Суд и ошибка. Осторожно: яд! (сборник) - Энтони Беркли

Я нагнал ее в коридоре недалеко от двери Джона и тихо спросил:

– Ты собираешься дать ему морфий?

– Да, сделаю инъекцию, чтобы ослабить боль. У Анджелы есть шприц.

– А так можно, Рона? – спросил я с сомнением. – Ведь у тебя нет диплома.

Она бросила на меня яростный взгляд, что для нее было необычно.

– К черту диплом. Я могу сделать инъекцию морфия не хуже любого дипломированного доктора.

– То есть ты считаешь его положение серьезным?

Она кивнула.

– Точно не знаю, мой друг. Но вполне возможно, что все это очень серьезно.

4

Наверное, Рона все же преувеличила (это я тогда так подумал), женщины вообще склонны к экзальтации. Потому что ее брат, наконец появившийся час спустя, оценил состояние Джона не как критическое.

Рона изрядно повозилась с бедным больным. Напичкала его содержимым своих флакончиков, сделала обещанную инъекцию морфия, как следует промыла желудок (во время этой процедуры я предпочел покинуть спальню) и, наконец, заставив его проглотить большую порцию бренди, обложила бутылками с горячей водой. Должен сказать, что от рюмочки бренди я бы тогда и сам не отказался.

Осмотрев больного и выслушав сестру, Глен недоуменно вскинул брови. Диагноз «пищевое отравление» он счел маловероятным. Сказал, что скорее всего это обострение язвенной болезни желудка. Что касается диареи, то в это лето ее наличие зафиксировано уже у нескольких жителей нашей деревни. Нас с Френсис он заверил, что жизнь Джона вне опасности и потому оставаться нам здесь нет смысла.

– Но за ним нужен присмотр, – возразила Френсис.

– Да, – согласился Глен. – И он может позволить себе сиделку, если захочет, но разве Митци и Анджела не смогут справиться с этой задачей?

Глен, как и я, был другом Джона Уотерхауса. Что касается меня, то мы вообще выросли вместе – я, Глен и Рона. Поэтому со мной он говорил всегда вполне откровенно, не заморачиваясь врачебной этикой.

– Нет, – воскликнула Рона, – если Анджела мне позволит, я присмотрю за Джоном сама! – Затем добавила с легкой улыбкой: – Он ведь теперь мой пациент, разве не так?

Глен рассмеялся.

– Ты по-прежнему настаиваешь на своем диагнозе?

Рона пожала плечами.

– Старый идиот заслужил свои болячки в животе, – произнес Глен, обращаясь к нам с Френсис. – Я неоднократно говорил ему об этом. Только сегодня утром я прислал ему флакончик с микстурой, сказал принимать по столовой ложке каждые четыре часа, написал это на бумажке, и что он? Берет и выпивает залпом половину флакончика. Говорит, что подумал, что так боль скорее пройдет. Что после этого можно ожидать от такого человека?

– Выходит, поэтому ему стало плохо? – удивилась Френсис.

Глен отрицательно покачал головой:

– Нет, от этого не могло. Там, по счастью, не было ничего, что могло причинить вред.

– А что это была за микстура? – спросил я.

– Умеренное болеутоляющее. Висмут и чуточка морфия.

Френсис посмотрела на Рону.

– Но ты тоже вколола ему морфий. Может быть…

– Нет-нет, – поспешно оборвала ее Рона, – это не могло принести ему вреда. Не стоит и говорить. – Но она выглядела сильно обеспокоенной, я это видел.

Мы помолчали.

Френсис неожиданно сорвалась с места.

– Ладно, я побегу наверх, пожелаю Джону спокойной ночи.

– Не уважает твоя жена нас, докторов, – шутливо заметил Глен. – Не спросила у меня разрешения посетить пациента.

Пока Френсис была наверху, мы поболтали о том о сем минут пять. Рона мрачно молчала. Глена больше интересовало, вышла ли наконец Анджела из своей прострации, чтобы спуститься и предложить нам выпить перед уходом. Шел десятый час вечера, а у него был сегодня тяжелый день. К тому же Глен не обедал.

Однако Анджела не появилась, и мы трое покинули дом без выпивки. Рона осталась присматривать за больным. Глен дошел с нами до нашего дома, но отказался от приглашения Френсис зайти и разделить поздний ужин. Он ожидал очередного вызова и имел время только быстро перекусить.

После ужина мы зашли в гостиную посидеть, обменяться впечатлениями.

– Дуглас, – сказала Френсис, – Рона чем-то обеспокоена.

– Я это заметил. Но теперь этим занимается Глен.

– Но Рона тревожится неспроста.

Я удивленно посмотрел на жену.

– Френсис, о чем ты?

– Я думаю, Рона боится, что с этой микстурой что-то не так.

– Но она сама ее приготовила.

