Лицо тоталитаризма - Милован Джилас

Вот чем стало учение и дело Ленина.

Но есть у этой медали и другая сторона – жизненная, практическая, удостоверяющая, что мир если и не улучшился, то хуже тоже не сделался, хотя Коммунистический Интернационал не сулит ему более избавления от нищеты и войн, не обещает братства и счастья в "мировой диктатуре пролетариата". Семена революции, рассеянные по свету, отнюдь не везде нашли благодатную почву, а ожидаемых плодов не принесли нигде – и это уже немало. Да и будь даже мировая диктатура коммунистов осуществимой, неумно и непорядочно было бы допустить, чтобы одна страна, а тем более один человек лишили разума весь род людской. И еще с большей достоверностью можно утверждать, что сегодня родина Ленина, хотя и давно отказавшаяся от ленинских революционных заветов и живущая под бесцветно-безличным брежневско-косыгинским правлением, тем не менее более благопристойна и благополучна: она меньше экспортирует революцию, зато в ней больше хлеба, квартир и автомобилей, тут дефицит революционных миссионеров, но стало больше людей, действующих и мыслящих в соответствии с категориями возможного. Даже насилия в советской России сегодня значительно меньше, чем при Ленине, хотя есть среди нас на этом белом свете и такие, кто революционное насилие почитает вершиной счастья и свободы.

Революцией Ленин не только отстраивал новую власть, вооруженный догмой, он кроил-тачал и новое общество. Но тут тоже есть вторая сторона: ленинская догматическая исключительность и революционная непримиримость (в современных условиях – пережиток, отброшенный за неприемлемостью и бесполезностью) были тогда преимуществом, сделавшим Ленина одним из великих титанов истории, а возможно, и крупнейшей фигурой XX века. Именно исключительность вкупе с непримиримостью привели его к новой, для России и еще ряда стран допустимой, живой форме власти и общества… А. Ф. Керенский придавал особый вес своему утверждению, что Ленин не марксист, а бланкист: это могло звучать удобно для западноевропейской буржуазии и убедительно для реформистских кругов социал-демократии, но, будь даже правдой, ничуть не умалило бы величие Ленина, как и реальность его начинаний. Еще смешнее выглядят сегодня жалобы П. Б. Струве: "Рассуждая по существу, должен сказать о революции 1917-го и последовавших за ней годах: как факт народной жизни она была великим несчастьем и, будучи осуществленной, великой ошибкой…"5 Хотя роль идей, морали и чувств в человеческих борениях немаловажна, а порой и решающа, нет ничего ошибочнее и напраснее, чем, приняв их за основу, задним числом оценивать какое-либо историческое происшествие: случившееся – бесповоротно и тем самым – неизменимо и непоправимо, а Гегель был стопроцентно прав, когда к своему утверждению, что всякая эпоха чересчур индивидуальна для обучения народов на примерах истории, присовокупил, что история все же способна научить кое-чему из того, чего делать не следует…

В каком ключе ни рассуждай мы об учении Ленина, деле Ленина, ясно одно: они не только не соответствуют современным потребностям и условиям борьбы за лучшую жизнь, людскую свободу и равноправие народов, но и являются главным орудием определенной мировой силы, Советского Союза, с помощью которого по всему свету распространяется его государственное влияние и гегемония над коммунистическими партиями и странами под коммунистической управой. При этом надо иметь в виду, что разложение коммунизма не вытекает исключительно из его органического бессилия и в наши дни решить основные жизненные проблемы наций, над которыми он господствует, но также из неспособности выстоять в собственном – закупоренном мире, а посему критическое отношение к ленинскому видению современного общества, к его методам и формам борьбы и организации выступает необходимой предпосылкой демократических преобразований в коммунистических партиях и государствах, освобождения их от наследия идеологической дани захватнической советской олигархии.

Ибо, стоит добавить, ленинское видение общества и мировых отношений действительности не соответствовало и при его жизни, "работало" единственно как идеология революционного движения определенного – коммунистического – толка, применимая только в России, чей народ и не мог перейти в новые условия иначе, чем сбросив отсталость, зависимость и феодальное самодержавие. Все последующие революции, пусть присягавшие Ленину и заслонявшиеся его именем, отличаются от Октябрьской как условиями и формами, так и силами, в них участвовавшими.

Поэтому, словно перед Лениным в его время, сегодня перед каждым демократически настроенным коммунистом, каждым демократом-социалистом, каждым борцом за свободу человека в коммунистическом обществе и вне его стоит вопрос: "Что делать?". Тот как раз вопрос, на который у Ленина нет и больше не может быть ответа.

Свой взгляд на современные ему общественные системы Ленин наиболее полно изложил, написав в 1916 году в Цюрихе небольшой очерк "Империализм, как высшая стадия капитализма". Исходным материалом для него и революционных выводов, сделанных автором, послужили главным образом произведения двух социал-демократов: "Империализм" Джона Гобсона и "Финансовый капитал" Рудольфа Гильфердинга. Нужно сразу сказать, что многие аналитические прогнозы и решения оттуда, особенно из "Империализма" Гобсона, превзошли по точности ленинские, а поскольку целью настоящей моей работы не является сравнение чьих-либо достижений и достоинств, но доказательство несовместимости с условиями современной жизни марксистско-ленинских реалий, то выделю лишь одно ярко очевидное сему подтверждение6.

