Тайны Далечья - Денис Юрин

– Вперед иди, глупая! Сказано же было тебе, не оглядывайся! – недовольно пробурчал хриплый низкий голос, смутно показавшийся Аграфене знакомым.

– Хи-хи-хи! – ехидно вторил ему тоненький пронзительный голосок. – Ишь, защитник выискался! Али дел у тебя нет? Везде-то он поспевает!

– А ты, коряга, руки не распускай, – огрызнулся хриплый голос, – пугай как положено!

Аграфена, придя в себя, взвизгнула и от страха вперед по тропинке стрелой полетела, только пятки сверкают да коса длинная маятником раскачивается, по спине бьет. Не помня себя, выбежала она на поляну, прямиком к старенькой, покосившейся избушке-развалюшке, каким-то чудом притулившейся в лесной чаще. Словно старушка брела куда-то по своим делам, присела на минутку отдохнуть да и задремала. Не успела девушка рассмотреть избушку со всех сторон, как дверь сама собой со скрипом распахнулась, словно приглашая Груню зайти. Огляделась девица осторожно: вокруг никого, только лес темный, тропинка аккурат на этой полянке заканчивается, дальше дороги нет. Подумала она, подумала да и с опаской зашла в избушку. Попала Аграфена в горницу, на удивление чистую, светлую да теплую, за столом сидела невысокая, румяная старушка, ерзала нетерпеливо, словно никак на одном месте усидеть не могла.

– Уж думала, не соберешься войти, – визгливым голосом произнесла она в ответ на Грунин поклон. – Стоишь как вкопанная, мнешься с ноги на ногу, вот мне больше дела нет, кроме как тебя тут дожидаться.

Груня подумала, что еще никогда не видала, чтобы вкопанные с ноги на ногу переминались, но промолчала, с любопытством на старушку глядя. Несмотря на тон капризный да голос визгливый, была старушка вполне симпатичной, на чудище лесное никак не походила, да и на колдунью тоже.

– Ну, чего уставилась? Ишь, гляделки вылупила! На мне что, узор диковинный нарисован али цветы на лбу у меня растут? – не унималась старушка.

Груня по-прежнему молчала, думая, что любое ее слово только сильней хозяйку избушки раззадорит. Вспомнилась ей тут тетка Прасковья, что ее рукоделию обучала. Как начнут, бывало, соседки ссориться с ней по какому-нибудь пустячному делу, так Прасковья всегда молчит, только смотрит укоризненно, она это умела. И тетки-склочницы покричат-покричат да и замолкают, что за радость кричать, если скандала не получается?

– Ну, надо же, какая терпеливая, – почти одобрительно хмыкнула хозяйка избушки, утомившись ругать Груню, – считай, первое задание ты, девица, выполнила, через лес прошла, назад не оглянулась. А вот тебе второе, – указала она на стол.

Глянула девушка, а на столе пяльцы лежат с незаконченной вышивкой, нитки разноцветные. А на стене, прямо над столом картина висит, необычная, диковинная: витязь молодой, со Змеем Трехглавым сражается. Змей огнем пышет, а витязь хоть щитом и прикрывается, но уже на одно колено опустился, видать, совсем туго ему приходится. Пригляделась Аграфена к вышивке внимательнее, а она точь-в-точь эту самую картину повторяет, только Змей вышит полностью, а витязь едва начат.

– Закончи картинку-то, – проворчала румяная старушка, – только помни: как сделаешь, так и будет.

