Принцесса вандалов - Жюльетта Бенцони

Молодая женщина вспыхнула до корней волос, сделала почтительный реверанс и под пристальными взглядами присутствующих покинула комнату. Очень скоро за ней последовали и все остальные.

— Не могу выносить эту девицу! Томные мины, притворная скромность — все выводит меня из себя. И уж совсем мне не нравится, что король позволяет себе ухаживать за ней в моих покоях. Королева уверена, что он влюблен в меня. Я прогоню ее! И пусть наш добрый король делает с ней, что пожелает!

— А не лучше было бы, — начала госпожа де Лафайет, — если бы Ваше Высочество поговорили с королевой откровенно? Нет ничего хуже недомолвок, которым позволяют оставаться недомолвками.

— Мадам по рождению равна королеве — испанской инфанте. Я совершенно согласна с госпожой де Лафайет. Королева уже на седьмом месяце, и я думаю, что она не слишком счастлива, — высказала свое мнение герцогиня де Шатильон.

— Я не уверена, что она почувствует себя счастливее, узнав, что ее супруг стал любовником какой-то малопривлекательной девицы, но, по крайней мере, она сможет без горького осадка дружить с Мадам, — присоединилась к разговору только что вошедшая высокая, очень красивая темноволосая женщина в изысканном наряде.

Она подошла к принцессе и поздоровалась с ней. Сопровождал даму привлекательный мужчина с зелеными глазами и ослепительной улыбкой. Изабель узнала в нем маркиза де Варда, капитана швейцарских гвардейцев, с которым познакомилась, когда он сопровождал принца де Конде в Экс. Дама, в девичестве Олимпия Манчини, была старшей из племянниц покойного кардинала Мазарини. Мужем ее стал граф Суассонский, а она, таким образом, стала родственницей короля, причем одной из самых близких. При дворе ее называли госпожа графиня, не прибавляя имени, точно так же, как де Конде называли господином принцем. Олимпия привлекла внимание короля раньше своей сестры Марии и недолгое время была его любовницей и теперь почти не скрывала своего горячего желания вернуть эти приятные для нее времена. К тому же это она ведала финансами королевы, так что власть ее была велика и с ней следовало считаться. Мадам подарила Олимпии утомленную улыбку.

— Вы, безусловно, правы, кузина, но у меня нет ни малейшего желания беседовать с Марией-Терезией. Я увижу не только поток слез, но услышу еще поток испанских речей, в которых не пойму и половины!

— Тогда нужно открыть ей правду иным способом. Вы ведь говорите и пишете по-испански, де Вард? Я не ошибаюсь?

— И очень недурно. Но де Гиш говорит и пишет так, словно родился в Мадриде. И ради принцессы он готов на все, — прибавил капитан с низким поклоном, и его зеленые глаза блеснули лукавством.

— Значит, пусть он напишет письмо и подпишется… Нет, подписи не нужно. Пусть автор письма выразит свое негодование по поводу того, что французский король, имея счастье быть женатым на инфанте, компрометирует себя с какой-то жалкой девицей, что скандалу этому нужно положить конец, ну и так далее.

— Хорошая мысль, — заметила Изабель, — но письмо, пришедшее из Испании, пусть даже анонимное, не должно быть похоже на записку, доставленную с соседней улицы. Оно должно быть со следами дальней дороги, с особыми приметами, может быть, помято. Где нам взять образец?

— А что если среди бумаг, которые выбрасывает королева? — предложила Мадам, чье настроение заметно улучшилось. — Я, например, выбрасываю конверты от писем, полученных из Англии.

— Значит, нужно подкупить одну из горничных или слугу, который опустошает корзины, — заключила госпожа де Суассон. — Я займусь этим. А вы, де Вард, пойдите и объясните де Гишу, чего мы от него ждем. Он будет более чем счастлив услужить Мадам.

Прозорливые дамы не ошиблись. Красавец де Гиш, еще более влюбленный, чем когда бы то ни было, поскольку ему ответили взаимностью, стал, благодаря помощи и поддержке герцогини Шатильонской, интимным другом принцессы, объявил, что готов на любые жертвы ради своей богини, готов отдать за нее жизнь, а не то что написать письмо! Госпожа де Суассон желала поторопить события, но по просьбе Изабель письмо было решено отправить несколько позже. У Марии-Терезии приближалось время родов, и на них ей понадобится немало сил, так как ребенок обещает быть богатырем. Письмо причинит ей боль, не только совершенно излишнюю в ее состоянии, но, возможно, и губительную, так как ослабит ее, что может привести к фатальному исходу.

— Если она умрет от горя, мы станем преступниками, которых нельзя будет простить, — сказала Изабель Генриетте. — Бедная крошка и без того несчастна. Пусть Ее Величество насладится своей долей почестей, если ей будет дано счастье даровать королевству наследника.

Сердце у Мадам было не злое, и она согласилась с пожеланием Изабель тем охотнее, что королевский двор расположился в замке Сен-Жермен-ан-Лэ и Его Величеству отныне нужно было проявлять бездну изобретательности, чтобы увидеться с Лавальер.

Последующие события показали, как права была герцогиня де Шатильон. Первого ноября 1661 года королева имела счастье подарить своему супругу здоровенького младенца, который стал именоваться монсеньором дофином. При родах королева едва не умерла, но горячая благодарность супруга вознаградила ее за муки и одарила мигом истинного счастья, тем более что вся Франция восхваляла ее, пребывая в восторге по поводу рождения наследника.

Дамы поздравили себя с тем, что не поспешили с огорчительным письмом. Король, став отцом, пребывал на седьмом небе от радости и отложил на время все свои любовные похождения. Как была счастлива королева, трудно было описать. На какой-то миг стало казаться, что история с Лавальер близится к финалу. Но так только казалось. Предоставив жене радости детской — Мария-Терезия оказалась превосходной матерью и всегда сама занималась своими детьми, — Его Величество вновь стал появляться в покоях Мадам. Тогда-то де Гиш и взялся за перо.

Госпоже де Суассон удалось, бог знает каким образом, раздобыть среди выброшенных королевой бумаг конверт, прибывший из Мадрида, и очень скоро в покоях Марии-Терезии появилось «испанское письмо». Попало оно, как положено, в руки камеристки королевы Марии де Молина, которая преданно служила своей инфанте с младенчества и опасалась как чумы французского королевского двора, который не внушал ей никакого доверия.

Она узнала конверт, поскольку все письма проходили через нее, заподозрила какую-то злую интригу, распечатала, прочитала и немедленно отнесла письмо королю.

Король пришел в страшный гнев и пожелал наказать автора — кто бы он ни был! — посмевшего ополчиться против его любви. Кому же поручить дознание? Маркизу де Варду! Он уже не однажды обнаруживал талант следователя! Хотя, говоря по правде, дознания и расследования были вовсе не в характере де Варда. Другое дело, что живой и энергичный молодой человек, не обделенный отвагой и военными талантами, всегда умел выходить сухим из воды. Он пообещал, что все тайное в самом скором времени станет явным, и, действительно, очень скоро пришел, чтобы поделиться своими умозаключениями. Под подозрение попали три персоны, которые, по его мнению, могли быть виновными в подобном коварстве. Герцогиня де Навай, Старшая Мадемуазель и госпожа де Мотвиль.