Меч Вайу - Виталий Гладкий

– Спасибо, – мягко улыбнулся Окит и вручил Тихону свернутый кольцом неширокий длинный ремень. – Это тебе. Гонец от Герогейтона, к сожалению, чересчур торопился и погиб, сорвавшись в пропасть.

«Несчастный случай, или?..» – мелькнуло в голове Тихона, но он тут же отбросил эту мысль – ни к чему Окиту добывать тайны таким способом, тем более басилевс наверняка знал, что надпись на ремне, выполненная водостойкой краской, шифрованная.

Уединившись в хижине, Тихон вынул из походной сумы короткую толстую палку, тщательно оструганную и отполированную, так называемую скиталу (точно такая же была и у Герогейтона), плотно намотал на нее ремень и принялся разбирать послание жреца. Буквы, написанные поперек витков, складывались в слова, и Тихон, тщательно вникая в смысл коротких рубленых фраз, вскоре понял, какие соображения руководили главным жрецом храма Аполлона Дельфиния, когда тот в такой спешке снаряжал к нему гонца.

Флот сатархов в очередной раз попал в западню, устроенную все тем же неугомонным и талантливым флотоводцем царя скифов Посидеем, и в очередной раз около двух десятков пиратских бирем ушло на дно Понта Евксинского. Переговоры, проведенные Герогейтоном, увенчались было успехом, но победа скифов подействовала на вождей пиратов отрезвляюще. И все усилия жреца пошли насмарку. Единственное, что удалось ему выбить из заупрямившихся басилевсов-сатархов, – это согласие на участие в переговорах с вождями тавров. И только в случае, если тавры пошлют часть своего флота на помощь сатархам и примут участие в блокаде Ольвийской гавани и морских караванных путей, можно было надеяться на успех затеянной царем Понта военно-политической интриги.

Значит, думал Тихон, он поторопился с выводами, – миссия Герогейтона закончилась провалом.

И теперь жрец, уже вложивший немалые суммы под залог будущих барышей от торговли зерном и милостей Фарнака I Понтийского, пытался спасти положение, чтобы и вовсе не остаться внакладе. И последней его надеждой был Тихон с его незаурядными дипломатическими способностями. Сам же Герогейтон направился в Херсонес. Причины этого в своем коротком послании он не пояснял, но Тихону объяснений и не требовалось – видимо, Герогейтон решил просить помощи у херсонеситов под предлогом оказания содействия святому делу борьбы против варваров, а на самом деле, чтобы пополнить изрядно опустевшую казну храма Аполлона Дельфиния. Но это было сейчас не столь важно для Тихона. Главное – переговоры вождей сатархов и тавров. И их конечный результат…

Посольство сатархов было многочисленно: воины охраны басилевса, слуги и с десяток приближенных, знать сатархов. Рослые, крепкие сатархи, разодетые в богатые одежды, с гордым и надменным видом посматривали на вождей тавров. Те, словно сговорившись, были одеты просто, непритязательно, и только оружие сверкало золотом и драгоценными камнями отделки.

Басилевс сатархов, тощий и седобородый старик, видимо, изрядно устал в дороге – преклонные годы давали о себе знать, – но свою старческую немощь он успешно скрывал под маской спокойной сосредоточенности и некоторой медлительности.

После непродолжительной трапезы, во время которой вместо обычного вина подавали холодную ключевую воду, вожди тавров и басилевс с приближенными уединились в просторной хижине главного жреца Девы, служившей одновременно и местом тайных совещаний. Воины и слуги удалились за пределы святилища, к подножию утеса, где для них был приготовлен сытный обед и боспорское вино, а немногочисленные жрецы остались охранять вход. Кроме знати, на совет были допущены Тихон и главный жрец таврской святыни, костлявый морщинистый старец с пронзительным взглядом.

– Мы рады приветствовать наших братьев… – басилевс Окит говорил, всем своим видом давая понять надменным сатархам, что ему лестно принимать их в своих владениях и что он готов пойти навстречу любой их просьбе.

Тихон в душе грустно улыбнулся: уж кто-кто, а Окит на поводу у сатархов не пойдет, если не усмотрит в их предложениях выгоду для себя – цветистые выражения басилевса были больше дипломатического свойства, чтобы усыпить бдительность сатархов и заставить их раскрыть свои истинные замыслы. Но при их подозрительности и недоверчивости это было непросто. Намерений сатархов Окит не знал, а Тихон решил пока не посвящать его в сложные перипетии политической интриги царя Фарнака, чтобы не спугнуть проницательного повелителя тавров и не дать ему времени для размышлений. Согласие на участие таврского флота в военных действиях против скифов нужно было выбить из Окита во что бы то ни стало.

– …Когда племена сколотов пришли в наши края, отобрали наши земли и изгнали нас в бесплодные горы, – басилевс сатархов говорил медленно, тщательно обдумывая каждое слово, – наше бессилие мы оправдывали своей малочисленностью. И только в этом искали причину позорного поражения, так как в трусости нас никто упрекнуть не мог. Чтобы отгородиться от нашествия сколотов, наши предки выкопали глубокий ров на перешейке Таврики, от Меотиды до Ахшайны[92] – и посчитали, что этого вполне достаточно…

Чувствовалось, что басилевс сатархов начал волноваться; уязвленная гордость сродни мести: она неистребима и всегда тревожит и болит, словно незажившая рана.

– Но сколоты доказали, что этого мало. Единство! – вот то оружие и та сила, способные противостоять завоевателям. А единства как раз и не было. Вспомните, как взбунтовались рабы, копавшие ров. Пока мы с трудом собирали войско, чтобы расправиться с непокорными, пока вожди наших племен прикидывали, стоит ли ввязываться в эту позорную войну, рабы сговорились со сколотами, и те не упустили случая. Не было на тот час среди нас единодушия, и с той поры сколоты владеют Таврикой, оскверняют наши святыни. Долго ли так будет продолжаться?!

Окит уже, видимо, понял, к чему клонит басилевс сатархов, и слегка нахмурился: ему вовсе не хотелось затевать драку со скифами, благосклонно относившимся к таврам. Тем более, что военная мощь царя Скилура не вызывала сомнений. Потерять значительно легче, чем приобрести, – эту мысль осторожный и хитроумный Окит впитал с молоком матери и всегда руководствовался ею во всех своих делах и начинаниях.

Тихон, внимательно за ним наблюдавший, понял, что ему предстоит многотрудный поединок, чтобы все-таки склонить басилевса тавров присоединиться к предложениям, высказанным в заключение своей речи сатархом. Чувство брезгливой ненависти к сатархам, которое он все время давил в себе с большим трудом, уступило место озабоченности за исход переговоров. Тихон мысленно наметил главные пункты предстоящего выступления – любой промах мог свести на нет все его усилия.