Сказала так и выкатилась колобком из избушки, дверь за ней сама собой захлопнулась, в избушке стало тихо-тихо, а Груня все стояла, картину разглядывая, да над последними словами старушки размышляя. Поняла уже девушка, что занесла ее судьба туда, где никто просто так слова не скажет, значит, есть в словах старой ворчуньи какой-то смысл тайный, и чем скорее она его постигнет, тем лучше, иначе до беды недалеко. Только, как Аграфена ни напрягалась, сколько лоб ни морщила, так и не удалось ей понять, о чем ее хозяйка избушки предупредить хотела. «Вот ведь люди, – с обидой думала Груня, робко подходя к столу, – слова в простоте не скажут, все загадками да намеками. А коль ума не хватает разгадать, так что теперь, пропадать, что ли?» Но делать нечего, назвался груздем – полезай в кузов, коль взялась девица поручения владычицы лесной исполнять, отступать поздно. Хотя где-то глубоко-глубоко внутри заскреблась тихой, но назойливой мышкой предательская мыслишка, что стоит только два слова заветных сказать – и конец мучениям. Ни сквозь чащобу лесную больше продираться не придется, ни загадки каверзные разгадывать, ожидая на каждом шагу подвоха. Окажется Груня дома, в привычной для нее комнатушке, у окна, с рукоделием в руках. Будет работать да как обычно в окно поглядывать. И не будет больше в ее жизни сказки, не останется даже робкой надежды, что промчится однажды вихрем через тихую деревушку роскошная карета, и хоть одним глазком удастся рукодельнице полюбоваться на прекрасную госпожу Удачу. Ну, уж нет! Не для того она сюда с таким трудом добиралась, каждой тени пугаясь, от каждого куста шарахаясь, чтобы теперь отступиться. Погнала Груня прочь мышку-мыслишку и решительно взяла в руки оставленное на столе вышивание.

Тут же раздался в тихой избушке страшный грохот, послышались крики, лязг железа, даже как будто жаром повеяло. Зажмурилась Груня со страху, а когда глаза открыла, то увидела вдруг, что картина на стене ожила, будто не картина то вовсе, а окно, и видно сквозь то окно, как бьется богатырь со Змеем. Искры летят во все стороны, испугалась девушка, что избушка загорится, но нет, гаснет пламя, не успев избушки коснуться. Тем временем Змей все наступает, уж и меч богатырский у витязя из рук выбил. Растерялась девушка, как же ей вышивку закончить, если картина движется все время да каждую секунду меняется. Вспомнились ей тут слова старушки ворчливой, и поняла внезапно Груня, что они означают. «Как сделаешь, так и будет», – сказала старушка, значит, не простое вышивание у Аграфены в руках, а волшебное, и судьба красавца-витязя тоже в ее руках. Села она скорее к столу, стала вышивать. Вышивает, торопится, а на стену, на картину волшебную даже и не смотрит, только прислушивается, идет ли еще бой, жив ли витязь храбрый? Сколько времени прошло, не смогла бы девушка определить, так была занята рукоделием необычным. Ей казалось, что уж очень долго она вышивает, хотя иголка птицей летала в ее руках и нити едва успевали сменять одна другую.

Вышивает Груня, а сама размышляет, где же у Змея страшного трехголового уязвимое место может быть. Разве что головы ему снести? Раздался тут крик страшный, вздрогнула девушка от неожиданности и, подняв глаза на картину, увидела, что изловчился витязь, срубил Змею поганому аж сразу две головы. Взвыл Змей, отскочил, пуще прежнего стал огнем плеваться. Витязь к земле припал, щитом накрылся, ему бы в снег зарыться, да от жара страшного и снега-то вокруг совсем не осталось. А когда рискнул богатырь приподняться, ждала его ужасная картина: у Змея на месте каждой отрубленной головы две новые отросли. Вертел ими Змей сначала будто бы недовольно, потом огнем пыхнул и стал над витязем издеваться, мол, видать, холодно служивому стало, огонька маловато, раз о добавке позаботился. Так ты бы, Змей витязю говорит, шевелился пошустрее, глядишь, и не замерз бы, а то на земле стылой разлегся и лежит! Вскочил богатырь, на обидчика кинулся, а Змей от меча увертывается, да знай себе, дразнится. Груня опять над вышиванием склонилась, боясь и на стену посмотреть, и даже подумать о чем-то. Вон как мысли-то оборачиваются. А мысли-то против воли так в голову и лезут. На шкуре у Змея пластины твердые, не пробить их. Разве что… И, занятая своими мыслями, не заметила девушка, как вышивку закончила. Пронзил на вышивке витязь Змея мечом, снизу поднырнув, где чудище больше всего уязвимо. Внезапно стихли звуки боя, воцарилась такая тишина, что собственное дыхание показалось Груне непривычно громким. Подняла она глаза на стену, смотрит, а там опять картина висит, с виду самая обычная. И на картине изображение точь-в-точь совпадает с вышитым.