Ленин подытоживает: "Если бы необходимо было дать как можно более короткое определение империализма, то следовало бы сказать, что империализм есть монополистическая стадия капитализма… Но слишком короткие определения хотя и удобны, ибо подытоживают главное, – все же недостаточны… Поэтому, не забывая условного и относительного значения всех определений вообще, которые никогда не могут охватить всесторонних связей явления в его полном развитии, следует дать такое определение империализма, которое бы включало следующие пять основных его признаков: 1) концентрация производства и капитала, дошедшая до такой высокой ступени развития, что она создала монополии, играющие решающую роль в хозяйственной жизни; 2) слияние банковского капитала с промышленным и создание, на базе этого "финансового капитала", финансовой олигархии; 3) вывоз капитала, в отличие от вывоза товаров, приобретает особо важное значение; 4) образуются международные монополистические союзы капиталистов, делящие мир, и 5) закончен территориальный раздел земли крупнейшими капиталистическими державами. Империализм есть капитализм на той стадии развития, когда сложилось господство монополий и финансового капитала, приобрел выдающееся значение вывоз капитала, начался раздел мира международными трестами и закончился раздел всей территории земли крупнейшими капиталистическими странами"7. "Из всего сказанного выше об экономической сущности империализма вытекает, что его приходится характеризовать, как переходный или, вернее, умирающий капитализм"8.

Чтобы понять широту ленинского догматизма в ту пору, как и нереальность его выводов применительно ко дню сегодняшнему, достаточно осмыслить фразу, которую он поставил заголовком своей работы: "Империализм, как высшая стадия капитализма". Капитализм, то бишь общественный строй в Соединенных Штатах, западноевропейских государствах и Японии, с очевидностью развивается и прогрессирует, преодолев уже свою "высшую стадию". Реальный капитализм в этих странах преуспел в силу ряда причин. Во-первых, хотя концентрация производства и капитала продолжалась, она и сегодня наращивает темпы, для западной экономики типичны не монополии в классическом, по Гильфердингу и Ленину, смысле, а то, что Джон Кеннет Гелбрейт называет "рыночной структурой промышленной системы"9, что означает фиксирование цен специалистами и техническим персоналом больших компаний, то есть теми, кто планирует производство, изучает рынок и т. д. Эти люди сейчас – главный человеческий фактор в современном производстве – и в "капитализме", и в "социализме". Югославские экономисты не случайно жалуются на "феномен монополий", с тех пор как предприятия стали "фиксировать цены"; потому прав Гелбрейт, делающий вывод: "Социалистическая промышленность, вполне естественно, точно так же действует в рамках контролируемых цен. В последнее время Советский Союз, следуя югославской практике, заведенной несколько ранее, разрешил своим предприятиям и промышленным отраслям определенную гибкость при установлении цен, т. е. то, в чем неформальная эволюция всегда создавала больший простор американской хозяйственной системе. Подобные шаги широко приветствовались как знак возвращения данных стран к рынку. Налицо между тем оптический обман, ибо это не значит, что социалистическое предприятие – ничуть не в меньшей степени, чем при американской системе, – испытывает на себе контроль рыночных цен, влиять на которые оно не в силах. Это значит лишь, что в ответ на изменения его собственные рычаги контроля могут быть применены более гибким образом"10. В Соединенных Штатах монополии были запрещены законом еще при Теодоре Рузвельте, после войны то же произошло и в других странах. Никто, разумеется, не утверждает, что отдельные компании не грешат сбиванием цен или что крупные банки и группы компаний никогда не делают попыток обеспечить себе монопольное положение. Амбиции и поползновения такого рода характерны и для "социалистических" экономик, где, как, например, в Югославии, рождается некое подобие свободного рынка. Вопреки этому все же совершенно ясно, что монополизация не есть единственное основание, на котором покоятся современные экономики западных стран, в одинаковой мере им является и свободная конкуренция. Во-вторых, кроме многих сегодняшних "социалистических" государств существует еще остальной мир, не разделенный "международными монополистическими союзами" или "крупнейшими капиталистическими державами", а вполне удачно трансформировавшийся уже (оставляя в стороне колонии реакционной Португалии) в независимые государства, из-за которых идет грызня в стане сильных мира сего: "капиталистов" и "социалистов" одинаково. Фактор третий – экспорт капитала. Хотя уровень его по-прежнему достаточно высок, но если соотнести с временами, когда об этом писали Гобсон, Гильфердинг и Ленин, или с периодом между двумя войнами, то и по объему, и по значению полное преимущество имеет теперь товарный экспорт. Сверх того, особенно характерно, что большая часть капитала вывозится в страны развитые, а не туда, где не окрепла еще национальная экономика, хотя именно эти полуразвитые государства делают все возможное для привлечения капитала. Далее. Капитал вывозится в разных видах как "капиталистическими", так и "социалистическими" государствами, первые даже начинают поставлять его вторым, о чем свидетельствует пример Югославии.