– Нет. Сегодня она уехала в Торминстер на поезде в девять сорок, я это знаю, потому что она звала меня с собой. Так что эту микстуру готовил Глен. А я бы не позволила Глену делать для меня лекарства. Он такой невнимательный.

– Моя дорогая, на что ты намекаешь?

– На то, что Глен мог ошибиться и спутать лекарства. Так что я захватила с собой вот это. На всякий случай. – Френсис быстро вытащила предмет, который держала за спиной.

Я уставился на наполовину пустой пузырек с лекарством.

Затем рассмеялся.

– Ты боялась, что Джон выпьет вторую половину?

– Не только это, – проговорила Френсис. – Конечно, мы друзья и все такое, я понимаю, но доктора не имеют права на такие ошибки. В общем, в случае чего можно сделать анализ микстуры и убедиться, что с ней все в порядке.

5

Таким образом, мы были вовлечены в эти события с самого начала.

Однако началом болезни Джона я считаю не тот день пятого сентября, а неделей раньше, когда мы все собрались в доме Уотерхаусов на небольшую вечеринку. Именно тогда в первый раз была упомянута язва желудка. Конечно, все это было сделано в шутливой форме, поскольку после ужина беседа приняла неожиданный поворот.

Глава вторая Беседа

1

Уотерхаусы в тот вечер принимали шестерых гостей. Кроме нас с Френсис, там были Глен и Рона Брум, а также Гарольд Чим и Дейзи Гофф, которую уже в течение многих лет каждый считал своим долгом попытаться свести с Гарольдом. Успеха, впрочем, пока никто не достиг.

Я помню, мы пришли позже, смущенные, что из-за нас задержали ужин. А ведь идти было два шага. Поистине чем ближе живешь, тем чаще опаздываешь. Надо сказать, что и Уотерхаусы тоже приходили к нам с опозданием, но это из-за Анджелы, которой было неведомо такое понятие, как пунктуальность.

Сам ужин я уже почти не помню, так же как и разговор между мужчинами, когда женщины покинули стол. Но состоявшуюся позднее беседу в гостиной (Анджела Уотерхаус называла ее по-старомодному «салон») я запомнил хорошо.

Получилось так, что мы разделились на две группы. Анджеле пришла по почте из Лондона новая партия пластинок, и она позвала Дейзи и Глена послушать. Причем Глен должен был ставить пластинки на патефон. У Анджелы была привычка заставлять людей делать что-то против их воли. Я уверен, ни Дейзи, ни Глен не имели особого желания слушать музыку, которой восхищалась она. Вернее, делала вид. Одна только Френсис действительно хотела послушать пластинки и потому присоединилась к ним. Они расположились в центре гостиной. Анджела на кушетке рядом с камином, остальные неподалеку. Джон Уотерхаус, Рона Брум, Гарольд Чим и я собрались у меньшего камина на коротком отрезке L-образной комнаты. «Меломаны» нас не видели, кроме Глена, управляющего патефоном, так что мы могли спокойно разговаривать, не тревожа их.

Августовские вечера в наших местах не особенно прохладные, но камины в доме Уотерхаусов топили регулярно все лето. Анджела утверждала, что это ей необходимо, а ее супруг, много лет проживший в жарких странах, не возражал. Во всяком случае, ничего по этому поводу не говорил, потому что причудам жены тихо потакал.

Как получилось, что наша беседа повернулась в сторону смертной казни, я не помню. Мы все были старые друзья, а в такой компании разговор имеет обыкновение перемещаться с одной темы на другую, совершенно с ней не связанную. Думаю, смертную казнь упомянул Джон, чтобы подразнить Рону. У нее на этот предмет был твердый взгляд, как, впрочем, на многие другие. При этом Джон Уотерхаус должен был знать, что проиграет, поскольку задеть Рону очень трудно. Ей было совершенно все равно, что скажут люди.

Рона вообще была необычной женщиной. Великолепная, яркая внешность. Прекрасные вьющиеся черные волосы, красивые, умные, проницательные глаза, правильные черты лица, высокий белый лоб, фигура полноватая, но стройная. Добавим еще поведение, исполненное спокойного достоинства. Других подобных женщин я в жизни не встречал и вряд ли встречу. Она была интеллектуалка в полном смысле этого слова. Мы все ею гордились. Рона закончила с отличием Оксфорд, затем занимала высокое положение в лондонском обществе феминисток, несколько коммерческих фирм предлагали ей достойный пост с большим жалованьем. Но когда после смерти отца, доктора Брума-старшего, она неожиданно прекратила свою деятельность и вернулась в деревню управлять домом брата, мы, конечно, приветствовали этот шаг, но одновременно не могли удержаться от мысли, что она здесь себя погубит и что лучше бы ей оставаться в Лондоне. Мы бы ею тогда еще больше гордились.