая ваша жена или ее тезка? Что вы так на меня смотрите? — Лина, как в лихорадке, соскочила с тахты, открыла чемодан, достала оттуда письмо и швырнула его Генриху: — Читайте!

Она ожидала увидеть на его побледневшем лице растерянную улыбку, к которой прибегают нередко дети, пытаясь загладить свою вину. Она хотела, чтобы он начал оправдываться. Она бы его не прерывала, если бы он даже прибегнул к той же выдуманной истории, к какой прибегла жена его знакомого скрипача. Нет, она бы не прервала Генриха, если бы он сказал ей, что письмо написал по просьбе кого-то из его знакомых, не владеющих так пером, как он. Тот должен был переписать письмо и подбросить своей жене, которую тоже зовут Фридой, чтобы вызвать у нее ревность. Но он, Генрих, по растерянности отравил это письмо Лине. Он может поклясться, что не знает никакой Фриды и не имеет к письму никакого отношения.

Но Генрих молчал. Стоял против нее с опущенной головой и молчал, как обвиняемый, которому оглашают привор. Так, наверно, подумала Лина, стоял он вчера или позавчера перед Фридой, тоже не зная, как перед ней оправдаться. И этого человека она, Лина, когда-то любила! Она не может себе представить, что от этого «когда-то» прошло всего лишь три дня. Перед ней стоит совершенно чужой человек, которого она презирает, презирает так, как никого и никогда еще.

Очевидно, она никогда его не любила. Он ей просто нравился. Он и сейчас, в свои сорок с лишним лет, может понравиться мечтательным девушкам, не пропускающим, как когда-то она, симфонические концерты, собирающим автографы. Хорошо, что Иры нет дома и она не видит, как ее отец не знает, куда спрятать глаза, и как она, Лина, рада, что видит его таким униженным. Она никогда не представляла себе, что это может доставлять удовольствие. Да, она довольна, что может дать ему это почувствовать.

— Значит, вы не бывали днем дома, а по ночам не работал телефон? А если я сейчас докажу вам, что вчера ночью я здесь была? — Лина достала из книжного шкафа первый том «Технической энциклопедии» и раскрыла его. Там лежала ее командировка. — Что вы сейчас скажете, маэстро? Если б вы знали, как вы мне отвратительны с вашей трусостью и ложью! Что может быть омерзительней? Как я вас презираю! Клясться в каждом письме в постоянной любви и верности и так низко изменять!

— Я не изменил тебе, Лина!

Лина растерянно оглянулась, точно желая удостовериться: он ли это сказал? Взгляды их встретились.

— А как это называется? — спросила она. — Вы изменили не только мне. Вы изменили и вашей бывшей жене.

— Это не она. Моя бывшая жена давно уехала за границу к родителям. А я...

— Мне безразлично, — перебила она его, — бывшая это ваша жена или не бывшая. Мне все равно, кто она, где она и сколько сейчас за ней дают приданого. Меня также не занимает, где вы будете жить, переедете к ней или она к вам. Я хочу вас предупредить об одном. Ирине я не позволю жить под одной крышей с человеком, из-за которого я, кажется, начинаю терять веру в людей!

— Лина...

Она схватила чемодан и ринулась к двери.

Генрих загородил ей дорогу:

—